Он забрался на сиденье трактора, завел двигатель и стал расчищать снег. Сначала на дворе, потом на аллее, ведущей к дороге. Он работал долго и тщательно, снег нужно убрать как следует. Ему всегда было грустно смотреть на дорожки, которые зимой уменьшались наполовину. Хозяйская лень! Расчищая снег, он думал о предстоящих днях. До маминой болезни мысли о Рождестве и Новом годе были очень незатейливыми и, как всегда, о свиньях. А теперь появилось столько новых мыслей. Но надо сосредоточиться и придерживаться планов. Забрать поросят у Мари и Миры, чтобы у них снова началась течка, осеменить свиноматок, войти в график, пересчет свиней намечен на первое января, потом Сару придется отправить на убой, в общем, надо заниматься свиньями и не отвлекаться, иначе ему не сдюжить. В доме сидит старик, усыпанный крошками от торта, и приходится ему старшим братом. Лучше об этом не думать. Потому что сразу за этими мыслями приходят дурные мысли о матери и дедушке Таллаке, а их не надо к себе подпускать. Урывками перед сном в эти предновогодние дни на него наваливались образы молодой матери и смеющегося дедушки Таллака. И как они занимались любовью. И делали наследников, потому что старший сын был ни на что не годен. Тогда Тур отмахивался от этих образов, крепко зажмуривал глаза и молился, чтобы на него поскорее снизошел сон. Он хотел вернуться к привычным будням, а к старику в гостиной у него не было сил относиться по-новому. Он был его отцом, и только это и приемлемо. Он сразу так решил, и так оно и будет.
А Турюнн еще считала, что им надо поговорить! Городская девчонка. Да что она в этом понимает?!
Она потребовала, чтобы он чаще принимал душ и менял одежду. Легко сказать! Но она не учла, что он никогда не пользовался стиральной машиной и понятия не имел, для чего служат разные кнопочки и куда сыпать порошок.
В конце концов Эрленд показал ему, как она работает. Регулярно брал его с собой к машине и даже написал на обратной стороне рождественской открытки из Общества больных сердечными и легочными заболеваниями, какие кнопки надо нажимать для полотенец и белья, какие — для нижнего белья, а какие — для брюк, футболок, рубашек и носков. Эрленд еще настаивал, что комбинезон надо стирать отдельно, чтобы запах свинарника не перекинулся на другую одежду. Вообще Эрленд так переживал из-за этого запаха, будто хуже его ничего на свете не бывает. Хотя запах-то шел от животных, за счет которых он, Тур, можно сказать, жил. К тому же, он и не помнил, когда в последний раз стирал комбинезон, какой в этом смысл — он же моментально снова испачкается. Комбинезон должен быть сухим и без дыр, и все тут. Мать, кстати, комбинезоном совершенно не интересовалась. Лишь бы Тур не заходил в нем в дом. Его видели только свиньи, а им какое дело, чистый он или грязный. Хотя, может быть, все-таки стоит узнать в фирме, торгующей кормами, не выдадут ли ему новый комбинезон.
Пока мать болела, он прекрасно со всем справлялся, готовил для нее еду. Пока не пришлось везти ее в больницу и звонить братьям и Турюнн. Ох, ну почему же она умерла? Она ведь была совершенно здорова. В восемьдесят лет в отличной форме, и вдруг — инсульт. Одного крошечного кровоизлияния достаточно, сказал врач. А потом подвело сердце, и в легких скопилась жидкость. На глаза навернулись слезы, он громко шмыгнул носом. Шум мотора заглушал все звуки, можно было рыдать в голос, зайтись в истерике, он прекрасно это понимал, но не хотел отдаваться на волю чувств. Хватит. Они уехали, а ему теперь придется вернуться к привычной жизни, выполнять свои обязанности. И двадцать дополнительных тысяч будут очень кстати. Даже не верилось. Двадцать хрустящих тысячных купюр из ближайшего банка. Неплохие ребята — Эрленд с датчанином. Кстати, датчанин зарабатывал больше, хорошо, что он пригласил их в гости на будущее. Конечно, решать, как всегда, Эрленду, важно, что Тур сам пригласил датчанина. Взял его за руку и пригласил в гости. А о том, чем там еще они занимаются, лучше не думать. Ведь не думал же он об этом несколько дней.
Наверное, Маргидо с ними поговорил, потому что он больше не видел, чтобы они клали руки друг другу на колени. Но когда они ложились спать… Каждый вечер он об этом думал, допускал самые нелепые мысли, но постепенно успокоился и решил, что они просто спят. Ведь и мужчинам вроде них нужен сон, как всяким нормальным людям. К тому же датчанин вкусно готовил. Впрочем, и ел он немало, этот толстяк. Он говорил, что в Дании не едят, чтобы жить, а живут, чтобы есть. И сам был этому отличным примером.
Эрленд с датчанином уже двенадцать лет живут вместе. Как-то странно об этом думать, два мужчины делят ложе и стол, как муж и жена. Удивительно и непонятно, но Турюнн, пожалуй, была права, когда сказала ему вчера в свинарнике, что Эрленду нужен кто-то, кто бы им руководил.
Когда он вылез из трактора, закончив работу, фьорд был по-зимнему черным, к берегу катились барашки волн. Снегопад закончился, зато поднялся сильный ветер. «Им предстоит непростой полет», — подумал он. Захотелось узнать, какая погода в Осло. Но Стовнер, где жила Турюнн, в прогнозе не упомянули, только Гардемуен. Он видел по телевизору новости из Стовнера, несколько пакистанских молодежных группировок стреляли друг в друга из машин на ходу. И многоэтажки — не дома, а монстры, — и на верандах в кадках, похожих на куски бетонных труб, растут целые елки.
Турюнн. Его дочь в комбинезоне среди свиней, в руках — ведра с кормом, которые она опустошает перед голодными рылами, и вся светится радостью. Он положил руки на капот трактора, греясь в тепле двигателя. Турюнн Брайсет. А не Несхов. Потому что ее матери не разрешили здесь поселиться. От одной мысли об этом ему становилось не по себе: сколько лет прошло, сколько возможностей упущено. Он посмотрел на стену сеновала. Он здесь, это — его место. Турюнн уехала. А там, где она живет, пакистанцы стреляют друг в друга, он вдруг вспомнил, как она рассказывала, что они посадили собаку в мешок, завязали его и играли с ним, как с мячом, в футбол. Впрочем, это был питбуль, но все равно… Животное. А с другой стороны — кто-то платит тридцать тысяч крон за операцию по замене суставов у собаки. Но ей нравится там жить. Далековато от центра, говорила она, но близко к работе и к лесу, где она подолгу выгуливает своих четвероногих пациентов.
Психотерапевт. Можно подумать, она лечит людей. Но ни разу за все годы, что они созванивались, он не сказал ни одного дурного слова о ее работе, только посмеивался над чувствительными хозяевами и ветеринарами, которые не в состоянии усыпить животное, чья жизнь стала бессмысленной. У нее не было диплома ветеринара, и при этом она стала совладелицей ветеринарной клиники, потому что умела усмирять дурных собак.
И ни разу он ничего дурного не сказал. Хотя у него с такими собаками разговор был бы короток. Дурную, непослушную собаку надо просто завести за сеновал и дать хорошенько обухом по голове.
И теперь она снова возвращается к своим лохматым шавкам, хотя прекрасно справлялась с его свиньями. Она бы вполне могла раздавать корм. Хорошие свиноводы на дороге не валяются. А она так замечательно умеет ладить с животными, ну прямо как он. Считается с их достоинством и с индивидуальностью. Понимает их потребности и видит, как животные ценят людей, которые отвечают за их жизнь и живут этим. Впрочем, живут — громко сказано. Скорее, выживают.
Он зашел в дом, снял куртку, стряхнул снег с деревянных башмаков. Надо пообедать перед работой в свинарнике. Отец включил телевизор и смотрит старую передачу о животных с Хардангера. Тур открыл холодильник и стал исследовать забитые продуктами полки. «Боже мой! — была его первая мысль. — Мы не успеем это съесть, и продукты испортятся». Но, приглядевшись, он понял, что большая часть продуктов — консервы, которым вовсе не обязательно стоять в холодильнике. Он вспомнил, как говорил Турюнн, что, когда голоден, всегда заглядывает только в холодильник и никогда не смотрит в шкафчике. Значит, она это запомнила. Он достал банку с горошком и мясом, открыл ее и бросил в кастрюлю. Отрезал хлеба, свежего, купленного в магазине. А в ящике для хлеба лежал домашний хлеб, который она переложила из морозилки на разморозку. И об этом она подумала перед отъездом! Покупной хлеб — сущий воздух, а грубый домашний хлеб, который пекла мама, — это настоящая еда. Интересно, сколько там еще осталось в холодильнике, пять-шесть буханок? Надо их экономить.
«Кто экономит на крохах, кормит мышей», — говорил Эрленд. Иногда он несет полную чушь.
— Я готовлю обед, — объявил он в дверной проем. Отец посмотрел на него. Они остались вдвоем. Тур с трудом взглянул ему в глаза. Вот — сидит его брат… Нет, об этом лучше не думать. Он отчаянно помешал еду в кастрюле, несколько горошин выпрыгнуло на стол.
— Готовлю и на тебя, — объявил Тур.
