– Какой еще нелепый план спасения мира пришел в голову Младшему Маку?
– Все тот же!
Элис чувствовала, что отталкивает двух людей, кроме которых у нее в мире никого не было. Иногда она сама изумлялась, почему делает это, и все же не могла противиться силе, вдруг беспричинно овладевавшей ею.
– Вечно суете нос в чужие дела. Право, не знаю, куда идет нынешняя молодежь!
Лиз ответила по-прежнему спокойно:
– На твоем месте я не стала бы тревожиться. Платон задавал тот же вопрос, однако мы все еще существуем.
– А твои ужасные манеры! Не понимаю, зачем только твой отец потратил столько денег на твое образование. Эти ее университетские друзья ее погубят! – воззвала она к Мартину. – Вечно устраивают какие-то демонстрации. Ты должен запретить ей!
Мартин только пожал плечами.
Лиз закусила губу. Как глупо! Теперь, когда она стала взрослой и имеет право говорить все, что ей хочется, она не может воспользоваться этим правом. Тетя Элис так беззащитна! И отец тоже – хотя и по-другому. Иногда, слушая, как они препираются из-за пустяков, она чувствовала себя намного старше их обоих.
Радиоприемник пропищал проверку времени. Вопль фанфары возвестил утреннюю передачу последних известий.
Эй-би-си передало обычную краткую сводку новостей: вторжения, войны, уличные беспорядки, забастовки и сенсационные семейные трагедии, угнетающе схожие с новостями, которые передавались накануне, на прошлой неделе, в прошлом месяце и в прошлом году. Только географические названия были другими.
Мартин с сосредоточенным видом наклонился над своей тарелкой. Лиз жевала и глядела на приемник так, словно, напрягая внимание, она могла узнать больше, чем сообщал голос диктора.
Для Элис последние известия перестали быть простым потоком звуков, только когда диктор, перейдя к местным известиям, сообщил о назначении нового судьи в верховный суд. Ее рука с чашкой замерла на полпути ко рту. Вилка Лиз застыла в воздухе. Лишь Мартин продолжал намазывать масло на ломтик поджаренного хлеба, точно это сообщение никак его не касалось. Он отодвинул тарелку с недоеденной грудинкой, допил чай и протянул чашку Лиз, чтобы она передала ее Элис.
– Налей мне еще, пожалуйста.
Элис наливала чай с таким видом, словно обваривала кипятком врага и возмущенно говорила:
– Это просто неслыханно! Что такое сделал Маккормик для того, чтобы его назначать судьей!
Мартин ответил с предостерегающей невозмутимостью:
– Если Маккормика назначили судьей, значит он был наиболее подходящим кандидатом на этот пост.
– Не верю!
– В таком случае кончим обсуждать этот вопрос.
Лиз поспешила вмешаться:
– Что было сказано в законе тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года о пребывании судьи на его посту?
Мартин улыбнулся ей.
– Quantum se bene gesserit – он сохранит свой пост до тех пор, пока будет вести себя должным образом.
– Какая страшная ответственность!
– Да, быть судьей – большая ответственность, – сказал он обычным серьезным тоном.
Однако Элис, которая давно научилась читать по его невыразительному лицу и знала все оттенки чувства в его голосе, уловила разочарование и вновь загорелась возмущением, полная жалости к нему. Он слишком хорош – в этом вся беда, слишком благороден, слишком далек от всей этой политической кухни.
– Говорят, он получил огромные деньги за это дело о клевете, – сказала она с горячностью.
– Он очень хороший адвокат, – ответил Мартин с преувеличенной невозмутимостью.
– Хороший адвокат! Да все же говорят, что он позер!
– Кто это говорит? – спросил Мартин, сурово поглядев на нее.
Последние известия иссякали в прогнозе погоды. Лиз встала, выключила приемник и поглядела на тетку из-за спины Мартина, предостерегающе хмуря брови. Нет, иногда она ведет себя, точно трехлетний ребенок! Да она и похожа на увеличенную копию трехлетней девочки благодаря этим розовым щекам, льняным волосам и круглым голубым глазам, которые придают ей наивно-удивленный вид. Ну почему она не может промолчать? И вот мусолит эту тему, как младенец соску!
Элис беспощадно продолжала:
– Все знают, что ты гораздо более сведущ в юриспруденции, чем он. Ведь ты же сдал экзамены гораздо лучше его!
– Это было давно, и для того, чтобы быть судьей, одних хорошо сданных экзаменов мало.
– Ах, пожалуйста, Мартин! Эта твоя объективность просто невыносима!
– Объективность – это главное качество, которым должен обладать судья. По-видимому, Маккормик обладает ею в полной мере, как и всем остальным, что необходимо для этого поста.
Элис схватила ломтик поджаренного хлеба и густо намазала его маслом.
– Ты имеешь в виду связи?
Мартин ответил холодно:
– При назначении судьи связи не могут играть никакой роли.
– А я в этом не уверена. Миссис Горстон недавно говорила за бриджем, что в наши дни никакая карьера невозможна без связей.
Мартин сердито поднял глаза от чашки.
– Будь так добра, не повторяй мне того, что твои безмозглые приятельницы болтают за карточным столом. Я не желаю слушать их идиотские бредни. Если бы они поменьше отвлекались за бриджем…
Элис только пожала плечами. Сплетни, которые она слышала за бриджем, могли бы научить его многому. Белфорд – прекрасный юрист, говорили жены его коллег. Жаль только, что у него так мало друзей. Но он сам виноват. Совсем перестал появляться в обществе после того скандала, когда его жена убежала с американским майором. Если бы только оп легче сходился с людьми! Если бы только…
Тут она увидела его отставленную тарелку и воскликнула с тревогой:
– Ты не доел грудинку, Мартин! Тебе не понравилось?
– Нет, очень вкусно. Просто я… мне не хочется.
– Сделать тебе что-нибудь еще? Сварить яйцо? Всего одна минута.
– Нет, не надо. Я и так уж ем по утрам больше, чем следовало бы.
– Тогда возьми еще поджаренного хлеба. Я как раз положила в тостер еще ломтик, на случай, если тебе захочется.
Лиз, вся сжавшись, смотрела в свою чашку и думала:
«Перестань! Прекрати! Оставь его в покое!»
Элис выскочила и положила дымящийся ломтик на его тарелку.
– Вот! – воскликнула она, погладив его по плечу. – Чуть пережарен, как ты любишь!
– Отлично, – он с вымученной улыбкой начал намазывать ломтик маслом, а Элис придвигала поближе к нему мармелад, мед и арахисовое масло.
«Бедняжка! – подумала Лиз. – Ей кажется, что нет боли, которую нельзя было бы исцелить с помощью еды».
Элис могла бы объяснить ей – будь она способна объяснить что-то столь отвлеченное, – что это вовсе не так. Старательно навязываемая им еда была только выражением той любви, которую она прятала в себе, не осмеливаясь показывать ее открыто, так как оба они производили впечатление людей, не нуждающихся в любви.
Мартин, уткнувшись в газету, с трудом съел половину ломтика, потом с притворной тревогой поглядел на часы и вскочил.
– Неужели так поздно! Сегодня мне надо быть в конторе пораньше: если я не успею на поезд восемь пятнадцать, то заставлю ждать клиента.
Лиз тоже вскочила.
– Я сейчас! Только сбегаю за жакетом.
Элис пошла за братом в холл, помогла ему надеть пальто и, смахивая с лацканов невидимые пылинки, вдруг сказала умоляюще:
– Тебе нужно новое пальто, Мартин. После твоего гриппа тебе следует очень беречься. Последний раз, когда я была в городе, у Рипса был очень хороший выбор. Прекрасный английский твид. Хочешь, я возьму несколько образчиков, когда буду там в следующий раз? Тогда они успеют сшить его до зимы.
Глядя, как она, наклонившись, проводит щеткой по полам его пальто. Мартин хмурился со смешанным чувством нежности и раздражения. Когда Элис выпрямилась, она не могла понять, улыбается ли он ей или ее обманывают вздернутые уголки его губ.
– Так ты окончательно решил не идти на вечер Розмари? – спросила она в десятый раз.
– Окончательно. Разве не довольно и того, что подарок для нее обошелся мне в десять гиней?
– В девять фунтов девятнадцать шиллингов шесть пенсов, – с упреком в голосе поправила Элис.
Лиз с папкой под мышкой скатилась вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки и застегивая короткий кожаный жакет, покорно позволила Элис поцеловать себя в щеку и выбежала вслед за отцом.
– Будь ангелом, тетечка, зайди скажи Лайше, что я буду ждать ее в «Мэннинге» ровно в час! – крикнула она на ходу.
– Хорошо. Только не опаздывай сегодня. Я обещала Гвен прийти пораньше и помочь с ужином.
Лиз наморщила нос.
– Меня не жди. Мы с Лайшей где-нибудь перекусим.
Элис шла за ними по веранде и по садовой дорожке, мешая советы со словами ободрения. Мартин слегка наклонился, когда она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и уцепилась за его плечо, точно они расставались надолго. Он подчинился, понимая, что это не просто утреннее прощанье, но и выражение сочувствия, которое она больше никогда не осмелится выразить словами.
