Официант выложил на блюдце несколько серых креветок. Сендстер, вполне безразличный к моим переживаниям, убирал их одну за другой, отпуская попутно едкие шуточки в адрес «випов» за соседними столиками. Один из них, которому он при входе в зал пожал руку, вызвал у него поток саркастических замечаний. Этот человек, очень высокий, с седыми, аккуратно зачесанными назад волосами, в безупречном сером костюме с подобранными в тон рубашкой и галстуком, как две капли воды походил на Юбера де Живанши. Идеальный образец истинного аристократа, который, наверное, ни разу в жизни не повысил голос. Он явно раздражал Сендстера.
— Этот тип — вице-президент «Креди де ла Сэн» и абсолютное ничтожество. У него просто талант ошибаться во всем, что он делает. В 70-е годы он одалживал сумасшедшие суммы диктаторам третьего мира, которые теперь не могут вернуть ему заем, потом что привели свои страны на грань банкротства. Сегодня он с головой ушел в спекуляции недвижимостью и здесь тоже ухитряется бросать деньги на ветер. А завтра вздумает поправить свои дела, инвестировав капиталы в Россию. В общем, я его знаю, это полный нуль, от него никогда толку не будет.
— Зачем же в таком случае они его держат?
— Да затем, что у него дворянская приставка, и он-то как раз учился в ENA. Импозантная личность и великолепная ширма для всяких афер. Ни один делец не посмеет обойтись без услуг такого шикарного олуха. А впрочем, все они прекрасно знают друг друга, и им известно, что «Креди де ла Сэн» сидит в глубокой луже. И, если в ближайшее время не стронется с места, «друзья» налетят на него и раздавят в лепешку.
Иногда он говорил медленно, усталым тоном дряхлого старца, которого на мякине не проведешь. А в другие минуты прямо-таки излучал энергию всемогущего парижского магната. Он играл на всех струнах, но и у нас, в области моды, полно таких просвещенных умников с массой великолепных идей и кучей секретов в загашнике. Как бы то ни было, его английские интонации ласкали слух. И я позволила ему продолжать упражняться в злословии и сыпать оценками всего на свете, как рассыпают зерно по полю. Правда, со мной эти зерна падали в песок, так как он разглагольствовал в основном о политике, а во Франции эта тема не проходит: она сводится, как правило, к телеигре между политологами и политиками, где первые манипулируют опросами населения, вторые — статистическими данными и ни те, ни другие не способны изменить историю ни на йоту. Лично я любила историю в том виде, в каком ее рассказывал мой отец: в его изложении она выглядела оперным спектаклем. Но, когда речь шла о столкновении клоунад Ширака и финансовых афер Миттерана, она оставляла меня совершенно равнодушной. А поскольку ничего другого я от них не слышала, то ни разу в жизни не голосовала. Сендстера это не удивило.
— Вы, люди моды, забавные создания!
Бедный высокомерный дурачок! Он разбирался в моде ровно так же, как в кантианской философии. Мы, с нашими «выпендрежными» мыслями и кудрявыми фразами, знаем Францию куда лучше, чем министры с их пустопорожней болтовней. Весь их социализм и либерализм сводится к позе, которую они принимают на публике автоматически, как женщина машинально обмахивается веером. Иногда они на лету подхватывают чужую идею, зато у нас, в мире парикмахеров и модельеров-педиков, гримерш и fashion victims[10], все настроения, впечатления, ощущения, образы и расцветки эпохи бывают восприняты, проанализированы, поняты и предъявлены народу еще до того, как очередной тугоумный народный избранник уловит хотя бы намек на что-либо подобное. Пятнадцать лет назад им следовало не красоваться на телеэкранах, лопоча о политике с Аленом Дюамелем, а спросить себя, почему мода свернула к стилю «панк» и почему Голливуд снимает фильмы о бандах предместий. Вместо этого они посадили в Елисейский дворец старого болвана, а нас проигнорировали со снисходительной усмешкой, как проходят мимо щебечущих пташек в вольере. Ну можно ли дискутировать с людьми, принимающими СЗД[11] всерьез, а Жана-Поля Готье в шутку?! Разозлившись, я послала своего «инглиша» подальше, к его пигмеям:
— Не надейтесь, что уязвили меня ярлыком «забавные создания». Мы, по крайней мере, если уж говорим, то хоть знаем, о чем.
— Боже меня упаси в этом усомниться.
— И правильно делаете, потому что весь мир преклоняется перед профессионализмом парижской моды, при том что весь мир потешается над нашими надутыми политиками-пустомелями, которые считают себя уж такими проницательными, такими образованными, дальше некуда!
Стоит мне захотеть, и я могу обжечь не хуже пучка крапивы. Но моя злость ему нравилась. Чужая грубость привлекала его, как гамак, где можно лениво разлечься со своим собственным хамством. По крайней мере, так бывало до тех пор, пока не смеялись над ним самим, ибо — я очень скоро обнаружила это — он, с безжалостным злорадством топтавший чужое самолюбие, не переносил даже булавочных уколов в свой адрес. Но я зря старалась, он меня уже не слушал. Первое вино не вызвало у него нареканий, зато второе он отослал на кухню с решительным приговором: «Слишком сладкое». Перед тем как оценить третье, он проглотил две последние креветки, лежавшие на блюдце между нами. Захоти я попробовать их, было бы уже поздно. Но зато он приберег для меня более пикантное угощение — свои идеи.
— Вы правильно делаете, что не интересуетесь политикой. Партии сменяют одна другую, а сытые неизменно поучают голодных. Левые ничуть не лучше правых. Социалисты пускаются на те же махинации, что и все остальные. Они так часто объясняли необъяснимое, что у их совести давно полопались все пружины. Через три месяца Миттеран будет переизбран на новый срок, и его банда снова возьмется за свои тайные сделки. Ждать от него хотя бы минимальной честности — все равно что ждать у моря погоды. Вы не согласны?
Смысл его последней метафоры от меня ускользнул, но вопрос был не в этом; он разоткровенничался, и я хотела послушать дальше. Снова кося под простушку, я заявила, что никогда не думала о таких высоких материях. Но ему это было безразлично. Его монолог шел какими-то загадочными зигзагами, без конца спотыкаясь на проблеме выбора вина. Он с упоением и с видом знатока совещался с сомелье; в результате после дегустации третьего вина было решено вернуться к первой бутылке, а именно к «Сансеру». Тогда и только тогда он наполнил мой бокал. Все это могло показаться дурацкой рисовкой, но, честное слово, в ту минуту Сендстер выглядел очень живописно. Этот тип был подобен шутке, но доброй старой шутке; его силуэт и расцветка приводили на память те копилки в виде свинок, куда дети бросают свои монетки; да и все в нем — и манера поведения, и речи, и самодовольство — говорило о деньгах. Чувствовалось, что он какими-то неведомыми нитями связан с реальной властью. При его появлении человек из «Креди де ла Сэн» почтительно поклонился, а его визитная карточка не вызывала ни тени сомнения: я действительно обедала с вице-президентом «Пуату», главной медицинской лаборатории Франции, международной фирмы под эгидой Министерства здравоохранения, имеющей филиалы на всех пяти континентах. Так что же он намерен мне предложить? Я терялась в догадках. Когда он начал расспрашивать меня о мужчинах, я испугалась. В какой-то миг я с опаской подумала: уж не собирается ли он приударить за мной в этом буржуазном храме кулинарии? В таком случае извините: все эти шестидесятилетние древности, замаринованные в бренди, или тощие старцы с дряблыми зобами, свисающими на грудь, как мокрые наволочки на веревке, — герои не моего романа. Я люблю свежую упругую плоть, сильные руки, квадратные плечи, тугие мускулы а, кроме всего прочего, я люблю Фабриса. При том что мое поклонение этому божеству временами дает сбои. Вот, например, этот юный рыжик сомелье: мои глаза невольно обращались в его сторону. Что мешало мне следить за ходом мысли Сендстера. После того как мне принесли мою зубатку, наш разговор вернулся к заливу Морбиан.
Устремив на меня взгляд из-под тяжелых век, в котором мелькала легкая ирония, он задавал мне вопросы с наигранным безразличием, как бы из чистого любопытства, о нашем имении на острове Монахов, о профессии моего отца, о политических убеждениях матери… Куда только подевались его грубость, обидные и бесцеремонные суждения; только что он, можно сказать, лез сапогами в душу, а теперь тщательно взвешивал каждое свое слово: это требовало изворотливости, которой никак нельзя было в нем заподозрить, но он ее проявил. Я поняла, что мы наконец подошли к самой сути проблемы. Он выбрал меня не из-за моей внешности, не из-за моего агентства, а ради моих связей с Морбианским заливом. Впрочем, за кофе он сам выложил все карты на стол:
— Если Миттеран победит, ему придется распустить Национальное собрание. И тогда Александр Дармон выдвинет свою кандидатуру на новых выборах от Ванна. Его уже выбирали в Эннбоне[12] в 1973 году, но в 1978-м он проиграл выборы в этом округе и вернулся к своей профессии врача, а депутат-социалист, который занял его место, так просто его не отдаст. Стало быть, он приедет в ваши края. Родом он бретонец, один из молодых волков стаи Миттерана, и если его выберут, то дадут портфель министра здравоохранения. По некоторым весьма сложным причинам, которые я вам объясню позже, фирма «Пуату» будет нуждаться в нем. Мои условия крайне просты: я хочу, чтобы вы облегчили ему этот десант, а главное, завоевали его расположение. В награду я вам заплачу. Заплачу щедро.
