— Никогда не думал, что на свете существует что-то подобное! — хрипло проговорил он. — Никогда!
Стены комнаты были оклеены фотографиями голых женщин, вырванными из самых откровенных мужских журналов, однако сейчас, окидывая взглядом эти тела, которые прежде казались ему совершенными, он видел перед собой всего лишь собрание уродливых карикатур.
Однорукому от рождения, тучному, вонючему и рано облысевшему Мауро Монагасу приходилось довольствоваться разглядыванием журналов или услугами самых дешевых проституток. В тех редких случаях, много лет назад, когда он пытался вступить с кем-то в более прочные отношения, он всегда чувствовал, что его грубо отталкивают, и калека быстро пришел к выводу, что ему суждено в одиночестве толстеть в жалкой гостинице, доставшейся ему в наследство от матери. Заполучить постояльцев с каждым разом становилось все труднее, поскольку здание разваливалось прямо на глазах.
В его жизни не было ничего такого, о чем стоило бы помнить, если не считать того воскресенья, когда он чуть было не угадал всех шестерых победителей из «лошадиной таблицы», но упустил возможность разбогатеть, и в свои почти шестьдесят он был законченным неудачником.
Повинуясь влечению, сопротивляться которому не было никакой возможности, он с трудом поднялся и вновь прильнул глазом к отверстию.
Лежа на кровати, как раз напротив, Айза была поглощена чтением, и толстяк смог в свое удовольствие рассмотреть ее крепкие слегка раздвинутые ноги, гладкие бедра и легкую выпуклость темного мыска, едва прикрытого крохотными белыми трусиками. Он представил себе, как погружает лицо в ее промежность и целует, ища языком нежный и сладкий вход в розовую пещеру, которую наверняка до сих пор никто не исследовал, — и рот его наполнился влагой, густая слюна потекла вниз и застряла в седой бороде.
Он с удивлением обнаружил, что впервые в жизни за короткое время достиг второй эрекции, и прямо-таки прилип к отверстию, возбужденно щупая себя, пока в соседнюю комнату не вошла Аурелия Пердомо и не села в ногах Айзы, лишив его возможности пожирать девушку глазами.
Ночью, лежа в кровати в своей вонючей каморке, по которой свободно бегали тараканы и клопы, Однорукий Монагас в течение нескольких часов не мог заснуть, вспоминая чудесное видение прошедшего дня.
Воскресенья были особенно замечательными днями в жизни Айзы, не только потому, что братья отдыхали от тяжелой погрузки и разгрузки кирпичей, но еще и потому, что это была единственная возможность выйти из заточения и немного подышать свежим воздухом.
Рано утром, еще до того, как шпана и шайки карманников высыпали на улицы, девушка с братьями и матерью покидали пределы района и углублялись в другой Каракас — зону фешенебельных микрорайонов, Восточного парка — или даже отправлялись в густой лиственный лес у подножия Авилы и дальше, за Сан-Бернардино[9].
Это были долгие прогулки вчетвером: они наслаждались обществом друг друга и природой, потому что Каракас, по их мнению, был замечательно расположенным и очень красивым городом, хотя и казалось, что люди одержимы неистовым желанием его разрушить.
Было такое место у подножия Авилы, где высокий водопад с шумом обрушивался вниз среди крон величественных сейб[10] и каоб, которые давали тень бравшей там начало речушке. Айзе нравилось приходить туда первой, чтобы в одиночку насладиться неописуемым душем ледяной воды, которая словно освобождала ее от пота, вони и напряжения, накопившегося за столько дней заточения в грязной каморке.
Затем, уже чистая, она растягивалась на траве где-нибудь в укромном уголке, чтобы насладиться обильным завтраком, который приносила Аурелия: типичные креольские лепешки, начиненные сыром вперемешку с канарским гофио[11], обнаруженным ими в одной лавчонке, которой заправлял выходец с Ла-Пальмы. В это время они строили планы, как наконец-то получат документы и смогут подыскать себе пристанище в другом районе города, где Айза будет избавлена от необходимости влачить существование добровольной затворницы.
— Если бы вы позволили мне работать, дело бы пошло быстрее! — настаивала она. — Я чувствую себя совсем никчемной!
Однако Себастьян, который по праву старшего сына без споров стал главой семьи, был категорически против, и его поддерживали мать и брат:
— Нет, пока мы не переедем и не узнаем лучше здешнюю жизнь. Это тебе не Лансароте, я постоянно слышу о том, что пропадают девушки. Одних насилуют и убивают, других увозят в публичные дома на нефтепромыслах или переправляют в Колумбию и Бразилию. Кто знает, что может случиться, когда нас не окажется рядом, чтобы тебя защитить!
— Я не ребенок!
— Да! — сказал Себастьян. — К несчастью, ты не ребенок, однако и это не наш мир, и нам еще неизвестны здесь все входы и выходы. Люди приезжают отовсюду, есть и не только бедные эмигранты вроде нас, желающие одного — заработать на жизнь и вырваться из нужды. Вместе с крестьянами, рабочими и изгнанниками просочились воры, убийцы, аферисты и сутенеры, по которым плачут все тюрьмы Европы.
— А кто такой сутенер? — поинтересовалась его сестра.
— Человек, который охотится за девушками, чтобы превратить в проституток, — вмешалась Аурелия. — Такого, слава богу, на Лансароте не водилось.
— Как человек может заставить женщину заниматься проституцией против ее воли? — удивленно спросила Айза. — Я этого не понимаю.
— Я тоже этого никогда не понимала, однако это так, — убежденно сказала мать. — Они накачивают их наркотиками, спаивают или избивают, точно не знаю, но такое было всегда, и Себастьян прав: этот город небезопасен, и, пока мы в нем не освоимся, нам придется держать тебя на привязи.
— Но ведь другие девушки…
Аурелия Пердомо не дала ей закончить, мягко погладив дочку по лицу.
— Ты не такая, как другие девушки, Айза, — сказала она. — Мы обсуждали это много раз. Мужчины испытывают к тебе сильное влечение, и это принесло нам слишком много проблем. — Она слегка улыбнулась. — Положись на своих братьев, — попросила она. — Они делают все возможное, чтобы вытащить нас отсюда. Это вопрос нескольких дней!
Однако дни оборачивались неделями, а те — месяцами, потому что к прежним тратам присоединялись все новые, и всем не раз приходилось ложиться спать без ужина, поскольку заработков двух поденщиков и тех грошей, которые женщины выручали за шитье, не хватало, и найти приличное жилье, подальше от этого жуткого района и мрачного здания, по-прежнему не было возможности.
Так что Айза научилась смирять себя и помалкивать, хотя часто думала, что сойдет с ума от тоски и бездействия, особенно в те долгие часы, когда мать уходила, чтобы отдать готовую работу или выстаивать бесконечные очереди перед окошками Управления по делам иностранцев. Тогда девушку охватывало тягостное ощущение, что стены вокруг нее смыкаются, и ее обуревала тревога, будто за ней постоянно следят чьи-то невидимые глаза.
Однако она изо всех сил старалась отогнать от себя подобные мысли, опасаясь, что они станут навязчивыми, поскольку это чувство — что за ней следят — не покидало ее с тех самых пор, как она превратилась в потрясающей красоты женщину, и дома, в Плайя Бланка, стоило ей переступить за порог, мужчины провожали ее восхищенными взглядами.
Пришлось Айзе отказаться от привычки гулять по пляжу, бредя по щиколотку в воде, поскольку такие прогулки превратились в главное развлечение местных парней, а когда мать посылала ее за хлебом, множество глаз — она об этом знала — следили за ней украдкой из окон.
Ясно, что своим присутствием она провоцировала мужчин, пробуждая в них самые низменные инстинкты, как ни пыталась этого избежать. Уверенность в том, что это и есть причина ужасных несчастий, обрушившихся на ее семью за последнее время, тяжким камнем ложилась на душу, и, хотя братья и мать старались избавить ее от подобного чувства вины, оно по-прежнему гнездилось в глубине ее сознания.
Ее тело, ее лицо и Дар, унаследованный от какой-то неведомой прабабки и позволявший «усмирять зверей, приносить облегчение страждущим, приманивать рыбу и утешать мертвых», превращали Айзу Пердомо, единственную девочку в роду Вглубьморя за пять поколений, в совершенно исключительное, но вместе с тем — по этой самой причине — крайне уязвимое существо.
Способность разговаривать с мертвыми отличала ее от остальных людей и в то же время придавала ей отстраненный и неприступный вид, возбуждавший и привлекавший мужчин, словно они догадывались, что им никогда ее не заполучить. Вот почему с того времени, как Айза Пердомо осознала, что превратилась в женщину, она чувствовала себя загнанным зверем, которому, казалось, никто не намерен давать передышки.
