— Но Писание…
— Потому и Писание, что писано людьми, причем многократно переписано и переведено на разные языки. И потом, обратитесь к тому же Писанию, только не так, скороговоркой, как происходит чаще всего. Какую гибкость и тонкость души проявляет Иисус бесчисленное множество раз! Как трепетно касается он каждой судьбы и каждой души, оказавшейся в поле его божественного видения!
Впрочем, повторю снова, это вопрос вашей веры и вашего восприятия воли Господней. Разве не явил он ее вам, позволив несчастной душе вашего Егора, обратиться к вам? Но — думайте! Думайте сами. Решение должно быть только вашим. И если вас так уж страшит факт добровольного ухода из этой жизни — молитесь. Господь милосерд, и уже, явив вам столько милостей, возможно, явит и другую, избавив вас от тяжких сомнений.
Таковы были последние мои вопросы.
И ответы Кассандры вполне удовлетворили меня.
Теперь мне было, о чем размышлять, принимая свое последнее решение.
Она была щедра. И пищи для этих размышлений я получила достаточно.
И только странное затишье моей души несколько пугает меня.
Но думаю, она просто готовится сейчас к тяжкой работе, которая предстоит ей уже этой ночью.
Однако теперь только вечер, и я коротаю его в надежде еще раз говорить с Егором.
Я много о чем хочу и должна сказать ему. Но пока он не ищет встречи со мной.
И чат, в который я постоянно выхожу, оживляется только при моем появлении.
Нет, Егор, конечно же, не станет просто караулить меня в чате, он снова даст один из своих прежде странных, а теперь забавляющих меня знаков.
И я жду.
Пока же, нужно исполнить слово, данное Мусе.
И хотя рука моя долго и очень неохотно тянется к трубке телефона, а пальцы, словно нечаянно попадают все не на те кнопки, я все же иду до конца.
Муся срывает трубку, не дав дозвучать даже первому сигналу вызова.
Я отчетливо вижу ее, окаменевшую возле телефона в застывшей позе.
Взгляд уставлен в одну точку, руки сжаты в замок руками на полных коленях.
Так она могла сидеть часами, когда ждала чего-то важного.
Сейчас важнее всего на свете для нее был мой звонок, и рассказ о том, чем завершилось общение с Касандрой.
Но я проявляю верх неблагодарности, причем окрашенной самыми черными красками, потому, что вовсе не собираюсь посвящать Мусю во все, что произошло со мной в прозрачной обители Кассандры.
И я отчего-то уверена, что, и она ни за что не сделает этого, какой бы Машенькой не была для нее Муся.
— Ну что? — голос Муси так переполнен чувствами, что даже вопрос звучит, не так банально, как мог бы, в любом другом случае — Спасибо тебе. Ты была права: она настоящая.
— Я это знаю давно. Что она сказала тебе? Или ты не можешь говорить?
Если она предупредила, не рассказывать, то не смей, не надо. — Бедная Муся!
Она не может даже представить себе, что я могу не захотеть рассказывать ей обо всем, без всякого на то заперта от Кассандры.
— Нет, ничего такого она мне не говорила — Тогда рассказывай! Я извелась в ожидании, я так переволновалась, что даже сердце прихватило. Но если хочешь, я сейчас возьму такси и приеду?
— Нет, что ты! Куда ехать, с больным сердцем? Да и нет необходимости. Я в полном порядке. Она мне здорово помогла. Даже на душе как-то светлее стало. — вдохновенно вру я. Прости, Господи, и ты, Муся, прости, но не могу я иначе. Слава Богу, она, по-моему, не улавливает фальши.
— Конечно! Наконец-то ты уверовала! Ведь сколько я тебе об этом толковала! Давно бы уже…. — Муся неожиданно спотыкается на полу — слове, не в состоянии сформулировать какого же результата давно добилась я, воспользуйся ее советами. И, вроде бы, даже смущается этого, словно нечаянно едва не сказала что-то бестактное. Не понято только — что? Другое дело: если бы Мусе было известно истинное состояние моих дел, тогда она не то что смутилась, а натуральным образом сгорела бы дотла. На секунду в душу мою заползает скользкая холодная змейка сомнения: уж не поделилась ли Кассандра своими наблюдениями и открытиями с добросердечной Машенькой? Но Муся уже преодолела невидимый порожек, и несколько взволнованно, но уверенно заканчивает фразу — обрела покой душевный. И прекратила метаться от прощения к проклятиям.
Змея быстро выскальзывает на волю, покидая мою душу.
Нет, не предавала меня Кассандра, даже благородной спасительнице моей — Мусе.
А замялась та потому, что с языка у нее в тот момент рвались слова, которые она, право слово! — давно должна была бы уже сказать мне, и наверняка томилась от собственной нерешительности.
Муся была права, и сейчас, проговорившись, наконец, сформулировала очень точно.
Я и вправду долгое время страдала от того, что не могла окончательно определиться в своем отношении к Егору.
То корчилась в судорогах отринутой любви То сгорала от ненависти и желания скорой и страшной мести.
Теперь Муся, наконец, решилась произнести это вслух и, замерла на том конце трубки, в пугливом ожидании моей реакции.
Но я спокойна.
— Вот именно. Ты абсолютно права. Теперь с этим покончено.
— Но что сказала Даша?
— Она сказала, что все мои сны, — это неплохо. По крайней мере, в них нет ничего страшного. Просто душа Егора покидает навсегда этот мир и хочет проститься со мной, и получить прощение — я сочиняю на ходу, и удивляюсь той легкости, с которой, ложь моя обретает вполне гармоничные формы, не лишенные даже некоторого изящества.
— Да, как же мы забыли про это! — неожиданно подхватывает мои фантазии Муся. — Ведь время летит удивительно быстро и скоро сорок дней со дня его гибели. Но знаешь, это, наверное, потому, что похоронили его не сразу, спустя целых три недели, вот кажется, что все произошло совсем недавно, а ведь уже скоро….
— Да, — соглашаюсь я, и тоже впервые вспоминаю, что сороковые сутки после смерти Егора наступят уже очень скоро, и значит, следуя христианской теории, душа его должна будет окончательно покинуть землю. Не потому ли, с каждым днем, она, общаясь со мной, становится все более раздражительна и тревожна?
— Значит, Даша сумела пообщаться с ним, раз она сказала тебе это: и про прощение, и про вину. Видишь, теперь ты можешь, наконец, простить его, он сожалел о том, что произошло, и сожалеет.
— Да, это самое главное. Теперь — могу.
— Но ты поверила ей? Ведь ты всегда сомневалась в том, что у людей могут быть такие возможности?
— Поверила. Она рассказала мне много такого, чего знать не могла — Я надеюсь, ты не думаешь, что ей что-то рассказывала я?
— Нет, не думаю. Потому что, этого не знала даже ты.
— Только поэтому?
— Конечно, нет, Мусенька, не только. Но неужели ты не понимаешь, что, если бы я, хоть на секунду, могла предположить, что вы с ней можете поступить подобным образом, я бы к ней пошла?
— Ну, слава Богу! А то знаешь… ты ведь такая недоверчивая.
— Нет, ей я верю.
— И что же она велела теперь тебе делать?
— Как что? Простить его, отпустить с Богом его душу, и начинать жить с чистого листа. Но знаешь… — я вдруг вспоминаю просьбу Егора, добыть какие-то таблетки, лишающие возможности видеть сны, — она сказала мне, что я быстрей успокоюсь, если все же перестану видеть Егора во сне. Сны возбуждают меня, будоражат воспоминания, а мне, да и его душе сейчас лучше, если я буду спокойна.
— Но разве это возможно: запретить себе видеть сны?
— Нет, разумеется, но ведь есть какие-то таблетки….
— Конечно, таких препаратов достаточно много, в том числе и всевозможные антидепрессанты. — Быстро соглашается со мной Муся. — Но они не так уж безвредны, знаешь, привыкание и все такое, возможны побочные действия… Их выписывают, и довольно осторожно….
— А ты не могла бы мне что — ни — будь такое достать? Я ведь не собираюсь принимать долго…
— Я попробую… Думаю, что смогу Я поговорю с нашими докторами. Да, наверняка, мне не откажут. Хорошо.
— Спасибо. Но только, если можно, то побыстрее…
— Да, понимаю, наверное, тебе и надо-то всего до сорока дней… Потом, может, он и сам перестанет тебе сниться.
— Вот именно, так она и сказала. И я сама тоже так чувствую. Ладно, Мусенька? Осталось совсем недолго.
— Конечно, завтра же, постараюсь что-то раздобыть. А сейчас у тебя есть что-ни-будь успокоительное или обыкновенное снотворное?
— Есть что-то, по-моему.
— Если не очень сильнодействующее, выпей перед сном даже пару таблеток.
Это не так уж вредно. Ну, будешь завтра немного вялой, зато сон будет крепче.
— Да, я сейчас так и сделаю. А завтра, как проснусь, сразу созвонимся.
— Хорошо, дорогая. Ложись. И ни о чем плохом не думай, все уже позади.
Спокойной ночи. — Муся кладет трубку, явно умиротворенная, даже счастливая.
Мне жалко Мусю, но жалость эта растворяется почти незаметно где-то в глубинах моего сознания. На первом же плане его внезапно возникает мысль, что таблетки, которые — уверена! завтра добудет мне Муся, вполне могут оказаться пригодны не только для того, чтобы лишить меня возможности видеть сны. Эта мысль снова вызывает во мне волну страха, но уже не такого сильного и непреодолимого как прежде.
