Так оно и оказалось. Две милые, пухленькие, необыкновенно дружелюбные медсестры тут же впорхнули в палату с намерением покормить меня. Еду они прикатили на тележке. Я не собирался изображать из себя немощного больного и поднялся на ноги — они, к счастью, не подкашивались. Пришлось медсёстрам срочно накидывать на меня халат, потому что я до сих пор оставался голым.
Они всё же усадили меня на кровать и, сев по бокам, стали подносить ко рту ложки с супом, затем с картофельным пюре, а потом и чашку с компотом. Замечательной такой, истинно больничной и по-настоящему советской была эта еда. Я тут же познакомился с медсёстрами. Одну из них звали Мариной, а вторую — подумать только! — Ноябриной!
— Ноябрина, серьёзно? — переспрашивал я.
— Ну вот, — смешливо морщилась она. — Каждый, кто прилетает, удивляется моему имени. А оно, между прочим, самое обыкновенное.
— Да-да, — поддержала подругу Марина. — Ноябрина — одно из самых распространённых имён в Советском Союзе.
— Так я только рад ведь, девчонки! — обнял я их обеих за талии. — Прибываешь в Союз — а тебя Ноябрина встречает. И сразу ясно, что Красная армия всех сильней.
Мне на самом деле было необыкновенно радостно. Так приятно смотреть на этих чудных советских медсестёр! Разве такие лица у российских девушек? Открытые, счастливые, добрые? Нет и ещё раз нет: у них злые, настороженные, неврастеничные физиономии. Сильная и счастливая страна делает такими же и своих людей. Слабая и гнилая превращает их в несчастных.
— Ну-ка, милок, ну-ка! — осадила меня Марина. — Это куда ты ладошку направил?! Веди-ка себя прилично!
— И точно! — поддержала её за компанию Ноябрина, хотя я чувствовал, что она в принципе не против. — Озорной какой.
Руки пришлось убрать.
— А вот скажите, девыньки, — расспрашивал я их. — Долго ли здесь мигрантов держат?
— Кто и две недели кукует, — объяснили они, — а кого и на второй день выписывают.
— А нельзя ли здесь как-нибудь на белый свет посмотреть, красавицы? Мы, конечно, за городом, но хочется всё же побыстрее на советскую землю глянуть. Отличается же она чем-то от проклятого буржуинства.
— А мы вовсе и не за городом, — ответила Ноябрина. — Мы в центре Москвы. Если желаете — проводим вас в зимний сад, там имеется смотровая площадка с балконом. И вид красивый открывается. Специально для прибывающих из России построили. Желаете?
— Ну ещё бы! — воскликнул я с воодушевлением.
— Только слабый вы ещё, — покачала головой Марина.
— Да ничуть! Ведите меня к коммунизму, добрые советские девушки!
И мы направились в зимний сад. Я шёл самостоятельно, медсёстры семенили по бокам и поддерживали меня на случай падения. Я решил подстраховаться как следует и снова обнял их. Ах, что за девчонки! Что за дивные советские девчонки! Так бы и женился на обеих.
Сквозь обильные заросли диковинных растений, густо посаженных в горшках и клумбах, пробивался робкий просвет голубизны. Это за просторными окнами открывался жаждущему откровений переселенцу вид на Советский Союз. Ещё издалека стройные и величественные линии зданий заставили моё сердце учащённо биться, а когда мы распахнули дверь и ступили на балконную площадку, то я и вовсе обомлел.
Москва на фоне устремлявшегося к горизонту солнца казалась городом грёз, несуществующим Эльдорадо, воплощением вековых представлений о красоте и гармонии. Подумать только, какими необычными, красивыми и величественными зданиями застроили её за эти годы. Строгие линии, изящные формы, поражающие воображение архитектурной смелостью и новизной: похоже, за последние сорок лет в Советском Союзе вернулся в моду сталинский дерзновенный стиль заполнения городских пространств, а убогий хрущёвско-брежневский был окончательно изжит. Что характерно, все здания ничуть не напоминали холодный и депрессивный стиль западных небоскрёбов, нет, в них было что-то удивительно родное и близкое, они наполняли душу гордостью и теплотой.
Удивительно чисто на улицах. Никаких забитых до краёв мусорных баков, никаких бесформенных ларьков с тусующимися возле них в поисках подачек бомжами. Ровные, просторные проспекты и улицы, светлые витрины магазинов, спокойные фигурки людей, неторопливо перемещающиеся по тротуарам.
Совсем немного автомашин. Не то чтобы дороги пустынны, но той удушающей заполненности московских улиц, что плющит тебя в России, нет и в помине. А автомобили, какие же они здесь оригинальные! С такой высоты трудно разглядеть в деталях, но своим дизайном они явно не похожи на автопром российской и западной параллельности. Нет, всё в них современно и изысканно, но в то же время есть что-то такое, что однозначно говорит: не с европейских и американских фирм перенимались их очертания, их создавали отечественные конструкторы и художники, в них что-то своё, кулибинское.
Нет, всё, что я видел по телевизору в этих обрывочных и лживых репортажах из Союза, не шло ни в какое сравнение с превосходящей самые смелые фантазии реальностью. Москва кричала, возопила на всю Вселенную: я — центр мира! Я — средоточение победившей правды! Я — воплощённая мечта!
Голова моя закружилась, а глаза увлажнились.
Ты прекрасен, Советский Союз! — выдохнул я в восторженном восхищении.
Во время утреннего обхода я стал настойчиво проситься на свободу. Чувствовал я себя отлично. Глубокого и счастливого ночного сна вполне хватило, чтобы восстановить силы. Да ещё и приобрести с лихвой новые. Советский воздух наполнял лёгкие здоровьем и энергией. Хотелось сорваться с места и бежать, бежать по этой планете вслед за солнцем. Бежать и знать, что бесконечна она, советская земля, что никогда над ней не наступает ночь, что добра она, щедра и благословенна ко всем живущим на её просторах.
Я не мог сдерживать себя и время от времени начинал плакать. И это я, начисто лишённый сентиментальности человек! Вот барахтаешься всю жизнь в говне без малейшей надежды на просвет, на робкий лучик солнца, а тут вдруг раз — и всё изменилось. Сказка наступила! Не надо никого ненавидеть, не надо ни с кем сражаться, не надо накапливать в сердце злобу и скорбь — это не из этого мира. Надо просто идти по жизни с открытой душой и радоваться каждой прожитой минуте, ибо все они — счастье. Хватит ли у меня сил на это, смогу ли я расстаться с прошлым?
Как я понял, руководство этого заведения против моей скорой выписки не возражало. В тот же день ради меня собрали специальное совещание, на котором мне предстояло пройти краткий инструктаж по поведению и прочим нюансам жизни в СССР. Меня пригласили в просторный зал, где я увидел комиссию, численностью идентичную той, что отправляла меня из России — пять человек: уже знакомых мне доктора, российского посла и руководителя советского миграционного центра, точное название которого я не знал, да и не пытался узнать. Плюс некая женщина, на столе перед ней лежало несколько папок, одной из которых была та, что прилетела со мной из России. Плюс худощавый человек с редкими волосами на голове, по цепкому взгляду которого я определил, что он представляет какую-то спецслужбу. Так оно и оказалось: человек — фамилия его оказалась Горбунов — был полковником Комитета Государственной Безопасности и курировал переселенцев из России. Женщина же, чья фамилия, как и фамилии остальных присутствующих, тут же выветрились из моей головы, работала в советском собесе.
— Значит, здоровы? — поинтересовался директор центра. — Горите желанием выписаться?
Я утвердительно закивал.
— А что медицина думает? — обратился он к доктору.
— Молодой, крепкий организм, — ответил тот. — Никаких нарушений не выявлено. Я не возражаю.
— Ну что же, — сказал директор, — можно завтра утром вас отпустить. Только, разумеется, пригласить родственников. Ну, и закончить со всеми формальностями. Как у нас с формальностями? — повернулся он к женщине из собеса.
— С окончательным введением новоприбывшего гражданина в базу данных в любом случае придётся пару недель подождать, — ответила она. — Электронная карточка учёта на него не готова, тут есть ряд вопросов. Но мы не возражаем, если он выпишется. У родственников всё-таки будет жить, не сам по себе.
— С чем связаны эти нерешённые вопросы?
— Прежде всего, с определением имени гражданина. Игорь Михайлович, — взглянула она на гэбиста Горбунова, — рассказал, что это не вполне обычный случай миграции, тут не совсем понятно, как оформлять гражданина.
— Имени? — удивился я. — Мне что, дадут другое имя?
В разговор вступил Горбунов.
— Я сейчас всё поясню, — начал он, обращаясь в первую очередь ко мне. — Дело в том, что имеется один момент, на который вам, Виталий Валерьевич, необходимо обратить внимание. Ваши родственники изъявили желание — причём изъявили горячо, настойчиво — принять вас в свою семью во многом по причине того, что их настоящий сын, то есть ваш двойник в этом мире, некоторое время назад умер. Я не хочу сказать, что это основная причина, они ответственные советские люди и, вполне возможно, приняли бы вас в любом случае. Но всё-таки вам необходимо иметь в виду, что вы как бы займёте здесь место другого человека.
