— Если во время пересылки я погибну, эти деньги вернутся моей семье?
— Не могу вам ответить, — сказал Владимир. — Случаи гибели мигрантов у нас ещё не фиксировались. По логике вещей, да.
Мне оставалось лишь почесать репу от такого многозначного ответа, но спорить и выяснять нюансы я не стал. По всей видимости, этот Владимир был слишком мелкой сошкой.
Через минуту деньги были переведены на счёт «Центра «П», а документы подписаны. Мне оставили один экземпляр. Я попытался прочитать, что в нём значилось, но смысл от понимания ускользал. Каждый пункт договора содержал множество подпунктов, которые в свою очередь делились ещё на многочисленные ответвления, и речь в них шла почему-то о вещах, к делу никак не относящихся. Например, я совершенно не понял, с какой стати здесь упоминался государственный пенсионный фонд. Возможно, смысл этого абзаца заключался в том, что я отныне не могу претендовать на получение капиталистической российской пенсии.
На следующее утро (ночь была проведена в бессонной тревоге — я всё ожидал, что меня могут пристрелить либо арестовать) со мной провели второй медицинский сеанс: он оказался более продолжительным по времени, но в целом таким же рядовым, как и предыдущий. Сканирование головного мозга мне делали впервые, но у меня хватило ума понять, что ничего фантастического в этом событии нет. Я минут двадцать пролежал под массивным агрегатом, просвечивавшим мои извилины, и любезно предоставил возможность ещё одному молчаливому специалисту, на этот раз мужчине, изучить строение своей черепушки. Вроде бы ничем доброго доктора она не удивила.
— Опухоли нет? — попытался я ещё раз оживить общение с местным персоналом, но опять наткнулся на деловитое равнодушие.
То ли сотрудники центра давали подписку не общаться с клиентами, то ли до глубины души презирали всех нас, подлых беглецов, кто возжелал сменить райские капиталистические кущи на сталинский ГУЛАГ.
Медицинская часть подготовки к пересылке в параллельную реальность на этом закончилась. Вечером, перед ужином, меня пригласили ещё на одно мероприятие — оно оказалось поинтереснее. По крайней мере, я смог узнать здесь кое-что конкретное о предстоящем путешествии в запредельность.
За овальным столом в небольшом помещении с обилием цветов в горшках — они были расставлены вдоль стен на подставках из витиеватых металлических прутьев — сидело пять человек: серьёзные мужчины и женщины, которые пытливо рассматривали меня и время от времени переводили взгляд на лежащие перед ними бумаги. Один из них оказался представителем советского посольства. Правда, за всё время беседы он не произнёс ни слова.
— Итак, Виталий Валерьевич, — улыбнулся чуть-чуть (что в этой замогильной обстановке показалось мне чрезвычайно душевным и обнадёживающим фактом) восседавший напротив серьёзный такой пресерьёзный пожилой господин в хорошем костюме и очках с золотистой оправой, — ваше путешествие в Советский Союз состоится завтра, в десять часов утра.
— А позавтракать можно будет? — спросил я зачем-то.
— Вы правильно сделали, что обратили на это внимание, — кивнул мужчина. — Процесс пересылки чем-то напоминает хирургическую операцию, так что завтракать не надо.
— Хорошо, — согласился я, — не буду завтракать.
Затем другие господа принялись задавать мне вопросы о семье, полученном образовании и последнем месте работы. И на хрена им это надо, если меня здесь уже не будет? Или они таким образом выясняют, кто же наиболее подвержен советскому влиянию?
— Как вы знаете, — сказал главный, глядя на меня поверх очков, — на той стороне вас ждут ваши родственники. Это хорошо, потому что с ними ваша адаптация пройдёт успешнее. Что я вам хочу сказать напоследок, — выделил он предложение интонацией. — Постарайтесь там ничему не удивляться. Будьте готовы к тому, что Советский Союз окажется не совсем таким, каким вы его представляли. Психологическое привыкание к новому миру — это самое сложное, что вас ожидает.
И этот туда же!
— Первое время после перемещения, — продолжал он, — вы можете плохо себя чувствовать. Головные боли, головокружения, тошнота — обычные явления в таком деле, не удивляйтесь. Это может продолжаться в течение трёх месяцев. Максимум, полугода. Если недомогание продлится сверх этого срока, то обращайтесь к врачу. Мы отошлём с вами медицинскую карту, где всё про вас сказано. Будем надеяться, что советские врачи учтут наши рекомендации. Никаких вещей, как я погляжу, вы с собой не берёте. Что же, ваше право. Сразу после перемещения среди встречающих вас врачей и техников вы увидите представителя российского посольства. Может быть, это будет и сам посол. Это ваше личное дело, но мы вам рекомендуем взять у него телефон и поддерживать с ним контакт. Поверьте, это не в каких-то шпионских целях — наше правительство и так, слава богу, знает о Союзе всё, что нужно — это исключительно в ваших интересах. По примеру других переселенцев мы знаем, что многие из них сталкиваются там с многочисленными проблемами. Как психологического свойства, так и идеологического.
— Нет уж, спасибо, от контактов с российским посольством я воздержусь, — ответил я жёстко.
— Как знаете, — кивком согласился со мной солидный дядя в золотистых очках. — Но не зарекайтесь. Политические взгляды — это одно, а повседневная реальность — совсем другое.
Я пожалел его и не стал доказывать, что он не прав.
— Ну, и счастливого пути! — пожелал он мне с той же сдержанной улыбкой.
— И вам счастливо оставаться! — не без сарказма ответил я.
Ночь перед перемещением я опять спал неважно. Опасения быть пристрелянным своими же или оказаться в тюрьме за террористическую деятельность поутихли, зато в груди всколыхнулось волнение. Перед глазами стояло обгоревшее тело Гарибальди. Несмотря на всё своё бравурное бахвальство и презрение к жизни, превращаться в труп я готов не был. Смерть не пугала меня как категория, как философская данность, но принять её как отсутствие дыхание, изображения, сонма мыслей, а кроме того, как лицемерное копошение в мозгу опарышей было несравнимо тяжелее.
Я равнодушно вглядывался в работающий телевизор, у которого выключил звук, и нехотя вслушивался в окружающее пространство. Время шло, сон не являлся. Снаружи раздались голоса. Окно моей комнаты смотрело на въездные ворота, будку охранников и поляну перед особняком: двое, выйдя из здания, стояли на крыльце, почти под самым окном и, мигая огоньками сигарет, разговаривали.
— Ну как слетал-то? — спрашивал один. — Чего там новенького?
— Да нормально, — отвечал другой. — Там здорово. Строительство идёт масштабное, новые государственные программы запускаются. Например, по увеличению солнечных дней в году.
— Прикол! — хохотнул собеседник.
— Да ничего не прикол. Представь, в советской Москве сейчас ежегодно не меньше двухсот восьмидесяти солнечных дней. Ты же видел, какой я загорелый. Москва похожа на южный город: климат там сейчас мягче, люди ходят в лёгкой одежде, улыбчивые. Глаз радуется.
— Ну так это же за счёт экологии! В Москве солнце, а во Владивостоке озоновая дыра вылезет.
— Да кто его знает. Вроде всё по уму делается.
— Коммунистами — и по уму? Да брось! В любом случае они всё развалят.
— Знаешь, там на всё начинаешь смотреть по-другому. Наши от меня требуют выдавать разоблачающие репортажи, а я реально не могу найти для них тем. К тому же мало кто соглашается общаться с российским журналистом.
— Ну так запуганы люди! Там же есть антисоветское сопротивление, действует широкая подпольная сеть, люди борются с режимом, терракты даже устраивают.
— Насколько она широка, мне не ведомо. У меня так сложилось впечатление, что наоборот, очень даже узка. Терракты происходят, да, но я бы не сказал, что они достигают своей цели. Народ террористам не симпатизирует.
— Э-э, брат, да ты там коммунистом заделался! Может, завязать тебе с командировками? — ехидно и недобро сострил собеседник.
— Не я завяжу, так меня завяжут. Советский полковник, который курирует работу журналистов, мне сегодня утром сказал: «Если опять сделаешь антисоветскую документалку, можешь сюда не возвращаться». А что я ещё могу делать кроме антисоветских документалок? Мне другого не разрешают.
— Работа есть работа. Не мы её выбираем, она нас. Ну, не пошлют в Союз, так отправят в Штаты. Там почти такой же коммунизм.
— Не скажи, не скажи… Ладно, машина ждёт. Рад был с тобой повидаться.
— И я.
Видимо, они пожали друг другу руки. Один остался на пороге особняка, другой направился к воротам.
— А если что — к нам давай! — крикнул уходящему журналисту его знакомец. — Будем вместе бабло рубить с поклонников Союза.
— Подумаю! — деликатно и как-то неохотно отозвался тот.
