Орест, мой мальчик, охваченный желанием, внезапно вспыхивал, как сухой мискант на осеннем ветру. Книга выпадала из моих обессиленных рук…»
Вдруг голос Марго исчез за грохотом встречного поезда. Орест очнулся от минутного наваждения. Он представил, будто Марго передвинула каретку пишущей машинки, зевнула.
Напротив него сидела всё та же скучающая девушка, с колен которой упал журнал. Она не спешила наклониться за ним. Журнал как бы ненароком, случайно соскользнул с колен. Впрочем, её уловка не увенчалась успехом: Орест не обращал на девушку внимания.
Он продолжал сидеть в отрешённости. Поток мыслей мчался, словно трамвай без вагоновожатого, переходящий с одних путей на другие. В отражении на стекле он заметил взгляд своей попутчицы. Ему даже показалось, что она угадала его мысли и, таким образом, стала невольной свидетельницей его воспоминаний.
Орест никогда не задумывался о том, как могла бы выглядеть Марго в ранней молодости, но сейчас в какой‑то момент — то ли свет от мелькнувшего ночного фонаря упал на лицо его попутчицы, некрасиво исказив её черты, или что‑то другое, — образ этой невзрачной девочки совместился в его сознании с образом покинутой Марго.
Вскоре девушка вышла с чужими стихами в голове: «…Или возьмут меня в жёны, или возьмут… Нет, похоронят. Или буду петь я, или петь… Нет, не песня. Уже склонила колени, склонила… да призадумалась: что за песня такая моя, и все у колен твоих, у колен. Стоит да качается, тень качается мимо да в профиль. Нет, не возьмут меня в жёны, не возьмут. Вот и ночь настала, ночь, в окнах все месяцы, только провода все гудят, все гудят, все над городом… Или возьмут меня в жёны?»
Куда побежит повествование — вслед за незнакомой девушкой, чья память сохранила кое — какие слухи о персонаже, или за мыслями Ореста, или Флобера, везде сующего свой влажный нос и бесстыдно помечающего мочой, задравши лапу, страницы романа?..
Если вектор жизни Ореста ускользал под звуки колёс в тёмное пространство, в какое‑то будущее, по ту сторону ветра, то вектор жизни Марго замыкался в настоящем времени — о нём напоминали только ночные выкрики с крыши её дома напротив городской тюрьмы: «Дима, я тебя люблю! Дома всё хорошо, не волнуйся! Адвокат сказал, что скоро дадут свидание, Витька передаёт привет, будь умничкой. Крепись!»
В эти минуты Марго завидовала даже осужденным преступникам, о которых не забывали их возлюбленные, приходили по ночам и кричали, как средневековые трубадуры и миннезингеры. «Вот именно, трубадура я, трубадура я! Минуты моего отчаяния длятся, будто годы, а годы счастья пролетают, как снегири, и я, заточённая в крепость одиночества…»
МОРГОРОДОК — ВТОРАЯ РЕЧКА
Эта девушка, оказавшаяся в вагоне напротив Ореста по воле случая, напомнила ему другую трогательную историю, произошедшую как‑то ночью на набережной. Его память, сделав удивительный трюк, словно фокусник, вынула невидимой рукой картинку из его легкомысленного прошлого.
Вот он спустился к морю. Яхты на приколе вздыхали во сне, свет фонарей разливался в заливе яичным жёлтком. Вот он разделся, оставив одежду на песке, и, пересиливая робость, вошёл в тёмную прохладную воду. Вот он плывёт — далеко, без передышки, кролем; ложится на спину: беззвездно, сквозь тучи просвечивает луна. Из бухты открывается вид набережной: железные кабинки для переодевания, пустой фонтан, деревья, лестница, фонари, стадион; наверху, на сопке огни кинотеатра.
Вдруг появились люди. Они шумели, хохотали. Силуэты двух девушек и одного рослого парня. Все быстро скинули с себя одежду до последней нитки и побежали в море, размахивая руками, брызгая водой, громко смеясь.
Орест возвращался неторопливо, с наслаждением. Одна девушка убегала от парня вдоль берега. На берегу к Оресту подошла их подружка, высокая, худенькая, завёрнутая в махровое полотенце.
— Я думаю, чья это одежда, вроде бы никого нет, — простодушно сказала она, будто старому знакомому.
— Это моя одежда, — сказал он, нисколько не смущаясь наготы.
Моросило, и желтушный, болезненный свет фонаря рассеивался в воздухе, будто его выпускали долгой струёй из спрея.
— Не холодно? — спросила она, чтобы заполнить паузу.
— Да так себе.
Кажется, девушка была слегка пьяна. На другом конце пляжа послышался смех — гортанный мужской и визгливый женский. Два блеклых силуэта рванулись в море и вскоре замерли, слившись в объятиях. Всё стихло. Крик чайки, распоровший влажную ткань ночи, показался потусторонним.
— Это мои друзья, — объяснила девушка. — У моей подружки день рождения сегодня, вот мы тут празднуем… — печально сказала незнакомка.
— А где твой парень? — спросил Орест.
— А нет его! — с отчаянной беспечностью сказала девушка. — Он ушёл. Или никогда не было. У меня ведь рак крови… Вот недавно узнала, три месяца назад. Ха — ха… — она попробовала рассмеяться и повернулась туда, откуда доносились вздохи. Её смешок был похож на кашель. — Кажется, они занялись любовью. Вот безумные! А ты не хочешь со мной?.. — вдруг предложила она.
Орест растерялся. Она потянула его за руку. У него совсем не было настроения, но, совершенно обезоруженный, не зная, что ответить, он спросил:
— А что твои друзья?
Этот ответ не предполагал его согласия, но всё‑таки девушка обрадовалась. Глаза её вспыхнули.
— Да ну их! У них своя любовь. Им теперь не до меня, — быстро заговорила она, протягивая Оресту своё полотенце.
Он отказался.
— Меня Люсей зовут.
— Люсей, значит. А меня Орестом.
Он сполоснул в море ноги, натянул носки, трусики, брюки, сунул ноги в сандалии. Люся подбежала к кабинке, где висело её платье, быстро надела его, поправила влажные волосы. Орест смотрел, как она оправляет платье, и не испытывал к ней ничего, кроме жалости. Он ощущал между ней и собой не просто физическую дистанцию, а метафизическую пропасть. Девушка шла по краю смерти, словно по тонкому льду залива, и желала быть любимой, во что бы то ни стало, вопреки всему. Вдвоём они пошли к мансарде, где обитал Орест.
— Это рядом, пять минут ходьбы, — сказал он.
— Я знаю, я наблюдала за тобой. Я работала в маникюрном салоне напротив твоей арки, куда ты часто заходишь, — призналась девушка.
Орест удивился. Они шли рука об руку. Люся засмеялась, отстала, вытряхнула из туфли песок.
— Ты знаешь, ты мне нравишься. Я уже счастлива оттого, что иду рядом с тобой. Мне хорошо. Так странно… — она усмехнулась.
— Завтра я уйду рано, пока ты будешь спать, и вскоре ты меня забудешь. И всё, как будто ничего и не было. Ты проснёшься, а меня уже не будет. Может быть, однажды я приснюсь тебе, Орест. Какой ты милый! Милый — милый! — взволнованно говорила девушка.
Было заметно, как она нервничала. Её пальцы дрожали.
— Да, ты обязательно приснишься. Мне кажется, что мы с тобой уже встречались, и вот теперь только вспоминаем тот прошлый сон, наконец сбывшийся… — прошептал он.
Девушка остановилась. Вытянув шею, прильнула губами к его губам. Они были холодны. Она обняла его своими тонкими руками. От неё пахло алкоголем и сладкими духами. Её грудь напряглась, рука нервно ощупывала его ещё влажное тело.
— Хороший, хороший! — приговаривала девушка.
Они вошли в темную арку.
— Осторожно, здесь лужа! — предупредил Орест.
Ведя за руку девушку, он перешагивал через лужу по кирпичам. Люся оступилась. Орест подхватил её на руки и перенёс до конца арки.
— Ой! — воскликнула она, и крепко обхватила его за шею.
— Теперь налево, — сказал Орест.
Девушка шла рядом, держась за его бедро. Они поднялись наверх по деревянной лестнице.
Его любовь к ней была не страстью, а чем‑то вроде дани, сексуального оброка…
Она шептала всё время:
— Я хочу быть женщиной, я хочу быть твоей женщиной! Люби, люби меня, миленький!
Их тела были солёными и липкими. Они ополаскивали друг друга из чайника, стоя в алюминиевом тазике посреди комнаты.
Марго появилась в мансарде на следующий день. Никогда раньше она не заходила в его «конуру» — мастерскую одного непризнанного художника. Во дворе стоял общественный туалет, невыносимо пахло хлоркой. Марго поморщилась, перешагнула через лужу, вошла в подъезд. Разбитые двери висели на одной петле. «Как суицидные», — неприязненно подумала она. Крутая, истёртая посередине деревянная лестница, потом еще один лестничный пролёт, дверь, тяжёлый, старческий скрип железа, коридор, куда теперь — налево или направо? — а, вот и дверь с театральной афишей Рижского театра русской драмы. Она потянула на себя, не поддаётся, толкнула вперёд — легко. Какой бардак! Скошенный, низкий потолок, мольберт, картины. Где же Орест? Постель в нише, деревянные нары, книжные полки. Какая‑то растрёпанная девица обхватила за талию мужчину, спящего под простынёй лицом к стене. В глазах Марго потемнело. Она выскочила из комнаты, в солнечный зловонный двор, где тополиный пух толстым слоем покрывал зеленоватую лужу, из которой дворняга лакала подтаявшее теплое облако в обёртке из‑под мороженого…
