Кровь почти повсюду вокруг Брэнди Элекзендер, а она повторяет:
- Я хочу видеть свою жизнь.
Из какой-то задней комнаты слышен голос Эллиса:
- У вас есть право хранить молчание.
Переключимся на меня; я отпускаю руку Брэнди, ладонь моя нагрета и вымазана красным от переносимых с кровью патогенов, - я пишу на горящих обоях:
"ТЕБЯ ЗОВУТ ШЕЙН МАК-ФАРЛЕНД".
"ТЫ РОДИЛСЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД".
"У ТЕБЯ БЫЛА СЕСТРА, МЛАДШЕ НА ГОД".
Огонь уже пожирает мою верхнюю строчку.
"ТЫ ПОДХВАТИЛ ГОНОРЕЮ ОТ НЕЗАВИСИМОГО СПЕЦИАЛЬНОГО УПОЛНОМОЧЕННОГО ПОЛИЦИИ НРАВОВ, И СЕМЬЯ ВЫГНАЛА ТЕБЯ ИЗ ДОМА".
"ТЫ ВСТРЕТИЛ ТРЕХ ТРАНСВЕСТИТОВ, КОТОРЫЕ ОПЛАТИЛИ НАЧАЛО ОПЕРАЦИЙ ПО СМЕНЕ ТВОЕГО ПОЛА, ПОТОМУ ЧТО ЭТО БЫЛО САМОЕ ПОСЛЕДНЕЕ, ЧЕГО ТЕБЕ ХОТЕЛОСЬ".
Огонь уже пожирает мою вторую строчку.
"ТЫ ВСТРЕТИЛ МЕНЯ".
"Я ТВОЯ СЕСТРА, ШЭННОН МАК-ФАРЛЕНД".
Пишу правду кровью за минуты до того, как ее сжирает огонь.
"ТЫ ЛЮБИЛ МЕНЯ, ПОТОМУ ЧТО ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ УЗНАВАЛ МЕНЯ, ВСЕ РАВНО ЗНАЛ, ЧТО Я ТВОЯ СЕСТРА. НА КАКОМ-ТО УРОВНЕ ТЫ ВСЕ ЗНАЛ С САМОГО НАЧАЛА, ПОЭТОМУ ЛЮБИЛ МЕНЯ".
Мы путешествовали через весь Запад и снова выросли вместе.
Я ненавидела тебя все время, сколько себя помню.
"И ТЫ НЕ УМРЕШЬ".
Я же спасла тебя.
И ты не умрешь.
Огонь и написанное мною идут голова к голове.
Переключимся на полуистекшую кровью Брэнди на полу; большую часть крови я вытерла, пока писала ей, - Брэнди читает, прищурившись, а огонь пожирает всю нашу семейную историю, строка за строкой. Строчка "И ТЫ НЕ УМРЕШЬ" почти у пола, прямо у лица Брэнди.
- Дорогая, - говорит Брэнди. - Шэннон, солнышко, знала я это все. Работа мисс Эви. Она рассказала мне, что ты попала в больницу. И про твое происшествие.
Какая из меня уже получается модель по рукам. И какая овца.
- А теперь, - говорит Брэнди. - Расскажи мне все остальное.
Пишу:
"Я КОРМИЛА ЭЛЛИСА АЙЛЕНДА ЖЕНСКИМИ ГОРМОНАМИ ВСЕ ПОСЛЕДНИЕ ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ".
А Брэнди смеется кровью.
- Я тоже! - говорит она.
Как я могла не рассмеяться?
- Теперь, - говорит Брэнди. - Быстрее, пока я не умерла, что еще осталось?
Пишу:
"ПРОСТО ВСЕ ЛЮБИЛИ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ПОСЛЕ ПРОИСШЕСТВИЯ С ЛАКОМ ДЛЯ ВОЛОС".
И:
"А Я НЕ ПОДСТРАИВАЛА ТОТ ВЗРЫВ БАЛЛОНА С ЛАКОМ".
Брэнди говорит:
- Знаю. Это сделала я. Я была крайне несчастна в роли нормального среднего ребенка. Мне нужно было, чтобы что-нибудь меня спасло. Я хотела что-то, противоположное чуду.
Из какой-то другой комнаты слышен голос Эллиса:
- Все сказанное вами может быть использовано против вас в зале суда.
А я пишу на плинтусе:
"ПРАВДА В ТОМ, ЧТО Я САМА СТРЕЛЯЛА СЕБЕ В ЛИЦО".
Для записей больше нет места, и не осталось крови, и ничего больше не нужно говорить, - а Брэнди спрашивает:
- Ты сама отстрелила себе лицо?
Киваю.
- Вот как, - говорит Брэнди. - Этого я не знала.
Перенесемся в этот миг, в нем ничего особенного, только почти мертвая Брэнди на полу, и я, присевшая возле нее на корточки, с руками, покрытыми кровью для веселых вечеринок в духе принцессы Брэнди Элекзендер.
Брэнди зовет:
- Эви!
И опаленная голова Эви просовывается обратно через парадные двери.
- Брэнди, сладенькая моя, - говорит Эви. - Да это же лучшее бедствие, из которого ты когда-либо выбиралась!
Эви подбегает ко мне, целует меня мерзкой растаявшей помадой и говорит:
- Шэннон, я просто не знаю, как тебя благодарить за такие добавки разнообразия в мою нудную жизнь.
- Мисс Эви, - произносит Брэнди. - Ты можешь творить что хочешь, но, девочка, ты совершенно промахнулась в пуленепробиваемую часть моего жилета.
Переключимся на правду. Я дура.
Переключимся на правду. Я стреляла в себя сама. Дала Эви считать, что это сделал Манус, а Манусу - что Эви. Наверное, именно это привело их к разлуке. Именно это заставило Эви держать под рукой заряженное ружье на случай, если Манус придет и за ней. Тот же самый страх вынудил Мануса прихватить разделочный нож в ночь, когда он явился пред мои очи.
Правда в том, что никто здесь не злой и не глупый настолько, насколько я пыталась изобразить. Кроме меня самой. Правда в том, что в день происшествия я выехала из города. Наполовину подняв окно, вышла из машины и выстрелила через стекло. На пути назад, в город, свернула с шоссе к выезду на Грауден-Авеню, к выходу на Мемориальный госпиталь Ла Палома.
Правда в том, что я сильно подсела на роль красавицы, а от таких вещей нельзя просто развернуться и уйти. Если подсядешь на все это внимание - надо завязывать резко. Я могла побрить голову наголо, но волосы бы отросли. И даже лысой - все равно я могла бы слишком хорошо смотреться. Лысой я могла бы привлечь даже больше внимания. Были варианты разжиреть или пить без меры, чтобы испортить себе внешность, но мне хотелось быть уродливой и при этом сохранить здоровье. Морщины и возраст маячили еще слишком далеко. Должен был найтись какой-то способ получить уродство мгновенной вспышкой. Мне нужно было разобраться с собственной внешностью раз и навсегда, иначе меня постоянно преследовало бы искушение все вернуть.
Знаете, вот смотришь на этих уродливых сутулых девчонок - как же им везет. Никто не вытаскивает их на ночь, и они могут спокойно готовить тезисы на докторат. На них не орут фотографы журналов мод, ругая за больной вросший волосок в области бикини. Смотришь на обгоревших, и думаешь: сколько же времени они экономят, не глядя постоянно в зеркало, чтобы проверить, не навредило ли солнце коже.
Я хотела каждодневную уверенность в своем уродстве. То, как хромая деформированная девчонка со врожденными дефектами едет в машине, опустив окна и не переживая, как ее волосы выглядят на ветру, - вот такого типа свободу я искала.
Я устала быть низшей формой жизни просто из-за того, как выгляжу. Торгуя внешностью. Обманывая. Никогда не делая настоящих достижений ни в чем, но все равно получая признание и внимание. Я чувствовала себя ни в чем ином, как в ловушке гетто красоты. Погрязшая в стереотипах. Лишенная побуждений.
В этом плане, Шейн, мы с тобой очень даже родные брат и сестра. То была самая большая глупость, которая, как я надеялась, спасет меня. Хотелось отбросить идею о том, что все в моей власти. Устроить взбучку. Найти спасение в хаосе. Мне нужно было вырасти заново, чтобы увидеть, смогу ли я справиться с этим. Взорвать зону личного комфорта.
Я притормозила у выхода и сдала назад, на то, что называют "аварийной полосой". Помню, еще подумала: как в тему. Помню, что подумала: какой это будет кайф. Реконструкция меня. Отсюда моя жизнь вроде как начнется совсем заново. В этот раз я могу стать, там, великим хирургом по мозгу. Или могу художницей. Всем будет плевать, как я выгляжу. Люди просто будут смотреть на мое творчество, - на то, что я делаю, вместо того, чтобы просто хорошо выглядеть, - и люди будут любить меня.
Что подумала последним: по крайней мере, я снова буду расти, мутировать, эволюционировать, приспосабливаться. Мне будет брошен физический вызов.
Не могла усидеть на месте. Достала пистолет из отделения для перчаток. Натянула перчатку, для защиты от пороховых ожогов, держа пистолет на расстоянии вытянутой руки через разбитое окно. Было совсем не похоже на то, как обычно целишься на расстоянии в каких-то два фута. Этим способом я даже могла себя убить, но на тот момент такая мысль не казалась особо трагичной.
Эта реконструкция сделает пирсинги, татуировки и клеймения такими слабенькими на вид, - всякие мелкие революции сферы мод, все такие безопасные, что только они и становятся модными. Мелкие притворные попыточки отвергнуть красоту, которые в итоге лишь подчеркивают ее.
Выстрел был похож на сильный удар, - это единственное, что я помню. Пулю. Глаза я смогла сфокусировать только через минуту, но по всему пассажирскому сиденью была кровь и сопли, слюни и зубы. Пришлось открыть дверцу машины и поднять пистолет, выроненный мной по ту сторону окна. Помогло то, что я была в шоке. Пистолет и перчатка остались в водостоке на больничной стоянке, куда я их выбросила, - это на случай, если вам понадобятся доказательства.
Потом морфий внутривенно, маникюрные ножнички из операционной срезали мое платье, маленькие трусики-заплатка, полицейские снимки. Птицы склевали мое лицо. Никто ни разу даже не заподозрил правду.
Правда в том, что после того я чуть-чуть запаниковала. Дала всем думать неправильные вещи. Будущее - не очень хорошее место для того, чтобы снова начать врать и обманывать, как с самого начала. Во всем этом никто не виноват, кроме меня самой. Я бежала просто потому, что даже возможность восстановить себе челюсть была слишком заманчивым поворотом назад, к этим играм, к играм в хорошую внешность. Теперь же мое совершенно новое будущее по-прежнему где-то есть, и оно ждет меня.
