Однажды юная сопрано поссорилась с ним и пожаловалась в дирекцию. Герц, защищаясь, заявил, что он никогда не домогался ни одной певицы, никогда ни одной из них даже не коснулся. Это была сущая правда, но его эксперимент с карандашом показался тем извращеннее, и Герцу пришлось со скандалом покинуть родной город Яна.
Однако его злоключение приобрело известность, благодаря чему Ян еще в юности стал посещать оперу. Он представлял себе, что все певицы с их патетическими жестами, склоненными головами и широко раскрытыми устами голые. Оркестр стонал, певицы хватались за левую сторону груди, а ему сдавалось, что из их голых попок торчат карандаши. У него колотилось сердце. Он был возбужден возбуждением Герца! (До сих пор он не умеет иначе воспринимать оперу и до сих пор посещает ее с ощущениями юноши, который тайком ходит на представления порнотеатра) Он говорит себе: Герц был возвышенным алхимиком порока, нашедшим в карандаше, вставленном в задницу, магическую формулу возбуждения. И ему стыдно перед ним: Герц никогда не позволил бы принудить себя к изнурительным действиям, какие он только что, подчиняясь приказам, совершал на теле девушки из прокатного пункта спортивного инвентаря.
Подобно тому, как вторжение черных дроздов совершается на оборотной стороне европейской истории, так и мой рассказ развертывается на оборотной стороне жизни Яна. Я составляю его из отдельных событий, которым Ян, вероятно, не уделял особого внимания, ибо на лицевой стороне жизни тогда занимали его иные события и иные заботы: предложение должности за океаном, лихорадочная профессиональная деятельность, приготовления к отъезду.
На днях он встретил на улице Барбару. Она с упреком спросила его, почему он никогда не появляется у нее, когда она принимает гостей. Дом Барбары славился организованными ею коллективными эротическими увеселениями. Ян опасался сплетен и годами отказывался от приглашений. Но на этот раз он улыбнулся и сказал: «Хорошо, я с удовольствием приду». Он знал, что в этот город он никогда не вернется, и потому соблюдение приличий больше не волновало его. Он представил себе виллу Барбары, полную веселых нагих людей, и подумал, что это был бы не столь плохой праздник на прощание.
Ибо Ян прощается. Через несколько дней он пересечет границу. Но стоит ему это только осознать, слово граница, употребленное в обычном географическом смысле, напоминает ему другую границу, нематериальную и неосязаемую, о которой в последнее время он все больше думает.
Какую границу?
Женщина, которую он любил больше всего на свете (ему тогда было тридцать), часто говорила ему (слыша это, он был близок к отчаянию), что с жизнью связывает ее лишь тончайшая нить. Да, она хочет жить, жизнь безмерно радует ее, но в то же время она знает, что это «хочу жить» соткано из волокон паутины. Достаточно совсем малого, столь бесконечно малого, чтобы ты оказался по другую сторону границы, за которой все теряет смысл: любовь, убеждения, вера, История. Вся загадочность человеческой жизни коренится в том, что она протекает в непосредственной близости, а то и в прямом соприкосновении с этой границей, что их разделяют не километры, но всего один миллиметр.
У любого мужчины две эротические биографии. Обычно говорится лишь о первой: о перечне любовных связей и встреч.
Возможно, более интересна другая биография: вереница женщин, которых мы желали, но которые ускользнули от нас, мучительная история неосуществленных возможностей.
Но есть еще третья, таинственная и волнующая категория женщин. Это те, с которыми у нас ничего не могло быть. Они нравились нам, мы нравились им, но в то же время мы сразу понимали, что обладать ими не сможем, ибо по отношению к ним находимся по другую сторону границы.
Ян ехал в поезде и читал. Красивая незнакомка села в его купе (единственное свободное место было прямо напротив него) и поздоровалась с ним. Ответив на приветствие, он постарался вспомнить, откуда он знает ее. Он снова опустил глаза на страницы книги, но чтение не давалось. Он все время чувствовал на себе заинтересованный, ожидающий взгляд девушки.
Ян закрыл книгу: — Откуда я вас знаю?
В этом не было ничего особенного. Они встречались, сказала она, пять лет назад в одной ничем не примечательной компании. Он вспомнил о том времени и задал несколько вопросов: что она тогда делала, с кем общалась, где сейчас работает и нравится ли ей работа.
Он привык к тому, что умел быстро высекать искру между собой и любой женщиной. Однако сейчас он казался себе похожим на чиновника-кадровика, задающего вопросы женщине, пришедшей похлопотать о месте.
Он замолчал. Раскрыл книжку, стал читать, но чувствовал на себе пристальный взгляд невидимой экзаменационной комиссии, собравшей на него целое досье сведений. Он упорно смотрел на страницы, не постигая их содержания, и чувствовал, как комиссия терпеливо регистрирует минуты его молчания, чтобы учесть их при окончательной оценке.
Он снова закрыл книжку, снова попытался завести с девушкой легкий разговор и снова убедился, что ничего не получается.
Он решил, что неудача связана с тем, что они разговаривают в купе, где было много посторонних. Он пригласил ее в вагон-ресторан, где они оказались одни. Он заговорил более непринужденно, но и здесь не высек искры.
Они вернулись в купе. Он снова раскрыл книжку и снова не мог взять в толк, о чем там речь.
Какое-то время девушка сидела напротив него, затем вышла в коридор полюбоваться видами из окна.
Он чувствовал ужасную неудовлетворенность. Девушка ему нравилась, и ее поведение было не иначе как тихим вызовом.
В последнюю минуту он еще раз попытался все спасти. Вышел в коридор и встал рядом с ней. Сказал, что сегодня, вероятно, не узнал ее потому, что она изменила прическу. Откинув ей волосы со лба, посмотрел на ее измененное лицо.
— Теперь я вас узнаю, — сказал он ей. Разумеется, он по-прежнему не узнавал ее. Да и не о том шла речь. Он просто хотел крепко прижать руку к ее темени и, слегка запрокинув ей голову, смотреть в ее глаза.
Сколько раз в жизни он так же опускал руку на голову женщине и спрашивал ее: «А ну покажите, как вы будете выглядеть?» Этот повелительный жест и властный взгляд способны были вмиг изменить всю ситуацию. Словно уже в зародыше они содержали (и призывали из будущего) ту великую сцену, когда он целиком овладеет ею.
Однако на сей раз его жест не возымел действия. Его собственный взгляд был гораздо слабее взгляда, который он чувствовал на себе, скептический взгляд приемной комиссии, хорошо знавшей, что он повторяется, и дававшей ему понять, что любое повторение — всего лишь подражание, а любое подражание не стоит ломаного гроша. Ян внезапно увидел себя ее глазами. Увидел жалкую пантомиму своего взгляда и своего жеста, эту стереотипную гримасу, которую многолетние повторения лишили всякого содержания. Этот жест, утратив непосредственность, спонтанный естественный смысл, вдруг вызвал в нем невыносимую напряженность, словно к его запястьям были привязаны пудовые гири. Взгляд девушки создал вокруг него особую атмосферу удесятеренной тяжести.
Продолжать было нельзя. Он отпустил ее голову и устремил взгляд на мелькавшие за окном сады.
Поезд прибыл по назначению. У выхода с вокзала она сказала, что живет неподалеку, и пригласила его к себе.
Он отказался.
Не одну неделю он думал об этом: как он мог отказаться от девушки, которая ему нравилась?
По отношению к ней он находился по другую сторону границы.
Мужской взгляд был уже многократно описан. Он якобы холодно останавливается на женщине, словно измеряет ее, взвешивает, оценивает, выбирает — одним словом, превращает в вещь.
Менее известно, что женщина против этого взгляда вовсе не так беззащитна. Превращенная в вещь, она наблюдает за мужчиной взором вещи. Как если бы молоток вдруг обрел глаза и упорно наблюдал за каменщиком, забивающем им гвоздь. Каменщик видит злорадные глаза молотка, теряет уверенность и ударяет себя по пальцу.
Каменщик — хозяин молотка, но у молотка перед каменщиком есть преимущество, ибо орудие знает точно, как положено с ним обращаться, тогда как его пользователь может знать это лишь приблизительно.
Способность видеть превращает молоток в живое существо, но хороший каменщик должен выдержать его вызывающий взгляд и крепкой рукой снова превратить в вещь. Говорят, что женщина именно так переживает космическое движение вверх, а затем вниз: взлет вещи, превращенной в существо, и падение существа, превращенного в вещь.
Однако с Яном все чаще случалось, что игра в каменщика и молоток не удавалась ему. Женщины смотрели нехорошо. Они портили игру. Было ли это потому, что в ту пору женщины стали объединяться, организовываться, решив изменить свою вековую женскую долю? Или Ян старился и иначе воспринимал женщин и их взгляд? Менялся мир или менялся он сам?
