— Ну, вот мы и дома! — распахнул Шалый дверцу автомобиля перед Любой. — Прошу!
«Боже, всё как когда-то! — подавая Шалому чуть дрогнувшую руку, подумала Люба. — Только я уже не инженер по соцсоревнованию…»
В доме по одному, торопливо, засветились ещё несколько окон. «Значит, кто-то там есть», — отметила Люба и вошла в открытую перед ней дверь.
— Здравствуйте, Галина… Ой, извините, ошиблась! — протараторил женский голос, и хлопнула ближняя дверь.
— Э! Куда? Иди сюда! — позвал Шалый. — На-ко вот, — подал сумку появившейся из-за двери приземистой женщине средних лет. — Приготовь нам что-нибудь наверху. А мы пока здесь оглядимся.
— Хорошо-хорошо! — принимая сумку, торопливо ответила женщина, мельком глянула на Любу и улыбнулась ей. — Извините, не признала сразу…
— Люба Сокольникова, — представил её Шалый. — Телеканал «Волна».
— Ой! Да видели мы по телевизору… Очень приятно. Надолго к нам?
— Так… Ещё вопросы есть? — Шалый повернул женщину к лестнице и чуть подтолкнул в спину. — Мы скоро придём. И приберитесь там.
«Женат! Галина… Наверно и дети… Опять…, — мыслилось Любе, когда он пропускал её в большую гостиную первого этажа. — Опять, опять! А жаль… Ну, посмотрим…»
Боже, как недалеко друг от друга витают мысли и вкусы начальников! Тот же камин, диван стоит также лицом к телевизору, большой круглый стол, кресла, сервант… «Комплект финской мебели», — вспомнила перечень Митрича. Вот только буфет другой — большой, тёмный, старинный. И чуть-чуть другая посуда в нём: фужеры тёмно-синего стекла, и вазы — хрусталь с подсинённым низом.
— Ну, вот так мы и живём! — Шалый прошёлся вдоль буфета, на полке камина положил вниз лицом рамку с какой-то фотографией. Секунду подумал и убрал рамку в буфет, положив её так же. — Камин не затопить?
— По-моему не холодно, — ответила Люба, с ногами устраиваясь на диване. — И живёте неплохо. По-моему, тут первый раньше жил?
— Кто-то жил. Меняются времена, меняются и жители. Как кто-то писал: революции состоят в том, что чай, приготовленный для одного, выпивает другой.
— И всё?
— А что ты хотела?
— Я хотела бы выпивать свой чай.
— Да? Сейчас поднимемся наверх, и будем пить то, что приготовлено точно для нас!
— А когда мы вернёмся обратно?
— Сюда или в город? В город — не далее, как утром. А ты когда бы хотела? — И посмотрел на неё с вопросительной полуулыбкой.
— Не знаю, — ответила Люба, выдерживая его взгляд. — Как хочешь…
— Вот и ладушки! Идем наверх. — Он подал Любе руку.
— А что там?
— Там всё! — он лёгким рывком притянул к себе её гибкое тело.
И у неё не хватило сил отстраниться…
В аэропорт приехали за час до прилёта самолёта, и Шалый повёл Любу в VIP-зал, сказав стюарду на входе:
— Мы вместе. Объявят прилёт из Вильнюса, кто-нибудь пусть проводит нас до трапа и подберите, пожалуйста, букет. Вернее, два.
Распорядившись, он повёл изумлённую Любу к стойке бара, у которой, чуть нахохлившись, сидел всего один человек. Он был в серо-голубом генеральском кителе, слегка взлохмачен и, потому, как неуверенно показывал на стенку с напитками, видимо, был слегка нетрезв.
— Может, не пойдём туда? — спросила Люба.
— А чего? Мне надо чуть-чуть… Для храбрости! — с улыбкой уточнил Шалый. — А ты не хочешь? Хотя бы кофе.
— Только чёрный и без сахара, — согласилась Люба, пытаясь на ходу открыть сумочку.
Шалый остановил её руку:
— Здесь своя система расчётов.
Человек у стойки развернулся к ним:
— Знакомые голоса!.. Вить, гляди, кого я вижу, — тронул он за руку бармена. — Сам Ефим Борисыч Шалый и… сама… Неужели Любовь Андреевна?! — Генерал спустился с высокого стула и, улыбаясь во весь ряд белейших зубов, пошёл на них.
— Вы знакомы? — спросил Шалый, прижимая к себе руку Любы.
— Встречались. Юрий Александрович Усков. Даже пытались сватать за него сразу после поминок по мужу, — тихо сказала Люба. — И вы знакомы?
— Было дело. Он в Комитете по безопасности, а я — по земельной реформе был. Здравствуйте, мой генерал! Улетаем или ждём кого?
— Встречаю своего оболтуса из Вильнюса. А вы: куда или откуда?
— И мы из Вильнюса. Маму… Мою, — подчеркнула Люба.
— Ефим, ну вы — пара! Надо же, как тесен мир! А вы, Любовь Андреевна… Вы как-то потерялись у меня…
— Зато ваша визитка всегда при мне. И однажды даже спасла меня от больших неприятностей. Стоило показать её капитану милиции, и его сразу потянуло извиняться за притязания. Правда, пришлось назваться вашей невестой, за что извиняюсь, — сказала Люба, прижимаясь к Шалому и давая этим понять, что всё остальное в прошлом.
— Ну, Любовь Андреевна! Стоит ли за это извиняться? Помог и помог! Всегда рад. А теперь, вижу, другая защита есть? Поздравляю! Только крепче его держите, а то… Мужчина он видный. У нас весь секретариат за ним вприпрыжку. Любая бумажка от Ефима Борисыча в три раза быстрее по комитетам летала! А вот мне для этого всегда приходится китель надевать, иначе ухом не ведут… А вы где, что сейчас?
— Опять в Великогорске, работаю там в телевидении.
— То-то и Шалун наш туда напросился. В Москву вас вывозить опасно, толстосумов у нас развелось, в миг уведут!
— Хватит, генерал, смущать человека! — заступился Шалый.
— Ну-ну!.. А вот и нашего посадили… Вы к трапу? Давайте подвезу, у меня — вэн.
— Хорошо, а то мой — за воротами, — согласился Шалый. — Сейчас, только букеты принесут…
Маман вышла из самолёта практически последней и ещё с верхней ступеньки трапа увидела Любу в окружении мужчин и стала махать ей рукой, привлекая к себе внимание. И было к чему привлекать. «Бедная маман» была в чёрной широкополой шляпе с пером и в ярком пончо. И Люба ещё снизу заметила, что маман сменила цвет волос с каштанового на золотисто-белый, и смотрелась на верхотуре трапа, как опереточная примадонна. Она подала стюарду руку, тот осторожно свёл её вниз и передал в объятия Любы. Дамы трижды коснулись щеками и отстранились, чтобы лучше разглядеть друг дружку. Опытным глазом постижёра Люба отметила свежесть вполне профессионального, но чуть ярковатого макияжа, видимо, маман занималась им перед посадкой, хороший тон волос и совсем не утомлённое перелётом лицо.
— Девочка моя, я так рада, что наконец-то!.. А ты прекрасно выглядишь! И почему ты ничего не сказала, что вышла замуж? Какой прекрасный молодой человек! — щебетала она, переводя взгляд с Шалого на генерала и его долговязого сына. — Ну, знакомь меня с ними!
— Это — мой… ангел-хранитель Юрий Александрович, — представила Люба генерала, это — его сын. А это — мой друг, — показала она на Шалого. Зовут Ефим Борисович.
— Ах, друг? Очень приятно. А я уже поженила вас? Извиняюсь. И куда мы сейчас?
— Пока в зал прилёта, за багажом, потом — в Великогорск, — сказал Шалый и передал ей оба роскошных букета.
— Какая прелесть! — прижала она к себе букеты. — Так сразу в этот ваш Великогорск? И нисколько не побудем в Москве?
— Ма, у нас же работа! И у Ефима, и у меня! — начала объяснять Люба.
— Нет, ты можешь остаться, если можешь, я вас устрою, — сказал Шалый.
— У меня же сегодня эфир! — отчаянно возразила Люба. — Ну, хочешь, давай мы устроим тебя в гостиницу. Вот Юрий Александрович поможет…
— Да-да! И не только в гостиницу. Любой театр, любая выставка! Сколько хотите. — Живо согласился Усков, во все глаза, разглядывавший благоухающую то ли цветами, то ли духами. «маман». — Если мне будет некогда, вот Саша всегда и всюду проводит, правда Саша? — подтолкнул он сына. — У него каникулы.
— А то? — ответил долговязый сынуля со следами раннего созревания на подбородке.
Маман оценила генерала взглядом.
— А что? И останусь! — Произнесла она решение.
— Ма! Ну, ты что? Неудобно! Юрий Александрович!..
— Удобно-удобно! — поторопился генерал и, подхватив даму под руку, повёл её к минивэну.
— Баба с возу…, — шепнул Любе Шалый. — Генерал у нас холостой, пусть погуляют.
В Великогорск ехали молча. Шалый сидел рядом, осторожно распуская руки. Люба, отвернувшись к окну, слабо сдерживала их. В глазах у неё стояли слёзы оттого, что не получилось сегодня же посидеть вдвоём с маман, порасспросить друг дружку о житье-бытье, поплакаться в жилетки, и оттого, что Шалый никак не отреагировал на вопрос маман: «Ах, друг?» Значит, вот он рядом, вот его горячая рука… И всего лишь друг? Или даже «не друг и не враг, а так?»
Странная штука — время. Люба уже год ведёт на «Волне» свою «Гостиную», а будто только вчера Кольчугина подкинула ей эту идею. Это, наверно, потому что от эфира до эфира всего неделя, и летят они в съемках, беседах и монтаже, как сумасшедшие. Не успеешь отдышаться, а уже — новый эфир, новый герой, новая история.
