Кто-то постучал в дверь лачуги. Индеец, который снова стоял на посту, прижался к стене, спрятав автомат. В это время в комнате находились все шестеро: отец Ривас, Диего, водитель машины, негр Пабло с изрытым оспой лицом, Марта и Акуино. Двоим из них следовало стоять на часах снаружи, но теперь, при дневном свете, когда вокруг было спокойно, Леон разрешил им зайти, послушать известия по радио – ошибка, о которой он, наверно, уже сожалел. Стук повторился, и Акуино выключил радио.
– Пабло, – сказал отец Ривас.
Пабло нехотя подошел к двери. Он вытащил из кармана револьвер, но священник приказал ему:
– Спрячь.
С покорностью судьбе и даже с облегчением доктор Пларр подумал, не наступила ли развязка всей этой бессмысленной истории? Не раздастся ли ружейный залп, как только откроется дверь?
Может быть, отцу Ривасу пришла та же мысль, и он вышел на середину комнаты: если действительно наступит конец, он хотел умереть первым. Пабло распахнул дверь.
На пороге стоял старик. Покачиваясь в рассеянном солнечном свете, он молча уставился на них с каким-то неестественным любопытством – доктор Пларр потом понял, что он слепой, у него катаракта. Старик ощупал дверной косяк тонкой, как бумага, рукой, покрытой узором жил, словно сухой лист.
– Ты зачем сюда пришел, Хосе? – воскликнул негр.
– Я ищу отца.
– Отца здесь нет, Хосе.
– Нет, он здесь, Пабло. Я вчера сидел у колонки и слышал, как кто-то сказал: «Отец, который живет у Пабло, хороший отец».
– Зачем тебе отец? Хотя он все равно уже ушел.
Старик покачал головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь каждым ухом по очереди, кто как дышит в комнате – кто тяжело, кто приглушенно; кто-то из них дышал учащенно, другой – это был Диего – с астматическим присвистом.
– Жена моя умерла, – сообщил старик. – Проснулся утром, протянул руку, чтобы ее разбудить, а она холодная, как мокрый камень. А ведь вчера вечером еще была живая. Сварила мне суп, такой хороший суп. И ни слова не сказала, что собирается умирать.
– Ты должен позвать приходского священника, Хосе.
– Он нехороший священник, – сказал старик. – Он священник архиепископа. Ты сам это знаешь, Пабло.
– Отец, который здесь был, приходил только в гости. Он родственник моего двоюродного брата из Росарио. И уже уехал.
– А кто все эти люди в комнате, Пабло?
– Мои друзья. А ты что подумал? Когда ты пришел, мы слушали радио.
– Бог ты мой, у тебя есть радио, Пабло? С чего это ты так сразу разбогател?
– Оно не мое. Оно одного моего друга.
– Богатый у тебя друг. Мне нужен гроб для жены, Пабло, а денег у меня нет.
– Ты же знаешь, что все будет в порядке, Хосе. Мы в квартале об этом позаботимся.
– Хуан говорил, что ты купил у него гроб. А у тебя нет жены, Пабло. Отдай мне свой гроб.
– Гроб нужен мне самому, Хосе. Доктор сказал, что я очень болен. Хуан сделает тебе гроб, а мы все в квартале сложимся и ему заплатим.
– Но нужно еще отслужить мессу. Я хочу, чтобы отец отслужил мессу. Я не хочу священника архиепископа.
Старик, шагнув в комнату, пошел на них, вытянув руки, отыскивая людей ощупью.
– Здесь нет священника. Я же тебе сказал. Он вернулся в Росарио.
Пабло встал между стариком и отцом Ривасом, словно боясь, что даже слепота не помешает старику найти священника.
– Как ты отыскал сюда дорогу, Хосе? – спросил Диего. – Жена была твоими глазами.
– Это ты, Диего? Руки мне хорошо заменяют глаза.
Он вытянул руки, показывая пальцами сперва на Диего, потом туда, где стоял доктор, и наконец направил их на отца Риваса. Пальцы были как глаза на щупальцах каких-то неведомых насекомых. На Пабло старик даже не смотрел. Присутствие Пабло он считал само собой разумеющимся. Его руки и уши искали тех, других, чужаков. Можно было подумать, что он пересчитывает их, как тюремный надзиратель, а они молча выстроились на поверку.
– Здесь четверо чужих, Пабло.
Он сделал шаг в сторону Акуино, и Акуино, шаркая, попятился.
– Все это мои друзья, Хосе.
– Вот не знал, Пабло, что у тебя так много друзей. Они не из нашего квартала.
– Нет.
– Все равно я их приглашаю прийти посмотреть на мою жену.
– Они зайдут к тебе попозже, Хосе, а сейчас я провожу тебя домой.
– Дай мне послушать, как говорит радио, Пабло. Я никогда не слышал, как говорит радио.
– Тед! – послышался голос Чарли Фортнума из соседней комнаты. – Тед!
– Кто это зовет, Пабло?
– Больной.
– Тед! Где ты, Тед?
– Это гринго! – Старик с благоговением добавил: – Никогда еще не видел у нас в квартале гринго. Да и радио тоже. Ты стал большим человеком, Пабло.
Акуино повернул рычажок приемника на полную громкость, чтобы заглушить Чарли Фортнума, и женский голос принялся громко восхвалять хрустящие рисовые хлебцы Келлога. «Так и брызжут жизнью и энергией, – провозгласил голос, – золотистые, сладкие, как мед».
Доктор Пларр проскользнул в соседнюю комнату. Он прошептал:
– В чем дело, Чарли?
– Мне приснилось, будто в комнате кто-то есть. Он хочет перерезать мне горло. Я так испугался. И решил убедиться, что вы еще здесь.
– Больше не подавайте голоса. Здесь посторонний. Если вы заговорите, нам всем грозит опасность. Я приду к вам, как только он уйдет.
Когда Пларр вернулся в другую комнату, металлический женский голос произносил: «Ее будет пленять душистая нежность вашей щеки».
– Просто чудо, – сказал старик. – Подумать только, что ящик может так красиво говорить.
Тут кто-то запел романтическую балладу о любви и смерти.
– На, потрогай радио, Хосе. Возьми его в руки.
Им всем стало спокойнее: старик был чем-то занят и уже не тянул к ним свои всевидящие руки. Старик прижал радиоприемник к уху, словно боялся упустить хоть одно из тех красивых слов, которые он произносил.
Отец Ривас, отведя Пабло в сторону, прошептал:
– Я пойду с ним, если ты думаешь, что так будет лучше.
– Нет, – сказал Пабло, – весь квартал соберется у его лачуги проститься с его женой. Они будут знать, что старик пошел за священником. А если придет священник архиепископа, он непременно спросит, кто ты такой. Захочет проверить твои документы. Того и гляди, вызовет полицию.
Акуино сказал:
– Когда старик будет возвращаться к себе, с ним по дороге может что-нибудь случиться…
– Нет, – сказал Пабло, – на это я не согласен. Я еще ребенком его знал.
– К тому же сейчас поздно затыкать ему рот, – угрюмо высказал свое мнение шофер Диего. – Откуда та женщина у колонки узнала, что здесь священник?
– Я никому ничего не говорил, – сказал Пабло.
– В квартале секреты долго не держатся, – заметил отец Ривас.
– Он теперь знает и про радио, и про гринго, – сказал Диего. – Это хуже всего. Нам надо поскорее убираться отсюда.
– Вам придется нести Фортнума на носилках, – напомнил доктор Пларр.
Старик потряс приемник и пожаловался:
– Он не трещит.
– А почему он должен трещать? – спросил Пабло.
– Там же внутри голос.
– Пойдем, Хосе, – сказал Пабло, – пора тебе вернуться к твоей бедной жене.
– А как же отец? – сказал Хосе. – Я хочу, чтобы отец отслужил панихиду.
– Говорю тебе, здесь нет никакого отца. Панихиду отслужит священник архиепископа.
– Когда мы за ним посылаем, он не приходит. Всегда на каком-то собрании. Через сколько часов он еще явится, а где в это время будет блуждать душа моей бедной жены?
– Ничего с ней не случится, старик, – сказал отец Ривас. – Господь не станет дожидаться священника архиепископа.
Руки старика сразу же потянулись к нему.
– Ты… ты там, тот, кто говорил… у тебя голос священника.
– Нет, нет, я не священник. Если бы ты не был слеп, ты бы видел мою жену рядом со мной. Поговори с ним. Марта.
Она тихо сказала:
– Да, старик. Это мой муж.
– Пойдем, – сказал Пабло. – Я отведу тебя домой.
Старик упорно не выпускал приемник. Музыка ревела вовсю, но для него это было недостаточно громко. Он прижал приемник к уху.
– Он говорит, что пришел сюда один, – прошептал Диего. – Как же он смог? А что, если кто-то нарочно привел его сюда и оставил у двери…
– Он уже был здесь два раза со своей женой. Слепые хорошо запоминают дорогу. Если я поведу его домой, то, уж во всяком случае, узнаю, не ждет ли его кто-нибудь и не следит ли за нами.
– Если через два часа ты не вернешься, – сказал Акуино, – если тебя задержат… мы убьем консула. Можешь им так и сказать. – Он добавил: – Если бы я целился ему вчера в спину, мы бы сейчас были уже далеко.
– Я слышал радио, – с изумлением сказал старик. Он осторожно положил приемник, как что-то очень хрупкое. – Если бы я мог рассказать жене…
– Она знает, – сказала Марта, – она все знает.
– Пойдем, Хосе. – Негр взял старика за правую руку и потянул к двери, но тот заупрямился. Он вывернулся и снова стал как бы пересчитывать их свободной рукой.
– Как много у тебя гостей, Пабло, – сказал он. – Дай мне выпить. Дай мне глоточек cana [здесь: самогона из сахарного тростника (исп.)].
