Виталик попробовал было заболеть джазом, какой-то набор популярных мелодий его радовал, замельтешили имена — Джордж Гершвин, Глен Миллер, Дюк Эллингтон, Бенни Гудман… Би Би Кинг, Джерри Маллиган, Рэй Чарльз… Нат Кинг Коул, Дейв Брубек, Диззи Гиллеспи… Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Майлс Дэвис… Да только все это — по поверхности. Как-то раз он жутко опозорился — думал, что Билли Холидей — мужчина. А что, в самом деле, Билли — он и есть Билли. Ну, ладно. Скользил, как сказано, по поверхности. Скин-эффект. Воспринимал что попроще. Summertime — да, а «Рапсодию в голубых тонах» — не очень. Фрэнк Синатра, правда, записи которого Игорь ему проиграл, увлек. I’ve got you under my skin, — мурлыкал он той дачной Лене на танцплощадке. Strangers in the night exchanging glances… I did it my way… И охотно — как бы небрежно — переводил. Ну и, конечно, Армстронг. When the saints go marching in… А на курсах английского, которые посещал с полгода, мог подленько поставить в тупик немолодую преподавательницу фразой in nineteen forty-two Mr Frank Cinatra said good bye to Tommy Dorcy band and went to his own success, услышанной на даче от того же Игоря — тот благодаря сановному папе имел доступ к американским джазовым журналам.
Виталика вообще было трудно пронять музыкой, живописью, поэзией. Притвориться мог, даже вогнать себя в подобие трепета, почти натурального… Так потом бывало. Скажем, когда слушал «Поэму экстаза» в музее Скрябина в исполнении Софроницкого. Или смотрел на репродукцию «Над вечным покоем» под моцартовский «Реквием». Или гонял непрерывно сорокапятку с Яшей Хейфецем — на одной стороне Сарасате, «Цыганские напевы», на другой — «Интродукция и рондо-каприччиозо» Сен-Санса. Тогда он еще не знал, что все это называется просто: творческий продукт. Пожилой Виталий Иосифович сам слышал, как один писатель, пытаясь поставить на место критиков, сказал: «Они же не создают творческий продукт». И сразу же ему, Виталию, полегчало: одно дело — сознавать свою невосприимчивость к искусству, стыдно вроде, а оставаться равнодушным к какому ни есть продукту — не велика беда. И вот в одной умственной беседе он вполне искренне стал убеждать оппонента, что услышанная ими по молодежному радио песенка:
Прости, я так скучаю по тебе,
Ты знаешь, как дорога ты мне,
То, что мы вместе, — это счастье выше небес…
Он перечитал это снова и стер эсэмэс —
вполне даже «творческий продукт» и воздействует на многие юные души сильнее классической поэзии, пробуждает добрые чувства, хоть и не лирой, а синтезатором и простеньким набором слов. И душ этих куда больше, чем млеющих и немеющих от шедевров Блока, Пастернака, Ахматовой — далее по списку, ну вы понимаете. Да, не всех посещает гостья с дудочкой, не всем диктует страницы Ада, но, может, и слава Богу, что не всех и не всем. Это ж страшно подумать, что было бы… Или вот вам строки гения:
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
Ну разве простили бы рифмы «обернулась-повернулась» и «свое-твое» кому другому? А Блоку, стало быть, можно? Очень он, Виталий Иосифович, разволновался.
Но не следует отвлекаться.
Так вот, Игорь. Сам он играл на фоно, но как — Виталик не слышал. Приятельствовал с молодыми джазменами, из которых Виталик запомнил имя флейтиста Миши Кагановича (племянника Лазаря Моисеевича). В Москве он сподобился получить приглашение к Игорю домой. Не зная, с чем приходят в дом замминистра, он принес бутылку сухого вина. Игорь выразил неподдельную радость: «Мы будем пить из настоящих бокалов!» И достал из шкафа — горки? «хельги»? — обычные стеклянные бокалы, довольно захватанные. Что уж имелось в виду под «настоящими»?
А еще Игорь непрерывно сыпал анекдотами, преимущественно еврейскими. Почти все они — и многие другие — лет через сорок обнаружились в презабавной книге «Еврейское остроумие», к изданию которой Виталий Иосифович имел отношение. К ней он и сейчас обращается в грустные минуты, как в детстве и юности обращался к «Трем мушкетерам». Откроешь — и… Вот тебе небольшая
Коллекция анекдотов Игоря Данилова
— Мальчик, тебе сколько лет?
— Пять.
— А как тебя зовут?
— Арончик.
— Боже мой, такой маленький и уже еврей!
В субботу я пригласила гостей, приготовила гефилте фиш. Первым пришел Абрам, сидим за столом, вдруг звонок в дверь. Муж пошел открывать — вы знаете эти московские коридоры: полчаса туда, полчаса обратно.
Абрам придвигается ко мне и говорит: «Сара, можно?» Я говорю: «Давай, если успеешь». Так он доел всю рыбу.
Приходит клиент в публичный дом. Ему предлагают:
— Вам брюнетку, блондинку?
— Да нет, это все уже было.
— Рыженькую?
— Нет-нет, уже было.
— Может быть, девочку?
— Тоже было, что-то такого, знаете ли, хочется…
— Может быть, мальчика?
— Ай, бросьте, и это было…
— Может быть, э-э-э… курочку?
— Вряд ли. А нет ли у вас чего-нибудь рыбного?
Человек останавливается у витрины с часами, заходит внутрь и спрашивает:
— Могу ли я починить у вас часы?
— Мы здесь совсем не чиним часы.
— А что же вы делаете?
— Мы делаем обрезание.
— Почему же у вас в витрине висят часы?
— А что бы вы предложили туда повесить?
Диалог на почте:
— Когда уходит почта на Бердичев?
— Каждый день.
— Ив среду тоже?
— Новобранец Кац, почему солдат должен быть готов отдать жизнь за государя?
— И в самом деле, господин лейтенант, почему?
Хайм встречает своего старого учителя математики.
— Ну, как у тебя дела? — спрашивает тот.
— Прекрасно. Я занимаюсь торговлей.
— Но ты же считал хуже всех в классе!
— Зато теперь все изменилось. Я покупаю товар за рубль, продаю за три и на эти два процента неплохо живу!
Сидит группа приятелей в кафе, играют в карты, пьют пиво. У одного — сердечный приступ, он умирает. Друзья решают послать кого-нибудь к жене покойного, осторожно ее подготовить. Приходит, стучит в дверь. «Здесь живет вдова Когана?» — «Здесь, но не вдова, а жена». — «Хотите пари?»
— Пообещай мне, — говорит умирающая жена мужу, — что помиришься с моей матерью и попросишь ее прийти на мои похороны.
— Ладно, если уж ты так хочешь. Но имей в виду, что этим ты испортишь мне все удовольствие!
— Сколько вы бы дали за мою жену?
— Я? Ни гроша не дам.
— Договорились!
Учитель:
— Кто двигается быстрее — голубь или лошадь? Мойша:
— Если пешком, то лошадь.
Врачу:
— Когда я наклоняюсь вбок, а потом изгибаюсь и в то же время одну руку сверху, а другую снизу заворачиваю за спину, то у меня страшно болит все тело.
— А для чего вам такая гимнастика? — удивляется врач.
— А как, по-вашему, я могу иначе надеть пальто?
Хайм приходит к Мойше и видит, что тот через щелку заглядывает в ванную.
— Мойша, что ты делаешь?
— Смотрю, как жена моется!
— Ты что за двадцать лет не видел ее голой?
— Голой-то видел. Но чтоб она мылась…
— Вы знаете Рабиновича?
— Нет.
— А Гроссмана знаете?
— Нет, тогда уж скорее Рабиновича.
Что такое последовательность?
Сегодня так, завтра так.
А что такое непоследовательность?
Сегодня так, завтра так.
Поперек улицы лежит бревно. Подъезжают на повозке два еврея и принимаются обсуждать, что тут можно сделать. Появляется еще одна повозка. Плечистый крестьянин соскакивает с нее и оттаскивает бревно на обочину.
Мойша говорит Хайму с презрением:
— Сила есть, ума не надо!
— Ты знаешь, Изя, когда я вижу, как ты гуляешь по бульвару, я вспоминаю Зяму.
— Почему Зяму?
— Он тоже мне должен и не отдает.
Опять вильнул в сторону? Да, да, но стоит расфокусировать глаза, дождаться неясности, благодетельного тумана — и вперед, выговаривайся, тренди что в голову придет, торопись: ведь какая-нибудь из рассеянных в этом потоке мыслей, оказавшись небезнадежной, может родиться и в другой башке. Воистину, qui non proficit, deficit, кто не успел, тот опоздал. (Подумать только, речь идет не о бюджете.)
Память, мусорная яма, лавка древностей, колодец, скопище дерьма и хлама, скупердяй, горбун, уродец, погреб, плесенью дышащий, все проглотит, все обгложет, из былого в настоящий день отправит, если сможет, —
