– А поэзию читаешь? – поинтересовался Паша. – Рембо читал?
– Он что, еще и стихи пишет?! – очень удивился Саша.
– Кто?!
– Ну Рэмбо? Точнее, Сильвестр. А еще точнее, Сталлоне.
Паша тогда как-то очень грустно вздохнул и сказал:
– Тебе Саша надо больше читать. Если ты хочешь стать писателем или поэтом, надо много читать! Надо учиться мастерству у других мастеров.
Саша тогда очень искренне рассмеялся. Рассмеялся и сказал Паше. Сказал ему очень логично и правильно.
– Старик, – сказал он, – если я буду читать, много читать, то мне не останется времени, чтобы писать самому.
А вообще, Паша нравился Саше. А особенно нравилась его походка. А еще Паша умел одеваться хорошо и правильно. И это тоже нравилось Саше. А еще Паша был невероятно влюбчивый. Не реже, чем три раза в году, Паша влюблялся. И влюблялся он очень сильно. Точнее, считал, что сильно. Но все это сильное чувство тут же пропадало, терялось и забывалось, когда Паша знакомился с другой своей сильной любовью.
Саша любил слушать его рассказы о похождениях и ситуациях, в какие умудрялся попадать его друг. Саша и сам не раз попадал в такие же истории, поэтому он искал – и даже видел, отчетливо видел – параллели. Они, Саша и Паша, были очень похожи. Похожи во многом. Похожи, как одна страница, написанная Грушковцовым, на другую, точнее, на другую, на другую такую же…
Паша учился не в Москве. В своем родном городе. И учился он в Политехническом институте на факультете роботизации производства.
Сразу после выпускных экзаменов в школе отец Паши, зная о склонности сына к праздному образу жизни и стойкому отвращению к учебе, твердо сказал:
– Паша, ты уже большой, можно даже сказать, взрослый мальчик. А точнее, уже и не мальчик вовсе, а парень. А я, ты знаешь, в твои годы…
«Ну, все понятно, – подумал Паша, – завел теперь свою пластинку на полчаса». Но скорее, не почтительное отношение к возрасту и опыту отца, а строгость последнего и широкий ремень, поддерживающий отцовские брюки, заставили Пашу внимательно слушать родителя. Точнее, и не слушать даже, а делать вид.
Паша делал вид, что внимательно следит за всеми подробностями истории отцовского детства. Он уже столько раз слышал этот рассказ о трудных послевоенных годах, что мог бы выучить его наизусть, не обладай его отец изрядной долей фантазии. Папа всякий раз вводил новые персонажи, грустная история трудного детства деревенского подростка обрастала новыми подробностями, где он представал перед сыном в самом выгодном свете. Так, по рассказам отца, умнее и сообразительнее маленького Вани, как его звали, в деревне никого не было. Все ходили советоваться с Ивашкой, которому было всего-то семь лет. И даже однорукий агроном дядька Петро не раз обращался к умному не по годам Ивану.
– А что, Ванятка, не пора ли хлеб убирать? – разгоняя едкий дым махорки рукой, спрашивал агроном, заискивающе глядя в голубые глазки мальчика, коловшего огромным колуном дрова. – Что скажешь? Может, уже пора, пока вёдро?
Ваня утирал со лба пот рукавом перешитой отцовской рубахи, смахивал с рук прилипшие щепки и долго смотрел на небо. Потом шел за агрономом на поля. Там он переламывал в не по-детски грубых пальцах колосок, брал в руки землю, зачем-то нюхал ее и выносил свой вердикт:
– Погоди, дядька Петро. Дай хлебу напитаться. Дай ему соком налиться. Неделю еще дай. А потом уж можно и убирать.
– А как же вёдро? – сомневался агроном.
– А что вёдро? – спокойно спрашивал Иван, бросая сметливый взгляд на задумчивого агронома. – Вёдро еще три недели продержится.
Паша как-то пытался несколько раз воспользоваться даром отца к предсказанию погоды. Но удивительные способности отца к прорицанию погодных условий были со временем утрачены. Он часто ошибался. Ошибался даже после того, как внимательно выслушивал прогноз погоды по радио.
– Это все потому, что в космос летать стали так же часто, как твоя бабушка и, по совместительству, моя теща к нам в гости ходит, – объяснял свои неудачи Иван. – Экология нарушена. Вот природа и бунтует.
А между тем, по рассказам отца, слава маленького Вани из деревни Бычье Вымя катилась по всему району. И вот уже из соседних колхозов потянулись ходоки к умненькому мальчику. Кому избу справить, у кого мерин не доится, кому индюка подковать… Все шли к Ванятке. И он никогда не отказывал в помощи, всем давал полезные советы и ценные указания. А еще Ваня отлично учился в школе и успевал работать. Так маленький Иван содержал семью, в которой кроме него и собаки Шарика было много скотины. Еще были шесть старших братьев, четыре сестры да мать, которая с детства «маялась от чахотки».
А Паша слушал отца и молчал. Он уже, скорее по привычке, знал, в каком месте надо кивнуть, где улыбнуться, а где и нахмуриться, выражая свое недовольство к несправедливости, которую проявлял «шибко пьющий» председатель колхоза, из зависти не дававший Ивашке законных трудодней.
– Сейчас времена не те, – то ли с грустью, то ли с одобрением говорил отец, продолжая свои наставления. – Я-то хорошо учился. Шибко хорошо. Но не получилось у меня. Семью надо было кормить. А потом ты появился. Тебя на ноги надо было подымать. Тут уж не до учебы. Я-то мог. Оно чего там не смочь. Может, академиком бы получился. Ан нет, не сложилось у меня. Пришлось к слесарному делу приспособиться. Но мы с матерью думаем, что коли у нас не вышло в люди выйти, то на тебя одна надежда и осталась. Так что, учись. Учись, Пашка. Не шеболдыжничай, в люди выходи. А ежели поступишь в институт какой, то прямо сразу тебе машину подарю!
Паша задумчиво улыбался и кивал. Он совершенно не слышал, что сказал отец. Не слушал и не слышал. Он был далеко-далеко в своих мыслях.
– Ты слышал, что я сказал-то тебе? – Металл в голосе отца заставил Пашу вздрогнуть.
Он сообразил, что пропустил что-то важное, если отец переспрашивает его.
– Прости, папа, я просто задумался. Задумался о нелегкой судьбе твоего поколения. Задумался о том, как тебе пришлось несладко в это тревожное послевоенное время.
Черты отца смягчились.
– Я говорю, что коли учиться пойдешь, так сразу тебе машину подарю, – повторил отец почти ласково.
– Машину?! – Глаза Паши загорелись и почти с нежностью посмотрели на суровые складки отцовского рта.
Нет, отец явно не шутил, он говорил совершенно серьезно. Да отец и не шутил-то никогда.
– Машину! – повторил отец, рубанув рукой воздух. – «Москвича».
– «Москвича»? – переспросил несколько растерявшийся сын.
– Ага, «Москвич»! Четыреста двенадцатый! Новый… ему и двенадцати лет нету. У нас бригадир продавать собирается.
Новые перспективы, широкие горизонты замаячили вдруг перед Пашей. В эпоху тотального дефицита и низкого уровня жизни жителей периферии «Москвич-412», пусть и подержанный, считался пределом мечтаний. «Все девки мои!» – заранее радовался Паша. Точнее, он не радовался, а ликовал, предвкушая возможности, позволительные владельцу собственного авто.
А технику Паша любил. Любил всегда. Вероятно, та самая любовь к технике и толкнула его на то, что старым отцовским коловоротом Паша насверлил десяток отверстий в женском отделении городской бани, за что его чуть не поставили на учет в детской комнате милиции. А теперь у него, у Павла, будет своя техника. От этой мысли захватывало дух.
Ближайшие Пашины друзья, Славик и Женя, были незамедлительно введены в курс дела.
– Клево! – порадовался за друга Женя.
– Заманчиво, – проговорил Славик, втайне надеясь извлечь из этого выгоду и для себя. – Очень даже заманчиво…
– Дело за малым, – вернул ребят с небес на землю Женя. – Осталось в институт поступить.
– Да уж! – почесал голову Паша.
Паша и Славик перелопатили вдоль и поперек справочник абитуриента и, разведав обстановку у знакомых, пришли к выводу, что лучше, чем факультет роботизации и автоматизации производства в Политехническом институте родного города, ничего нет. Звучит престижно, а на самом деле на факультете готовят специалистов по обслуживанию станков с числовым программным управлением.
«Поступают все! – заверили их. – Там конкурс никакой. Берут даже дебилов». Паша и особенно Славик дебилами себя не считали, но такая гарантия их вполне окрыляла. «А еще, – добавил советчик, – роботизация и автоматизация производства, сокращенно РАП, расшифровывается как рай для алкашей и придурков».
– Прикольно, – похвалил Паша.
– Круто! Все, Пашка, считай, что машина у тебя в кармане. Точнее, считай себя уже на машине, снимающим девчонок.
– А экзамены? Там же еще и экзамены? – спросил объективно оценивающий свои знания Паша.
– Никого не волнуйся! – успокоил его приятель. – Прорвемся! Сейчас надо уже думать, куда на права пойдем сдавать.
– Ты тоже хочешь водить научиться? – обрадовался Паша.
Славик хоть и был человеком с небольшим жизненным опытом, но задатки пройдохи впитал с молоком матери, которое в промышленных масштабах приносилось хозяйственной мамой Любой домой. А работала Люба в продовольственном магазине, где разбавляла водой коровье молоко. А еще Слава был практичным молодым человеком, который в грядущие времена строительства капитализма займет свою нишу, точнее, свое хозяйское место под солнцем на собственной яхте. А пока яхта на горизонте не показалась, Славик отчетливо представлял себе, что «Москвич» – это тоже ничего. Ничего и лучше, чем совсем ничего. Справедливо полагая, что друг Паша обязательно даст порулить и ему, Славику, он решил настойчиво держаться рядом с Пашей.
