Улыбнувшись она снова посмотрела куда-то вдаль.
— Теперь мне кое-что стало ясно, хотя и не все. Ты здесь чужак, сразу же пришел к власти и почету, этим кое-что объясняется…
— А еще я убил Мартина и до смерти напугал Эдварта, когда они забили мои канавы! — сказал Ховард. — Ты, конечно, слышала об этом.
— Да, кое-что прояснилось. И все-таки…
Она опять улыбнулась. И вдруг сказала:
— Я сейчас вспомнила, что ответил Мартин, когда Тьёстьёль сказал, что это уж чересчур. «За это полагается только штраф, а Керстаффер пообещал заплатить». Значит, не обошлось-таки без Керстаффера. Наверное, они договорились еще тогда… Ты знаешь, что на картофельном поле с Керстаффером был Мартин?
Ховард это предполагал, но был не уверен.
Мари кивнула.
— Керстаффер их натравливает, а ведь он хуже всех хозяев в селении обращается с хусманами! Сам знаешь, хусман глуп.
Говорить с Мари было пока больше не о чем. Ховард вышел во двор, прошелся по конюшне, поговорил с лошадьми, заглянул в свинарник, отправился на кухню, подогрел воду, нарвал и очистил подорожник, заварил кашицу, вернулся в конюшню и смазал Буланому раны. Над затылком и горлом Мартина, где запеклась свернувшаяся кровь, начали роиться мухи.
Вдруг он вспомнил и удивился, как он мог про это забыть именно сейчас. И отправился взглянуть на картофельное поле.
Здесь все осталось по-прежнему.
Ховард заглянул на пустую кухню.
Время тянулось медленно. Хусманы доберутся до ленсмана часа через четыре. Потом они будут объясняться, и еще четыре часа уйдет на обратный путь. Едва ли они вернутся до ужина.
Он не знал, чем заняться.
Двор погрузился в тишину, будто вымер.
Ховард присел на крыльцо и, должно быть, вздремнул, так как очнулся от звука шагов. Он открыл глаза и не сразу сообразил, чудится ему или это происходит наяву, потому что человек, который к нему приближался и которого он точно никогда не видел прежде, был похож на тролля или домового — впрочем, троллей и домовых он тоже никогда не видел. Это был мужчина в годах, небольшого роста, сморщенный, порядком облысевший, с маленькими красными глазками.
Вдруг Ховарда осенило: это же не кто иной, как Хёгне Лиэн. Конец света — Хёгне впервые за двадцать пять лет вышел из усадьбы.
Тут же он понял и другое, и это пронзило его как удар ножа: сейчас народ шастает по селению со двора во двор и судачит о случившемся, переворачивая все с ног на голову, и злорадствует или возмущается, или и то и другое разом…
Он поднялся и направился к пришедшему.
— Хёгне Лиэн, я не ошибся?
— Ты меня никогда не видел, — ответил Хёгне. — Но я прослышал, что нынче случилось, и решил заглянуть к тебе.
Он помолчал. Потом сказал скорее себе, чем Ховарду:
— Это селение всех ломает.
Снова помолчал и добавил:
— Или сам топчи, или тебя растопчут.
Еще помолчал и сказал:
— То, что случилось, идет от Керстаффера. Тебе понятно?
Ховард согласился с ним, но, если бы он только мог понять, каким боком замешан тут Керстаффер. Ведь он лежит больной, далеко отсюда…
Хёгне с уверенностью сказал:
— Этот Керстаффер — он все может. — Потом засмеялся тоненьким стариковским смехом: — А здорово ты его треснул тогда по плечу. — Вдруг вспомнил, оживился: — Лошадь-то жива?
Ховард думает, что все обойдется.
— У нее две здоровые ножевые раны, но…
— А хусманы пошли к ленсману?
— Да. Ничего не понимаю. Мартина забила лошадь. Грудную клетку ему продавила, тут ошибки быть не может.
Хёгне снова помолчал.
— Злость человеческая! — только и сказал он.
Больше ему и сказать было нечего. Ховард пригласил Хёгне зайти выпить — ничего другого он предложить ему не может, потому что сегодня в доме один. Нет, спасибо, Хёгне ничего и не хочет.
— Для выпивки, пожалуй, час ранний, — пробормотал он.
На этом разговор закончился. Гость направился к выходу, и Ховард пошел его проводить. Он проводил его до самой изгороди Лиэна.
И тут Хёгне произнес нечто неслыханное:
— Будешь проходить мимо, заглядывай, — пригласил он.
Ховард воротился домой, посмотрел скотину, поговорил с Буланым, поджарил свинину и сварил Мари кашу, поболтал с ней, но на этот раз все больше о пустяках.
Не успел он присесть на крыльцо, как снова услышал шаги.
На сей раз пожаловал сам Амюнн Муэн — большой, дюжий бородач.
— В скверную же историю ты влип! — сказал Амюнн. — Лошадь выживет?
Да, Ховард надеется.
— Я смазал раны кашицей из подорожника, — пояснил он.
— Хм. Без Мари, как я вижу, не обошлось. Она в этом толк знает. А хусманы твои отправились к ленсману?
— Да.
— Хм. Делишки твои лучше некуда, как я погляжу! — пробурчал Амюнн. — Хм. Ты появился во дворе, когда Мартин был в конюшне и резал лошадь. Так, что ли?
— Да.
— Потом ты влетел в конюшню, бросился на Мартина, он упал под копыта, и лошадь с перепугу затоптала его насмерть. Да, я бы так и объяснил. Показания четырех хусманов мало стоят, потому что их можно заподозрить в соучастии, за убийство лошади тоже по головке не гладят. Нет, здесь надо только сохранять спокойствие, и тогда у них не выгорит.
Только тут Ховард понял: Амюнн считает, что он убил Мартина.
В двух словах он рассказал, как все произошло.
— По-моему, он умер оттого, что задохнулся. А перед смертью кровь хлынула горлом — верно, ребра разорвали легкие.
— Хм. Да. — Амюнн задумался. — Да. Это объяснение еще лучше.
Он ему не верит, это ясно. Тогда чего же ждать от других?
— Если бы Мартин стоял на ногах, когда я влетел в конюшню, не знаю, что бы я с ним сделал, — сказал Ховард. — Но Буланый сам с ним рассчитался. Это правда. Мартин лежит в проходе. Поможешь отнести его на сеновал?
— Ну что ж, давай.
Они вошли в конюшню. При виде чужого лошади заволновались, но Ховард их успокоил.
Амюнн оглядел раны Буланого.
— Силы не пожалел — одно можно сказать. Но похоже, что заживет.
Они взяли труп и перенесли его на сеновал.
Когда они положили его, Амюнн наклонился над тем, что осталось от Мартина, и приподнял рубашку.
— Любопытно взглянуть! — пробормотал он.
Он выпрямился в замешательстве.
— Да, выходит, ты и впрямь говоришь правду, парень. Это удар. И отметины в ряд от двух копыт на груди и передние шипы от подков отпечатались. Значит, ударил, а не растоптал. Я так думаю, дело совершенно ясное.
— Ты так думаешь, и я про то знаю, — ответил Ховард. — А что, по-твоему, наплетут хусманы? Они так далеко зашли в своем вранье, что им ничего не остается, как врать дальше. Увидишь, они скажут и поклянутся, если надо, что видели, как я ударил Мартина в конюшне, а потом бросил его под копыта лошади. А затем, верно, сам порезал ножом лошадь, чтобы выглядело, будто это дело рук Мартина…
— Э, нет, так не пройдет! — возразил Амюнн. — Чтобы крестьянин порезал свою лучшую лошадь? Да кто этому поверит?
— Кто-нибудь да поверит. Не забывай, я здесь чужак.
— И то правда! — На сей раз Амюнн задумался всерьез.
— И еще. Люди приходят и благодарят меня, думая, что я сломал плечо Керстафферу на картофельном поле. А я и сам не знаю, в кого угодил, вечером было темно — хоть глаз выколи. Но много ли надо, чтобы повернуть все по-другому, и вот я — опасный насильник, который нападает на беззащитных людей. Станут жалеть Керстаффера, у него, мол, плечо в лубке, калека. А тот, кто сделал одно, и на другое способен. Хорошо еще, что Мари была в хлеву и слышала через открытую дверь, как все происходило.
— Уж больно мрачно ты смотришь на все, — сказал Амюнн. — Я могу выступить в суде и поклясться, — что кровоподтеки от удара копытами. Если, конечно, затеют дело. Но нет, не затеют.
Люди и на тебя-то думают, что ты убийца, промелькнуло в голове у Ховарда.
Амюнн притих. Похоже, он потерял ко всему этому интерес, убедившись, что Ховард не убивал Мартина.
— Говорят, у тебя ощенилась охотничья собака? — спросил Ховард, провожая его со двора до тропы. Он сказал это просто для того, чтобы что-нибудь сказать. — Нельзя ли попросить у тебя щенка? Лучше бы кобеля, если можно.
— Хорошая мысль! — сказал Амюнн. Потом засмеялся: — Когда ближайший сосед — Керстаффер, собака ох как нужна!
Он повернулся к Ховарду.
— Ты как будто тоже не веришь, что затеют дело.
— Поживем — увидим, — уклонился от ответа Ховард. Но про себя подумал: «Нет, дело затеют. И совсем не простое».
Только после разговора с Амюнном Ховард по-настоящему понял, как непросто дело.
И то правда, что он сказал, эти хусманы зашли так далеко, что могут пойти и еще дальше.
Как далеко они зашли, что говорили — никто не знает, это зависит от их хитрости или от их глупости. Может быть, ему повезло, что они дураки. Дураки обязательно перестараются, когда врут. Так перестараются, что им не поверят. Он на это надеялся.
