Словом, место, будто на заказ созданное для Джорджи и всех ей подобных в Великобритании, и она получила бы от своего пребывания там большое удовольствие, будь Эмпсом-Кортни помоложе и поподвижнее. В «Бунгало Булавайо» обитали мистер Эмпсом-Кортни (шестьдесят восемь лет), который всю свою долгую и полезную жизнь обеспечивал правосудие зулусам и басуто, питавшим органическое отвращение к имперской законности; а еще миссис Эмпсом-Кортни (шестьдесят два года), которая хранила незыблемую верность мужу на протяжении тридцати восьми лет и еженощно молилась за Империю; а еще мисс Эмпсом-Кортни (семьдесят лет), старшая сестра мистера Кортни, которая ревностно вносила пожертвования на Лигу военных моряков и в годы мировой войны связала триста двадцать две пары толстых не знающих сноса шерстяных носков для Нашей Армии в тропиках. Кроме того, мисс Эмпсом-Кортни состояла членом местного комитета Общества защиты животных от жестокого обращения и питала живейший интерес к исправительным школам. Все галстуки ее брата были изделием ее рук, а носки ее вязки обеспечивали ему обильный урожай мозолей.
Они были добры, очень добры. Просто поразительно, до чего добрыми бывают такие люди, хотя даже еще поразительнее их нудность и глупость. Но — у неимеющего отнимется и то, что не имеет. И с Эмпсом-Кортни сбылось по-реченному: тот жалкий умишко, какой у них был, щедро излился в сточные трубы Империи, и теперь они влачили нудное существование — отправленные на покой призраки несбывшегося прошлого, получеловеки, которых оставил в наследство следующим поколением Джо Чемберлен. В теннис никто из них уже давно не играл, а всем их знакомым было за пятьдесят, и Джорджи так до конца ее визита и не пришлось вынуть из футляра свою ракетку. Мистер Эмпсом-Кортни сыграл было с ней в гольф, но в результате у него разыгрался радикулит, и на несколько недель он был вынужден забыть об этом развлечении. Мисс Эмпсом-Кортни научила ее вязать галстуки («Милочка, как вам будет приятно дарить их вашему будущему мужу!») и свозила ее в исправительную школу, где Джорджи чуть не стало дурно от жалости к злополучным жертвам филантропии. Мистер Эмпсом-Кортни весьма обстоятельно беседовал с ней об Империи и Нашем Общем Долге продолжать и дальше нести ее бремя, но это было так похоже на беседы полковника, что Джорджи боялась заснуть. Зато купалась она с огромным удовольствием, отправлялась в долгие одинокие прогулки над морем, собирая букеты из колокольчиков, васильков и других полевых цветов. Она чудесно загорела, и темные круги, порой появлявшиеся у нее под глазами, стали почти невидимы. Дважды в неделю она писала домой и ответила на письмо Маккола, полное добрых советов и веселых шуток.
Однако наибольшую радость в «Бунгало Булавайо» ей доставляли автомобиль и радиоприемник. Тому, кто по возрасту принадлежит Веку механических игрушек, очень тяжело их не иметь. Итальянская Джорджи шестнадцатого века страстно мечтала бы о картине кисти Тициана, о гобелене с историей Амадиса, о флорентийских шелках и генуэзской парче, о филигранных украшениях, обезьянке и кинжале в драгоценных ножнах, о поэте школы мессера Бембо, и четках редкостной работы, и лютне, и поклоннике. Наша британская Джорджи двадцатого века ничего этого не хотела — за исключением, пожалуй, шелков, обезьянки и поклонника, хотя последние двое принесли бы больше неприятностей, чем радости, разве что поклонник оказался бы с серьезными намерениями. Зато она страстно хотела бы иметь хорошую охотничью собаку, охотничью лошадь, и быстрый автомобильчик, и граммофон, и радиоприемник, и маджонг, инкрустированный перламутром, и электричество, и клюшки для гольфа, и новое ружье, и всякие кухонные приспособления, и большую куклу-талисман, и зажигалку, и модную сумочку и… и по меньшей мере тридцать пять всяких других новейших игрушек, больших и маленьких, довольно дешевых и очень дорогих. Наиболее желанными были, пожалуй, автомобильчик, граммофон и радиоприемник. Содержание лошади требует денег, клюшки для гольфа бесполезны, если не с кем играть и вам не по карману взносы в приличный клуб (то есть такой, который не принимает в число своих членов торговцев, их жен и вообще низшие сословия), а кухонные приспособления обретают смысл только в твоей собственной кухне.
И в «Бунгало Булавайо» Джорджи проводила много блаженных часов в наушниках. Приемник был детекторный, самый убогий, антенна плохонькой, и звук поэтому очень слабый. Однако Джорджи наловчилась справляться с настройкой, контактами и заземлением, так что время от времени ей удавалось расслышать, что передают. Лекции и классическая музыка ей не нравились, но «детский час» и легкая музыка вызывали у нее блаженный восторг. Особенно она любила поздно вечером слушать «Савойских Орфеев». Она упивалась еле различимой, почти призрачной игрой оркестра, залихватскими ритмами (словно далекая весть с планеты музыкальных кретинов) и думала, как хорошо было бы танцевать сейчас в «Савойе» в ярком свете люстр, озаряющих зал, полный настоящих джентльменов во фраках и дам в вечерних туалетах…
А мистер Эмпсом-Кортни катал ее в автомобиле. Осмотрительность, присущая юристам, усугублялась в нем охлаждающим воздействием возраста, и он всячески внушал Джорджи Золотое Правило — Безопасность Прежде Всего! Последняя соломинка слепого упрямства, за которую извечно цепляются состарившиеся люди, состарившиеся империи, состарившиеся боги. Мистер Эмпсом-Кортни никогда не ездил быстрее двадцати миль в час, а потому был грозной помехой практически для всех других машин на дороге и постоянно оказывался на волоске от гибели. Всякий раз после этих мучительных секунд, когда сердце, дыхание и все существо Джорджи замирали в ожидании, казалось бы, неизбежного столкновения, мистер Эмпсом-Кортни, храня надменную глухоту к крикам, ругани и оскорблениям встречного шофера, растолковывал ей, как принцип Безопасность Прежде Всего вновь помог ему избежать последствий небрежности и невежества «этого субъекта». И Джорджи верила, хотя в голове у нее мелькала мысль, что сама она ездила бы быстрее, будь у нее автомобиль.
Вернувшись в Клив, она с большой тоской вспоминала купание и радиоприемник. Ей не было известно, что в дни ее отсутствия не единожды собирался семейный совет в решимости дружными усилиями подыскать для нее развлечения и приятные занятия. Маккол указал, что Джорджи, возможно, захочется посещать художественную школу в Криктоне — очень недурную, насколько ему известно, и числящую в ученицах почти исключительно девушек из «приличных семей». Сначала Алвина одобрила этот план — в ней жило смутное воспоминание о той эпохе, когда английским барышням полагалось играть на арфе, носить локоны-колбаски, обожать офицеров, воевавших в Испании с Наполеоном, и рисовать акварельными красками. Но возник вопрос о расходах, который благополучно уладила мысль о нежелательности писания обнаженной мужской натуры. Было решено, что Джорджи «поучится живописи» у кузена и что ее картины, если они не окажутся достаточно скверными, можно будет послать на выставку в Королевскую академию. Кроме того, кузен владел таинственным искусством, неведомым послевоенному миру, которое он именовал «кристолеографией». Вы прилепляли фотографию к стеклу, мазали стекло какими-то химикалиями, затем раскрашивали фотографию по ту его сторону в соответствующие цвета, удаляли фотографию с помощью еще каких-то химикалий и получали прелестную картинку. Про себя кузен решил, что кристолеография больше «подходит» Джорджи, чем акварели.
Возможности маленького автомобиля обсуждались весьма широко, но заметно оскудевший вклад в банке и два года долгов лишили Смизерсов перспективы даже самого малюсенького из автомобильчиков. Полковник «от души считал, что было бы очень хорошо купить девочке эту штуку… ну, которую слушают», но Алвина настояла, что приличные люди свои дома антеннами не уродуют, а самый дешевый громкоговоритель стоил тогда сорок фунтов. Впрочем, Маккол несколько разрядил атмосферу в вопросе о машине, обещав иногда заезжать за Джорджи и брать ее с собой на вызовы. Покупку радиоприемника отложили на неопределенное время, зато полковник и кузен втихомолку заказали (в кредит) миниатюрный бильярд, о чем давно подумывали, — каждая здоровая духом и телом молодая девица должна уметь прилично играть на бильярде. Полковник кроме того вызвался научить Джорджи «читать топографические карты», а когда это предложение вызвало (со стороны Алвины) ледяной прием, напомнил, что еще есть безик. Тут запротестовал кузен: сейчас приличные люди играют только в бридж, и вообще он часто удивлялся, почему они не могут составить партию дома — посадив Джорджи четвертой. С чем полковник от души согласился: черт побери, девочке следует научиться бриджу — в армии все приличные офицеры большие его знатоки. На том и порешили. После чего Алвина сказала, что, конечно, устраивать настоящие приемы и званые обеды они из-за мотовства некоторых людей не могут, тем не менее чаще приглашать гостей на чай она постарается. Маккол назвал этот план превосходным и обещал непременно бывать у них.
