И миллионер М., отчаявшись найти свое место в пустой жизни и обосноваться как личность, как-то попал на лекцию мастера, был им очарован, был им сбит с прежних позиций филантропа и благодетеля, т.е. отца народа, и занялся наконец собой самим (Будда ведь прошел этот путь, увидев безмерные страдания других и не в силах изменить вращение колеса, если примитивно изложить суть, суть ведь неизлагаема!), то есть М. припал душой к другим ценностям, к другим источникам счастья и самоуважения, он стал ездить за мастером повсюду, он слушал его, даже задавал вопросы, он начал читать и записывать некоторые свои думы, хотя мастер ничего такого ни от кого не ждал.
Мастер вообще не хотел видеть в себе учителя, он никогда не указывал что делать, вести или не вести, к примеру, записи на лекциях, в том числе и на видео — а М. как раз вооружился навороченной камерой и снимал лекции и застольные беседы, затем перетаскивал все в компьютер, т.е. монологи, разговоры, рассказы, байки и шутки, но прослушать это богатство у него не получалось по времени, все-таки он продолжал обустройство купленной им улицы в родном городе, он возводил там культурные объекты — литературное кафе с эстрадой и хорошими клавишами, прикладные мастерские со швейными машинками, с оборудованием для батика — всякие там трубочки, банки резерва (клея), краска в порошках, рамы с гвоздями, запас тканей, затем студия керамики с муфельной печью, там имелся также гончарный круг и запасы хорошей глины, а для мужиков в подвале оборудовали слесарню и даже портативную кузню, а рядом, в соседних домах, М. основал театральную студию со сценой, киношколу с камерами, Интернет-библиотеку, где намеревался поставить множество экранов, т.е. он со слюной во рту ездил по зарубежным складам, жадно все покупал по спискам, он намеревался посеять на родине зерно иной, богатой во всех смыслах жизни, которое в дальнейшем должно было дать жизнь новым побегам культуры и нравственности.
Он понимал, что накуренные городские гопники и малолетние шлюхи обсядут экраны в библиотеке и начнут скачивать себе порноигры, что затащить парней в театральную студию будет невозможно, что батиком вряд ли кого заинтересуешь, слишком сложно, и неизвестно, куда девать конечный результат, а шить придут только немолодые бабы, а уж, кто захочет мараться с глиной и ковать железо, вообще непонятно.
Ведь самое главное — не только обучить мастеров, но и обеспечить рынок сбыта для их работ! Дать им жить, проще говоря.
А вот на это в нищем городе надеяться не приходилось.
Далее обученные им голодные художники могли прокормиться только одним, сбывая наркоту…
Тем не менее он все свои затеи не оставлял, даже завязал отношения с интернатом для психохроников, чтобы обучать их простейшим ремеслам, и нашел там двух девушек-психологов, двух почти монашек, которые посвятили себя работе с даунами, аутистами и лежачими парализованными, обитателями скорбного дома.
Там тоже возникли беспредельные возможности вложения денег. Планы рождались огромные. Девочки оказались грамотные, суровые, понимающие, ходили в синяках (аутисты, бывало, дрались).
Особенно ему нравилась Аня, ребенок из интеллигентной семьи, которая была не похожа на своих родителей ни в чем (отец актер, мать журналистка, известное дело). Аня ходила в платочке, глаз не поднимала, она оживлялась, только когда приходила в интернат и работала с больными, читала им, учила писать и таскала судна за несчастными лежачими.
Аня все больше занимала его разум, уже мерещилась ему по ночам, но она оказалась недостижима. Не шла ни на какой контакт, кроме делового в интернате. И телефона у нее не имелось.
После работы за ней заезжал кто-нибудь из родителей.
Аня, понятное дело, при ее внешности со всех сторон подвергалась мужским атакам и потому избегала ходить по улицам.
М. навел справки по своим каналам.
Ему продали ее досье. Девочка закончила заочно школу и факультет психологии. В возрасте тринадцати лет была изнасилована группой ребят. Это было громкое дело в другом регионе, мать Ани, чуть не сойдя с ума, добилась восьми лет строгого режима для соучастников. Проводив насильников на зону, город не давал семье прохода, у подъезда дежурили тайно смеющиеся рыла: а че, адрес известен, мамаша выступает по ящику, отец играет в театре и снимается на местной киностудии. Их буквально затравили.
Аня, выйдя из больницы после аборта, отказалась посещать школу и вообще выходить из дома. Семье пришлось бросить все и уехать — именно сюда, где теперь разворачивался со своей благотворительностью М.
И где он готовил фронт наступления на девушку Аню.
И тут он тяжело заболел.
По времени это совпало с тем, что Аня перестала появляться в интернате для психохроников.
Выяснилось, что она вообще оттуда уволилась.
Телефона у нее так и не было. Родители отказывались отвечать на вопросы.
Пришлось воспользоваться еще раз услугами того товарища, который продал ему Анино досье.
Восемь лет уже прошло! В родной город несчастной семьи вернулись насильники из зоны, зэки, одержимые жаждой мести. Уже прошли сообщения о том в Интернете. Один новоявленный блогер по кличке Ацский — далее следовал полный ник — написал, что Анна (по отчеству и фамилии) его жена. Он ее первый мужчина, участник ее первой брачной ночи. Он лишил ее девственности! И он ее не забывал ни на секунду эти восемь лет, занимаясь сам с собой ночью на шконке на зоне. И он добьется своего, она с ним ляжет… И он передаст ее сразу же другим. Она должна всем им. Они заплатили за те часы в сарае своей молодостью и жизнью.
М. уже серьезно болел, ездил за границу на обследования, все дела в родном городе он передал группе своих сотрудников, не прекращая ежедневной связи с ними. Но не думать об Ане, не заботиться о ней он уже не мог. Еще одна ниточка у него оставалась, тонкая нитка надежды — он все время звонил второй девочке, психологу из интерната, Оле. Оля оставалась единственным человеком, с кем могла видеться Аня. Оля ходила к Ане домой, работала с ней как психотерапевт, но все это, как она призналась М. с горечью, были пустые хлопоты. Аня четко шла к суициду. Имелся еще один вариант, какой-нибудь дальний монастырь, да сил не оставалось. Оля колола Ане сильные барбитураты, какие предназначались интернатским бесам.
М. попросил Олю предложить Аниным родителям вывезти девочку за границу и положить там в клинику. Он гарантировал ей кредитную карту на полмиллиона долларов и полную свободу.
Дело завертелось. Анина мать сразу же поставила условие: завести счет в банке на Аню прямо сейчас, до всего.
М. тут же выполнил это условие.
Анина мать передала через Олю, что гражданство в евростране нужно им всем.
М. шел за несчастной семьей как волк за обозом, в надежде, что ему хоть что-то упадет с телеги. Голос в телефоне, издали увидеть силуэт, голову в платочке.
Через время, продав квартиру и вещи, трое несчастных тронулись в путь.
Аню ввезли в аэропорт в инвалидном кресле. Она ничего не воспринимала. Она спала.
М. видел ее издали, это было как крошка для голодного, недостаточно.
Дорогу оформили через Франкфурт, чтобы никто в городе не знал конечного пункта. В приморской стране им по договоренности поменяли паспорта на другие имена.
Деньги могут многое. Но не всё.
Сам М. чувствовал себя в начале пути, у семьи теперь имелся свой дом на острове, на Адриатике, двухэтажный дом с большой террасой и жестяным садом — фикусы, пальмы, магнолии-камелии, все без запаха. Пять минут до моря.
Он, правда, понимал, что жизнь бедной семьи закончена, они будут бояться любого общения с родиной, а тут, на курорте, и поговорить не с кем, местные не братаются с приезжими и пенсионерами на пожизненном отдыхе.
Ладно, главное сделано, Аня больше не будет бояться.
Аня теперь была Дарья, Darja.
Мало того, имелось и еще одно обстоятельство.
Остров Ръад звался у местных «Остров дураков», и существовал даже термин, ръадское безумие. Три месяца в году дули зверские ветра, шли шквальные дожди, городишко (скала, покрытая серпантином улочек с храмом на вершине) околевал. Ночью опасно было ходить и ездить, начинался гололед. Местные, лишенные прибыли и просто работы, впадали в депрессию.
Потому в старые времена в городке на острове построили интернат для психохроников. Потом еще один.
В теплое время года, когда спадала жара, волонтеры вывозили их на инвалидных креслах на набережную. Радостные больные ехали как цари, здоровались со всеми подряд. Им отвечали политкорректными улыбками.
Ръад славился как недорогой остров, именно по причине вечного присутствия идиотов на променаде.
Туристские лайнеры высаживали, бывало, отряды туристов, но по договоренности именно в дневные часы волонтеры не вывозили своих убогих пациентов на набережную.
