Джин с тревогой наблюдал, как Грэм распахнул дверь и швырнул Тоника во тьму дождливой ночи. Потом подбежал к французскому окну и прижался носом к стеклу. Тоник одиноко стоял под дождем, мокрая шерсть облепила тело.
Чарльз так и не придумал, какую веру ему исповедовать, – он заигрывал и с христианством, и с исламом. Обе религии он изучал и прочитывал все попадавшиеся книги. Он беседовал с преподобным Джоном Эдмондом– Харви в его укрепленной церкви Святого Адриана и с имамом Мухаммедом Акбаром в мечети, которая помещалась в обычном коттедже на две семьи, где снесли разделительную стену. У каждого места нашлись свои достоинства.
У Святого Адриана была безмятежная атмосфера, особенно на закате, когда солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь заалтарный витраж, заливали мрачноватый интерьер мягким светом, который не могла притушить даже антивандальная решетка. В мечети, где лежал необъятный ковер в традиционных узорах и у входа выстраивались ряды туфель, всегда было многолюдно. Чарльза трогало дружеское расположение других молельщиков, и неважно, что однажды ему пришлось идти домой в чужих шлепанцах, потому что его ботинки исчезли. Имам обвинил в краже уличных собак, но в следующую пятничную молитву ботинки чудесным образом вновь объявились в мечети. Они даже были начищены.
Если Чарльзу хотелось побыть в одиночестве, он заходил домой к аббату и брал ключи от церкви. Он сидел там, ожидая, пока солнце не прольется в окно и не осветит муки Спасителя на кресте. Принц чувствовал прочную связь с Иисусом: у него тоже был грозный отец, который слишком многого ждал от ребенка.
Когда Чарльз принес ключ, преподобный Эдмонд – Харви пригласил его выпить чаю в компании с Джерадом, партнером Эдмонда, австралийцем из аборигенов и убежденным роялистом. Джерад только что испек булочки; противень сладко пахнущих плюшек остывал на проволочной подставке на столешнице «под гранит». Чарльз и преподобный смотрели, как Джерад украшает булочки глазурью из фунтика, выдавливая на каждую по несколько крапинок.
– Я чрезвычайный поклонник примитивного искусства, – сказал Чарльз. – Я нахожу его глубинно… ну… глубинным.
Джерад, получивший степень магистра искусств в колледже Святого Мартина[58], сердито зыркнул на Чарльза, но тот уже переключил внимание на пухлого и розового Эдмонда – Харви, обратившись к нему со словами:
– Преподобный, можно мне отяготить вас теологическим вопросом, который мучит меня с детства?
Преподобный, слегка нервничая из‑за очевидного дурного настроения Джерада, воскликнул:
– Оба – на! Теология! В последнее время у меня обычно спрашивают советов из области социального обеспечения, но валяйте.
Чарльз сказал:
– Вот если кто‑то ужасно любит животных, ну, знаете, собак, лошадей, прочее…
Джерад, фыркнув, перебил его:
– Уж Эдмонд знает, какие бывают животные, он сам таков у себя дома.
Преподобный нервно хохотнул.
Чарльз продолжал:
– За долгие годы я потерял многих дорогих сердцу друзей, но я всегда думал, куда попадают умершие собаки? В рай? Или в какое‑то свое особое место? У них есть душа?
Не успел преподобный открыть рот, как снова вклинился Джерад:
– У собаки, как у меня и у вас, точно есть дырка в заднице.
Преподобный взял Джерада за руку – ту, в которой был шприц с глазурью, – и, оскалившись, как хэллоуинская тыква, ответил:
– Христос, несомненно, любил животных. Новый Завет кишит овечками, рыбой и ослами. Не знаю, была ли у него собака… возможно, была…
– Но есть ли у собак душа? – наседал Чарльз.
Священник замялся. Душа давно уже вышла из моды, как и рай, даже Бог был не в фаворе у того религиозного сообщества, которому преподобный когда‑то принадлежал. Именно потому его и выслали в зону изоляции. Но истинной причины, по которой его выгнали из уютной приходской церкви в Саффолке и отправили в чертову дыру, которую он нынче окормлял, преподобный так и не ведал. Из‑за Джерада? А может, из‑за статьи в приходском журнале, где он предположил, что, «явись Спаситель сегодня, он, наверное, вербовал бы апостолов в гей – барах на Олд – Комптон – стрит»?
Преподобный мог бы ускользнуть от внимания «Вулкана», если бы не сравнил Джека Баркера с Иудой Искариотом, сказав, что «они оба предали идеал». Эдмонд хотел вызвать какую – никакую полемику в сонной саффолкской деревушке – уж очень достали его гомофобы, засевшие на местной почте, – но он никак не ожидал, что в три часа ночи его разбудят полисмены: выломав двери, ворвутся в спальню, вышвырнут их с Джерадом из кровати, стащат по лестнице, голых и перепуганных, и затолкают в воронок, заперев каждого в отдельном зарешеченном пенале.
Всю дорогу, пока их везли на допрос, фараоны в машине горланили «Привяжи моего кенгуру, друг»[59].
Каролина, новая жена премьер – министра, сидела на бачке унитаза и, бултыхая ногами в биде, смотрела, как ее муж бреется в третий раз за день. Идти на этот торжественный обед парламентского Общества любителей спортивной рыбалки Джеку не хотелось. Но Каролина заставила принять приглашение. Ее мать владела лососевой речкой на севере Шотландии и больше всего на свете любила стоять по бедра в ледяной воде с удилищем в руках и с мальчиком – слугой поодаль.
Каролина вынула пробку из биде и сказала:
– Только не заводи волынку про жестокость к рыбе, когда будешь вечером говорить. Ты уже поссорился с собачниками. У меня два дня телефон не умолкал, мать его. Джек, ты понимаешь, что в этой стране все шишки имеют по крайней мере по две собаки? Когда ты последний раз видел, чтобы сэр Алан Шугар[60] гладил кошечку? Ты не можешь потерять еще и голоса рыбаков, Джек.
– А тебе бы понравилось, если бы тебя вырвали из родной стихии, зацепив крюком за мягкое нёбо? Не говори мне, что это не больно.
– Джек, ты что, мать твою, буддист? – раздраженно вскинулась Каролина. – Это ж вонючая рыба.
– У рыбы… есть… чувства… – с расстановкой объявил Джек, водя бритвой по щекам.
– Вряд ли, – усмехнулась Каролина. – Может ли рыба чувствовать ревность? Раскаяние? Не думаю.
– Все равно это жестоко, – не сдавался Джек.
– Так что ты теперь хочешь запретить? Рыбалку? Шарики от слизней? Муравьиную отраву? Когда это кончится, Джек? Этот закон против собак – это же безумие. Если ты на нем строишь свою программу, ты проиграл выборы, Джек.
Премьер – министр смыл с лица остатки пены и произнес:
– Я знаю, что делаю.
Обед Общества любителей спортивной рыбалки проходил в банкетном зале Национальной портретной галереи. Джек сидел в середине длинного стола, между Каролиной и Джереми Паксменом. За закуской из скумбриевого паштета и тонких завитков поджаренного хлеба он болтал с Паксменом исключительно о вещах, не имевших отношения к политике. Когда же подали запеченного палтуса, Джек заметил, что при его правлении очистили реки и потому рыбой они стали еще обильнее.
Паксмен фыркнул:
– Бросьте, премьер – министр. Я недавно удил в Дове и за три дня поймал единственную форель, да и та была уже решительно на последнем издыхании.
Поднимаясь для спича, Джек все еще кипел от обиды. Разговор с Паксменом успел вырасти из перебранки sotto voce о загрязнении английских рек в горячий спор о подрыве гражданских свобод.
После формальной благодарности Обществу спортивной рыбалки Джек бросился в атаку на жестокий спорт и договорился до таких слов:
– Я не христианин, но, насколько я помню, Христос не одобрял рыбалку и выпускал пойманную рыбу в море, давая понять.
что рыбалка есть безбожное занятие. Погодите, я слышу, вы спрашиваете, разве Иисус не накормил пять тысяч хлебом и рыбой и разве это не узаконивает рыбалку? Но вы заблуждаетесь. Выдающийся библеист профессор Элиас Монкрифф писал в «Католик геральд», что анализ притчи о хлебах и рыбе показал: слово «рыба» – ошибка перевода, в древнееврейском языке слова «рыба» и «масло» очень похожи, так что, леди и джентльмены, вполне вероятно, что те пять тысяч на самом деле наелись хлебом с маслом.
Джек услышал, как Джереми Паксмен буркнул: «Полная белиберда», и продолжил:
– И не побудил ли Иисус Матфея, Марка, Луку и Иоанна отказаться от их занятия и из ловцов рыбы обратиться в апостолов и ловцов человеков?
По дороге домой, в служебной машине, Каролина сказала:
– Джек, ты проиграл выборы.
– Я знаю, – ответил Джек и улыбнулся в темноте.
В субботу утром Чарльз накопал в огороде немного овощей – картошки, репы, пастернака. Выслушав нытье Беверли Тредголд, что в буфете остался только бульонный кубик да по щепотке соли и перца, он протянул ей корзинку. Беверли отшатнулась от Чарльзова дара:
– Фу! Чего это? Чего за грязюка?!
Чарльз объяснил, что под слоем грязи находятся овощи и, если Беверли их помоет, почистит и пошинкует, а потом добавит бульонный кубик, у нее получится преизрядно вкусного супа, чтобы прокормить себя и мужа, пока им не позволят снова ходить в магазин.
