Передвигался Роман теперь вразвалку. По сторонам оглядывался часто и искоса, быстрым режущим взглядом. Все остальное время смотрел перед собой пустыми глазами нового человека, для которого открыты все пути – на специально выделенной горизонтали. И наконец, он вышел на финишную прямую – в Перми на вокзале, куда Роман зашел прицельно, он познакомился с супружеской четой проводников.
Роман улыбнулся им открытой южной улыбкой.
– Не с Воронежа? – спросила проводница.
– С него самого.
– От, я вижу лицо знакомое. Домой?
– Ага.
Больше супруги не расспрашивали.
Договорился с проводниками, что будет мыть за них туалет. На этих условиях они посадили Романа в поезд без билета. Деньги у Романа были. Но он решил, что они пригодятся ему в мирной жизни.
Семья проводников всю дорогу от Перми до Города Дворцов кормила и поила Романа, охая и ахая и приговаривая: «Ниче, живой ведь! руки-ноги целы? какие наши годы! до свадьбы заживет! были бы кости – мясо нарастет! родители-то живы! вот обрадуются!» Все первые фразы не вызывали у Романа сомнения своей безусловной правотой. Но последнее утверждение казалось сомнительным. У него было чувство, что от него отказались. Он уже не раз сталкивался с фактами, когда родители любыми путями стараются отделаться от детей. Потому что не знают, что с ними делать и на что они нужны, когда выросли. Таких детей он встречал повсюду. Их сразу было видно. По глазам и по делам. Это они, ненужные дети, охотно шли служить в армию. Это их не баловали посылками и не звали в отпуск. Их не навещали – некогда ведь занятым родителям навещать детей, помещенных в надежное хранение. Это они, нелюбимые дети, нанимались за медные гроши пахать на хозяина. Это на них, на ненужных детях, держалась вся эта страна, а быть может, и все другие страны. Все тяжелые и грязные дела делались руками ненужных детей, которых не было жалко. В последнее время в России пошла родительская мода – высуживать у государства или корпорации компенсацию за смерть ненужного сына или за преждевременно полученное этим сыном увечье. Родители, жены и мужья пострадавших судились с таким азартом, что у Романа мурашки бегали по коже от ужаса: разве деньги заменят тот целый мир, который был скрыт внутри каждого погибшего человека и погиб вместе с ним? Но, оказывается, заменяют.
Родители за Романа не хлопотали. Он сидел в тюрьме как сирота. Только одна продуктовая посылка от неизвестного доброжелателя. И это все.
Для Романа так и осталась неразрешимой загадка: почему его неожиданно выпустили из тюрьмы без суда? По всем признакам, его должны были судить, и пять– семь лет он бы огреб однозначно. Если выкупили китайцы, как сулили, тогда он им по гроб жизни, выходит, обязан. И должен отработать. И они явятся за должком. А если не китайцы, то кто?
При мысли, что следователь Полиграф «просто так» выпустил, для эксперимента, чтобы посмотреть, куда Роман двинет дальше по жизни, холодок пробегал по спине. Предположение про следователя казалось маловероятным, но по-настоящему пугало возможной неусыпной слежкой.
«Может, мне, дураку, просто свезло? – подумал Роман. – А следователям хватило одного Тихомирова в качестве обвиняемого? Это же удобно: один энтузиаст взорвал и рынок, и колдовской притон, потому что ни то ни другое не вписывалось в его представления о добре и зле. Да, – решил Роман, – я был просто лишней ветвью. И меня отсекли. Не хотят признавать, что мир меняется. Врать будут до последнего момента. Когда уже не скрыть, когда попрет верхом, как говно на дрожжах».
…Прибыв в Город Дворцов, Роман сошел с поезда, тепло попрощавшись с проводниками. Это были простые люди, которые нашли свою дорогу в жизни.
На мокрые мостовые падал первый снег и тут же таял. С Большой реки как всегда пронзительно несло запахом гниющей воды. Издалека доносился звук военного духового оркестра, одни только барабаны и литавры, так что мелодию было не разобрать. Роман с перрона вошел в здание вокзала, знакомое с детства. Вдохнул острый запах чужого пота, чесночной колбасы и пивной отрыжки. Оглянулся по сторонам: кругом лежало неоглядное поле народной битвы за выживание. На полу раскинулись цыгане, бегали чужие дети, играла гармошка. Мужской голос с надрывом пел: «Рос-ссия стрр-рана… Корабль-импер-ратор застыл как стрелла…» Роман пошел на голос. Что-то в этом голосе ему почудилось знакомое. И, подойдя поближе, он увидел крупного прапора в берете ВДВ, который, расположившись давно и надолго, собрал вокруг себя большую благодарную за концерт аудиторию.
В прапоре Роман без труда опознал Шамана.
– Здорово, братан, – сказал Роман прапору безо всякого дополнительного содержания. Просто «здорово», и все. Но Шаман напрягся. Прекратил петь и осмотрел Романа, чтобы убедиться в его реальном существовании.
На Романе была надета форма курсанта училища. А сверху – бомжеватый куртец с чужого плеча, какой ему спроворили добрые люди, когда он грузил вагоны в Восточной Сибири, под Бушулеем.
– Сбежал из тюряги, что ли? – спросил Шаман с недоверием.
– Выпустили.
– Непонятно. Присаживайся.
Роман сел, опасаясь признаться себе, что обрадовался Шаману как родному.
Город, в котором он начинал свою жизнь, похоже, не был ему рад, лишь вот эта рожа признала в нем своего. Сейчас Роману вся страна была роднее своего города.
– Ну, рассказывай, салага, как шел по жизни.
– Да никак. Сидел – молчал. «Не было, не проходили, не знаю». Помурыжили да и выпустили. А тебя, между прочим, ищут. Портреты твои рисуют. Хотят составить правильное представление о твоей внешности и роли в совершении преступления.
– Ищет-ищет не найдет, сама в петлю попадет, – сказал Шаман. – Тихомиров-то всех сдает?
– Не-е. Он все берет на себя. «Я взорвал». «Я сам научился делать взрывчатку». «Я готов сидеть в тюрьме всю жизнь». «Про меня сложат песни». «Я стану великим гуру».
– Чмо, – заключил Шаман. – Гордыня его распирает. Рано я вас выпустил на дело. Не научил отходу. Одноразовые вы засранцы. Непрофессионалы.
– Не надо строить из себя вождя, – осадил Роман. – Меня учили защищать родину и действовать по приказу старшего офицера. И в банду меня засватать трудно. А теперь вообще невозможно.
– Теперь кому ты нужен? Второй раз таких, как ты, умников, никто никогда в банду не позовет. Когда идут на дело, нет смысла называть рядовому конечный пункт. А ты его знаешь. Того гляди, потребуешь, чтоб с тобой делились знанием, добычей. А это не входит в правила. Пехота есть пехота…
Роман обозлился:
– А ты, значит, здесь сидишь и ловишь неопытные души?
– Угу. Попою немного, наловлю, и в путь. Страна большая. Делов куча.
Роман поднялся с лавки:
– Пойду, пожалуй. Родные заждались. Пирогов напекли. Тебе-то что – тебя никто нигде не ждет.
– Так лучше, – сказал Шаман. – Так вернее.
И на прощание протянул руку со словами:
– На меня зла не держишь? Я тебе бесценный опыт подарил. Ты теперь обстрелянный. Если не профессионал, то, во всяком случае, бывалый пацан. Ты уже побывал там, в настоящей жизни, где мужики трутся. Не то что студенты какие-то недоделки.
3. Генерал Шеф и все такое прочее
«В этой стране много мест, где можно пропасть. Почему же все думают, что пропадают только в Чечне?»
Вот и родительский дом. Обиды отступили. Он видел всю мизансцену сверху, отстраненно, будто уже мог отойти от дел мирских.
Вот и кнопка звонка. Одно нажатие пальцем…
– Ро-о-ома!!
Мать стоит на пороге и кричит в голос. Она рыдает и кидается ему на грудь.
– Рома, Рома, Рома! Как же так? Боже мой! Нам сказали, что ты в Чечне. Мы только вчера узнали, что ты, слава Богу, в тюрьме, и срочно выслали тебе тысячу долларов. У меня уже и билет на руках до Задурийска. Я должна была лететь…
– Мама… мама, мама!
Роман рыдал как ребенок. И прятал голову у матери на груди. А она его гладила и целовала непрестанно.
– Мальчик мой! Никуда больше не пущу. Твое письмо пришло только вчера. Бог весть, где оно шаталось. Страна слишком большая. Никакой связи.
Из комнаты раздался требовательный, и даже капризный, голос отца:
– Кто там пришел?
– Мама, он так и не встанет с дивана? Ведь когда я уходил в училище, он тоже не встал…
Мать отчаянно махнула рукой куда-то в сторону.
Из своей комнаты выползла сестра Аннушка и молча прижалась к Роминой ноге. Какая она стала маленькая! Жалость захлестнула Рому. Этот крохотный мир как был, так и остался островком, в котором ничего не меняется, и все стоит на своих местах. Может быть, это и хорошо, что есть такие острова в океане.
– Иди, иди к нему! – Мать подтолкнула Романа в сторону большой комнаты, которую иногда еще называли гостиной.
Роман вошел и остановился на пороге. Отец сидел на полосатом диване, как будто не прошло три года.
– Подойди! – сказал он. – Дай посмотрю на тебя. Почти не изменился. Только взгляд… стал правильным, – сказал отец, посмотрев в нарочито-пустые глаза сына. – Ну, докладывай обстановку.
