Вечер оживляется, когда Коррадо умудряется сцепиться с парнем какой-то девицы, которую выбрал объектом внимания. Паренек щупл и худ, но пришел в компании друзей, которые выглядят посерьезнее. Так что нам приходится ретироваться, пока дело не дошло до драки. Мы бродим по Мюнхену – великовозрастная итальянская шпана. А потом просто болтаем до четырех утра.
Я забыл позвонить домой. Мне так не хватает Паолы и детей.
Я провел бессонную ночь. Ночь без снов.
За завтраком Умберто показывает на карте нашу следующую остановку: Вадуц, столица Лихтенштейна. Двадцать лет назад нам удалось выиграть в казино живописного городишки сто долларов, и мы почувствовали себя настоящими гениями рулетки. Внезапный вопрос, мучивший меня всю ночь, срывается с губ:
– Что я здесь делаю?
Эти слова с вопросительным знаком в конце предложения поражают моих друзей в самое сердце, точно автоматная очередь.
– В каком смысле? – спрашивает Коррадо.
Не знаю, какие слова подобрать для короткой речи, чтобы не обидеть друзей.
– В том смысле, что я хочу домой. Простите, но это не то путешествие, которого бы мне хотелось. Точнее, не то, которое я обязан предпринять.
Д’Артаньян улыбается: он единственный сразу понял, в чем дело.
– Твоя жена никогда не согласится поехать с тобой после того, что ты натворил, – заявляет он.
– Попробовать стоит.
– Я не понимаю, о чем вы, – подает голос Умберто.
– Я хочу отправиться в путешествие с женой и детьми. С Паолой. Я хочу провести с ними остаток дней. С ними, не с вами.
Наверное, я немного переборщил и пытаюсь смягчить резкость своих слов.
– Не поймите меня неправильно, вы – мои лучшие друзья, и вместе мы четыре королевских мушкетера, но вас я знаю как облупленных. Я знаю ваши достоинства и недостатки, и то, и другое. А вот о собственных детях мне неизвестно ровным счетом ничего, как и им обо мне. Мне хочется быть рядом с ними. И хотя они об этом еще не догадываются, я тоже им нужен.
Все молчат.
– Нельзя терять ни минуты.
Я смотрю в глаза каждому из друзей.
– Простите меня. И если хотите, оставайтесь.
Коррадо реагирует первым. Он всегда легко принимает решения.
– Рейс на Рим в десять тридцать. Командир корабля – мой приятель, он посадит всех нас.
Умберто смотрит на часы:
– У нас десять минут на сбор чемоданов, ребята. Пошевеливаемся.
Хуже всех приходится Энди, которому совершенно не хочется возвращаться в Данию к жизни сорокалетнего неудачника.
– Мы еще встретимся? – спрашивает он.
– Мы обязательно встретимся, – отвечаю я, прекрасно понимая, что вру.
И крепко обнимаю его. В последний раз.
Самое прекрасное в каждом путешествии – это возвращение домой. Когда ты открываешь дверь и вдыхаешь запахи мебели, книг и любимых людей, смешавшиеся в единый аромат. Запах дома. Я вспомнил еще одного писателя, ставшего автором одной книги: Патрика Зюскинда с «Парфюмером». Это один из лучших романов всех времен. Мне бы хотелось, чтобы Патрик подсказал мне нужные слова, которые помогут уговорить Паолу на семейное путешествие.
– Похоже, это было самое короткое путешествие в истории, – это реакция Паолы, которая возвращается из школы и обнаруживает, что я уже дома.
– Это все из-за меня. Я передумал.
– Я же тебе говорила, что в таком состоянии куда-то ехать – это абсурд.
– Нет, не в этом дело. С точки зрения здоровья, выезд даже пошел мне на пользу, я хоть немного расслабился.
– А что тогда?
– Просто я хочу поехать в другое путешествие.
– В другое? Ты точно в порядке?
– Я хочу поехать с вами. Ты, я, дети. Как только закончатся занятия. Это будет настоящее приключение.
– У меня нет не малейшего желания куда-то ехать. Тем более, искать приключений, – коротко отрезает Паола.
– Но это не обычное путешествие.
– Мне все понятно, но я сказала, что не поеду. Можешь поехать с детьми. Неделя на море, или куда ты там собрался.
– Я хотел поехать на машине.
– Отлично. Классический случай. Больной раком едет в отпуск и спит в машине. Слушай, ты лучше займись лечением и прекрати творить черт знает что. В твоем состоянии это вредно и бессмысленно.
– Нет, я не согласен. Я хочу провести свои последние дни с детьми. И с тобой.
– Ты и проводишь.
– Но мы почти не видимся. Мне нужно быть с ними.
– Я уже все сказала. Если вы куда-нибудь съездите на неделю – я не против. Можно даже на две. Мне и дома хорошо. У меня нет настроения путешествовать, я только все испорчу.
Паола, Паола, Паола. И почему ты такая упрямая? Массимилиано прав: ты страдаешь куда больше, чем я.
Я надеюсь, что Зюскинд наладит со мной телепатическую связь и подскажет какие-нибудь дополнительные аргументы, которые бы помогли ее убедить, но, по всей видимости, немец ушел на каникулы и жестко печется об авторских правах своего романа. Так что придется отступить. Я достаю велосипед и отправляюсь на прогулку. На этот раз в плеере загружены только грустные песни. Кто знает, почему мы всегда слушаем музыку, которая отражает наши чувства? Наверное, когда ты при смерти, слушать Джеймса Бланта – не лучшая идея.
Я выбираю чуть более долгий путь, чем обычно, сворачиваю на дорогу, что идет вдоль моря и еду по старой римской Аурелии. Кручу, кручу, кручу педали. Правильный ритм велотуриста. Наслаждаюсь видами. Вдыхаю запах сосен, морской соли, выхлопных газов от машин, что проносятся мимо, подобно ракетам. Я наслаждаюсь созерцанием заката с высокого мыса, откуда видно нескольких упрямых серфингистов, пытающихся взгромоздиться на ленивые волны. Быть серфингистом в Риме – это все равно, что печь пиццу в Бора-Бора. Полный кошмар.
Через пятьдесят восемь километров силы меня покидают, и я останавливаюсь в маленьком приморском ресторане. Небольшая веранда, стоящая на деревянных сваях, торчит посреди пляжа и рассчитана на тридцать клиентов, не больше. На кухне хлопочут две старушки: бабушка и тетка молоденькой официантки. Вид такой, что захватывает дух. Блестящая гордячка-луна зависла над морем. Я сажусь в уголке и заказываю мясо на гриле и жареные анчоусы. Надеюсь, что строгая доктор Дзанелла сюда не заглядывает. Осматриваюсь вокруг, точно опасаюсь слежки. За соседними столиками сидит несколько парочек и шумное римское семейство. Мне так одиноко. Кажется, впервые в жизни я оказался в ресторане один. Я часто думал, что ужинать одному в ресторане грустно до невозможности. Так оно и есть.
– Так ты едешь или нет? – спрашивает Джанандреа, мой дорогой депрессивный друг. Как и в случае с музыкой – чем тебе грустнее, тем с более грустными людьми ты общаешься.
Мы сидим в магазинчике, Массимилиано готовит кус-кус с овощами. Я уже попробовал и готов присвоить ему мишленовскую звезду.
– Мне не хочется ехать без Паолы.
– Вот увидишь, она передумает, – говорит Массимилиано, а сам режет кабачки.
– Мне так не кажется.
– А куда ты хочешь поехать?
Хороший вопрос.
– Мне бы хотелось совершить путешествие по Италии, пока это все, что я знаю.
– На велосипеде? – Массимилиано выглядит заинтересованным.
– Вчера я проехал на велосипеде километров сто и чуть не умер. А ведь ехал с черепашьей скоростью, всего двадцать три километра в час. Вообще-то я планировал путешествовать на машине. Есть так много мест, которые мне хочется показать детям. Или те, где я еще не бывал. Было бы здорово увидеть их снова всей семьей. Или проехать по знаковым местам, где мы с Паолой были вместе. Ну, и просто заезжать куда-нибудь по дороге.
– Отличный план, – одобряет шеф-повар, ставя на огонь овощи. – Через десять минут можем садиться за стол. Потерпите или сделать вам гренки с соусом?
Риторический вопрос. Естественно, от брускетты никто не откажется.
– Но главное, – продолжаю я, – мне так много нужно сказать Паоле и детям. Мне хочется, чтобы они запомнили меня веселым, непредсказуемым, полным жизни, строящим планы.
– Откуда у тебя такое огромное желание жить? – с восхищением оборачивается ко мне Джанандреа.
– Когда придет время умирать, оно появится и у тебя.
– Я уже трижды пытался покончить с собой.
Да, я знал. Массимилиано мне рассказал. Но лучше услышать все из первых уст.
– Мне кажется, ты не слишком старался, – с иронией замечаю я.
– Первый раз мне просто не повезло. Я подогнал машину к окну, засунул шланг в выхлопную трубу, протянул в окно своей комнаты и закрылся. Я быстро заснул, а потом оказалось, что через несколько минут закончился бензин. Сломался топливный датчик, а я не заметил.
– А второй раз?
