Зашли в гримуборную, где их беззастенчиво облаяла дворняжка грязнорыжего цвета.
В гримерке, с грустными, выжатыми, как жмых, глазами, найдя в Мише благодарного зрителя и слушателя, клоун продолжает смешить, словно и не закончил свой рабочий день. Извилина, и тот, время от времени всхлипывает, и даже Молчун, являя собой зрелище редчайшее, улыбается чуточку стыдливо, должно быть, от того, что не может не улыбаться, а счастливый Миша вытирает и вытирает слезы.
— Тяжело? — спрашивает Извилина, дождавшись паузы.
— Актерское мастерство — это как тюбик пасты: то полный, то давно израсходованный. Его давишь–давишь, а ни фига. А вот иногда ощущаешь себя предельно наполненным, щедрым…
— Сегодня какой был?
— Угадай! — говорит клоун.
Извилина хмурится, потому как понимает, что не рискнет, не в состоянии.
— «Мастер не может быть назван мастером, пока он сохраняет привязанность к тому, что делает…» — говорит клоун.
— Ягю Мунэнори — «Искусство меча», — кивает Извилина, словно соглашаясь.
Миша смотрит во все глаза, как на двух близнецов. Словно сошла кожура, и раскрылась в каждом некая нетипичность, присущая лишь мудрецам или клоунам.
Садятся пить чай…
— Все, что умного ни сказано, сказано кем–то и когда–то в первый раз. Собрать бы этих мыслителей, да заставить все передумать заново — иначе! Пусть выдумывают глупое! Отчего мир такой дурной? Не от их ли умного, чего не понимают, не хотят понимать и идут наперекор? Вот заставить бы передумать заново, а после утопить всех разом! — говорит Клоун.
И все присутствующие понимают, что перед ними философ, а значит, дело едва ли не безнадежное… Лучше бы пил! Добро худом бывает, но что б худо добром?
— То что сегодня достаешь кролика из шляпы, не удивляет, нужно доставать шляпу из кролика. Мир болен. Он требует по отношению к себе шок, с каждым разом все больший, как требует больной, у которого останавливается сердце. Один раз его не удастся перезапустить, и все начнется сначала.
— С Адама и Евы? — робко спрашивает Миша.
— С микробов!
Философы вскрывают нарывы, но чистить их и залечивать приходится другим. Философы склонны вскрывать и лечебные повязки, находя их неправильными и тогда надобность в них, философах, отпадает.
— Благодаря человечеству?
— Благодарное человечество? Прости, но может ли быть еще более дурацкое словосочетание? Во–первых, благодарность не присуща тому, что ты называешь человечеством. Во–вторых, человечества просто нет. Набор людоедов конкурирующих между собой — да. А человечество — общность? Так его нет и не будет до тех пор, пока нет врага. Того самого, против которого, стоя с оружием в руках, наконец–то и осознается, что человечество за спиной!
— Грешишь, — усмехнулся Извилина. — Ошибся выбором, тебе бы лучше в церковь, а не в цирк.
— Есть разница? Ты ее сегодня видишь? И в православии нет обычая публичных проповедей. Грех — признак свободы выбора. Если человек волен в выборе — согрешить или нет, и выбирает грех — он грешен. Если человек неволен в совершении греха — его к этому обязывает спасение собственной жизни, спасение жизней близких, воинская присяга — он безгрешен в проступках даже самых ужасных. Есть ли что–либо более ужасное, как отнятие чужой жизни? И есть ли что–то более необходимое, когда враг вломился в дом?
— Какие сейчас таксы? — спрашивает Извилина.
— Смотря в какую сторону. Двадцать лат, или примерно 35 долларов, стоит передвинуться в очереди машин, и этим сэкономить себе часов двадцать — иногда больше, иногда меньше — в зависимости, насколько невезучи остальные. На российской границе уже дешевле. С нашей стороны очередей почти нет. Тебе по грузовому? Учти, расценки прошлогодние — до того, как доллар стал падать. На лапу 20 долларов с каждого контейнера — это уже автоматом, 100 — за пропуск без досмотра, 10 — оформление документов, плюс еще 10 — официальная госпошлина. А как же? Должно же что–то отстегиваться и государству?
— Везут?
— Кто? Шофера? Редко какой шофер не везет собственного, но это дела копеечные — «подарки» для себя и друзей. Убудет что ли кому–то от десятка блоков сигарет? Есть такие пазухи, которые словно для этого и предназначены, в которые поленится лезть таможенник. Но есть одно правило. Шофер, который действительно на кого–то работает, с «черным грузом», никогда не попробует провести что–то личное…
— Людей?
— Без паспорта — две штуки зеленых. Они сами меж собой делят. Та и эта сторона в доле.
Всякая операция, пусть в чужом тылу, пусть в отрыве, требует собственного тылового обеспечения.
Существуют монахи–схимики, отрешившиеся от мира и людей, но существуют монахи мирские, исполняющие свой нелегкий устав средь жизни. Кому тяжелее? Нахлебавшиеся по жизни сверх меры, вкусившие зверства по отношению к себе, больше всего боялись и берегли ту тонкую нить, которая, порвавшись, превращала бы их самих в зверей и обставляли собственную защиту всяческими миражами.
Содружество не откажет в просьбе содружеству.
— Извилина? — недоуменно спрашивает Миша, ощущая недовольство, как зритель ощущает недовольство фокусником, когда не понимает — как он все это проделывает. Ясно, что дурят, а подкопаться никак, да и деньги заплачены именно за это — чтобы обдурил на всю сумму и желательно сверх того. — Как так? Почему?
— Помнишь, говорили о тех, «кого на кладбищах не хоронят»? О давнем проекте генштаба? О тех, кто везде пройдет, в каком бы это из миров не было, в каком угодно времени? Ты можешь себе представить, чтобы клоун с женой–карлицей, ребятишками, собачками, крысами и кучей всяких веселых вещей перевозил через границу ракеты «земля–воздух»?.. Я тоже — нет. А даже, если смог такое вообразить, если не решил, что это дурной фильм режиссера–извращенца, принялся искать, то не нашел бы. Потому как, тут — цирковая магия. Существует множество приемов отвлечения — мелких, веселых, затейливых, вроде бы не обязывающих, но продраться через частокол которых, увидеть, что за ним скрывается, невозможно. Потому как, это не за заборами, а под носом, уже наложен гипноз, магия, подменена атмосфера, ты уже ребенок и видишь спектакль детства, хотя и не осознаешь это. Всякая бомба, даже атомная, реквизит человеческого спектакля. А обслуживать ее оставь либо актерам, либо реквизитных дел мастерам…
— Но…
— Никаких боеголовок! — враз успокаивает Мишу, свято верующего, что Сергей — Извилина — человек без тормозов собственных возможностей — способен «сызвилить»: все достать, и в том числе некое «ядерное».
— Надежен?
— После всего, что он в этой жизни натворил?
— В жизни?
Сергей чуточку думает и поправляется.
— В работе. Но разве это не одно и тоже?
И Миша с ним соглашается. Давно не разделяют жизнь и работу. Сама работа стала жизнью.
— Так значит, или в церковь или в цирк? — растерянно и чуточку смущенно улыбается Миша. — Жаль Сашки нет — вот послушал бы!
— Там и здесь собственное присутствие основывается на вере, что это необходимо. Но те и эти могут ошибаться. Хотя все одинаково — либо в монахи–схимики, либо в клоуны.
— Что общего–то? — удивлялся Миша.
— Клоун — это монах в миру!
— Что–то я не замечал.
— Много шутов средь твоих знакомых?
«Петька!» — думает Мища и тушуется. Петька — Казак таков: брось в воду, чтобы утопить — с рыбой в зубах вынырнет, уху сварит, ею тебя попотчует и рыбой костью заколет. Найдет как совместить законы гостеприимства со справедливостью, как шутку отшутит.
— Я о настоящих говорю. Если клоун — не ремесленник. Есть такие, которые пришли ради выгоды или по недоразумению — случайные. Как везде. Во всем есть настоящее и приблудное.
— Настоящего всегда меньше, — понимающе говорит Миша
Сергей кивает. В Мише что–то от ребенка, но уроки, что для взрослых, что для детей, только тогда имеют смысл, когда знание отыскивается, новая мысль становится собственной, вживает в шкуру мозга.
Миша тайком пишет литературные этюды — дальше этюдов у него дело не заходит, не получается рисовать большее. Этюды похожи на наброски карандашом какого–то художника, который никак не может определиться — что должно составить полотно. Есть у него этюды по каждому из контрактов, а также и не контрактам вовсе, командировкам согласно долгу.
Михаил Юрьевич Дроздов — «Этюды о Пномпене»
/зарисовки о Кампучии военного периода/
1.
Пномпень. Каменистый остров среди разлива рисовых полей. Город пальм и велосипедов. Ослепительное обжигающее солнце. Мгновенно темнеющие от пота рубашки. Любопытные взгляды. Улыбки. Встречи. Стихийные митинги дружбы. Только что под окном расстреляли девятерых…
— Теперь мы в расчете? Хорошо?..
