— Разумеется. Только мне потребуется его фотография. Бородинского я видел только один раз в жизни—я редко выхожу «на люди». «Специфика» не позволяет. Городок у нас слишком маленький. А привлекать кого-то со стороны…
— Да, я знаю, — кивнул Шерстнев. — Поэтому и стараюсь обходиться без «гастролеров»… Миронов, скажешь Абрамову, чтобы достал фотографию Бородинского. Если у него нет, то пусть сфотографируется вместе с ним, но только сделать это нужно побыстрее. Времени на раскачку у нас нет… А я постараюсь на пару дней нейтрализовать милицию. Переговорю с полковником Бородиным — пусть организует какие-нибудь учения, мероприятия… Или, что еще лучше, можно совместить «полезное с приятным» — натравить их на «березкинцев». В конце концов это их прямая обязанность — борьба с преступностью… Но денег этот гад высосет из нас немало… Что ж, оно того стоит. Только и здесь надо подстраховаться — запустить серию публикаций в газетах о «беспределе березкинской группировки». Это позволит Бородину «обратить внимание» и «принять меры». Дайте заказ какому-нибудь бойкому журналисту. Хотя бы тому же Мерзавчику-Филимошину.
— Он денег не берет, — напомнил Смокотин.
— Значит сделайте ему подарок и дайте компромат на «березкинцев» бесплатно, — сказал Шерстнев. — Миронов, займешься этим. Позже я тебе объясню, что говорить и какую информацию давать… Вроде, ничего не забыли?
— Кроме одной маленькой проблемы, — напомнил Смокотин, — Сидоровский. Лично меня он уже достал. С вашего позволения, я и его «успокою» под шумок.
— Не надо, — отверг предложение Шерстнев. — У тебя свои задачи есть, вот ими и занимайся. Насчет Сидоровского я переговорю с полковником Бородиным. Не наше дело с ментами воевать. Пусть их такие же менты душат. Сейчас частенько сотрудников в «горячие точки» откомандировывают, вот пусть Бородин его куда-нибудь и пошлет… подальше. А для подстраховки отправим вместе с ним и нашего человека. Там, где стреляют, трупы не десятками, а сотнями считают, так что выглядеть все будет вполне правдоподобно и естественно… Кто у нас куплен из окружения Сидоровского? Нам нужен тот, кому Сидоровский доверяет…
— У нас нет, а вот у Врублевского есть, — задумчиво сказал Смокотин. — Я один раз видел Врублевского с напарником Сидоровского — Устиновым, и это очень было похоже на агентурную встречу. Только в роли «агента» выступал Устинов. Я так думаю, что если взяться за этого ссученного с умом, то обработать его можно. Кто продался единожды, тот и дальше будет продаваться: пошла по рукам — значит не вещь…
— Решите этот вопрос, — согласился Шерстнев. — Ой, ребятушки, работы — невпроворот! И ведь обязательно надо сделать все. Хоть в чем-то облажаемся — и нам крышка! Но если все осилим… Постарайтесь, ребятушки, постарайтесь — оно того стоит. Постарайтесь на совесть… Потому что тому, кто облажается, я лично голову откручу… А теперь — за работу…
Войдя в квартиру и увидев висевший в прихожей полушубок Наташи, Врублевский недовольно поморщился. Полгода назад, уступив ее просьбам, он дал ей запасные ключи от квартиры. До сей поры ее визиты не вызывали у него раздражения, скорее наоборот. Воображение услужливо рисовало смешную картинку: волк Сидоровский с рогами оленя… Да, это было смешно… Но — было… А теперь эта картинка перевернулась оборотной стороной, и сегодня Сидоровский почему-то уже не был так смешон. А стало быть, и его жена перестала быть так злорадно желанна. Врублевский по-прежнему не испытывал к старому противнику ни жалости, ни чувства вины, просто ему перестала приносить удовольствие эта месть.
Врублевский вздохнул, снял пальто и прошел в комнату. Свет был потушен, но девушку он увидел сразу. Она сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и смотрела на кружащийся за окном снег. Из всей одежды на ней были только белая рубашка Врублевского и черная ленточка-бархотка на шее.
— Какая холодная весна в этом году, — не поворачивая головы, сказала она. — На дворе уже апрель, а снег все идет и идет… Я уже соскучилась по солнцу…
— Нашла бы себе богатого спонсора и сидела сейчас в шезлонге где-нибудь на Майами, — буркнул Врублевский.
Она повернулась, удивленная, пристально вгляделась в его лицо и понимающе усмехнулась:
— А-а, пират только что из похода и не успел еще остыть после абордажного боя. Пленных оказалось слишком мало, и развешивание их на реях не принесло желанного удовлетворения. Хочется растерзать кого-ни- будь еще… Хорошо, начинай. Я согласна.
— У Гумилева есть интересное стихотворение как раз по этому поводу. Если утрировать, то это выглядит так. Когда варвары захватили один город и входили в него победным шествием, обнаженная царица уже ожидала их на площади, с полумольбами-полутребованиями взять ее. Обычная сладострастная стерва-мазохистка, почему-то возомнившая себя достойной наградой… Знаешь, чем все это кончилось?
— Чем?
— Посмотрели они на нее, как на дуру, и дальше пошли, сообщил Врублевский. — Варвары, Наташа, честней и проще так называемых «цивилизованных людей» с их хитросплетениями пресыщенной жизни. Они любят женщин, но они при этом уважают их. Настоящих женщин, матерей их детей, своих жен и подруг. Тех, кто хранит им верность и ждет из долгих походов. Может быть, я и варвар, может быть, ты права, и желание грабить и убивать у меня в крови, но в моей крови есть память и о той женщине, что плакала обо мне на стенах города, провожая меня…
— «Плач Ярославны» мы проходили в школе, — кивнула она. — И что вытекает из этой патетики?
— Уходи, — сказал он. — Мы с тобой и так достаточно натворили… Хватит, пора остановиться.
— Ах, у нас гордость проснулась, — даже в темноте было заметно, каким недобрым огнем полыхнули ее глаза. — «Объедки с чужого стола нам не нужны»? «Львы падалью не питаются»? Что же ты раньше об этом не вспоминал, гордый ты наш? Мясо рвал не хуже стервятника, а теперь вдруг опомнился: «Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами»… Нет, друг любезный, не варвар ты. Льстила я тебе. Крадун ты мелкий. Урка дешевая. Ты хочешь оправдывать свои кражи идейными соображениями Робин Гуда и «одинокого волка»? Не выйдет! Ты — обычная мелкая мразь, решившая стать счастливой за счет других. Ты презираешь и тех, кто рядом с тобой, и тех, кого ты грабишь, и тех, с кем воюешь. Разумеется, один ты хороший. А на подлости тебя толкнули обстоятельства… Наверное, утешаешь себя тем, что ты несравненно лучше этих бритоголовых дебилов? Чем ты лучше их, Врублевский? Ты хуже во сто крат, потому что они по крайней мере искренни в своей подлости, а ты из породы тех, кто и их предаст, когда наворует вдоволь. И ты все время будешь находить для себя оправдания… Говоришь-то ты хорошо. Правильно все говоришь. Да вот беда — делаешь-то все по-другому. Ты предашь лучшего друга и простишь себя. Ты будешь обманывать любящих тебя и найдешь себе оправдание… Себя ты никогда не осудишь. Может быть, только слегка пожуришь, но опять же — любя… Ты придумал себе красивое оправдание: «Тот Врублевский умер честным человеком». Он не умер, Врублевский. Это ты его предал и убил. Собственными руками. Дерьмо ты, Врублевский.
— Это все? — устало спросил он, — Все верно, все правильно. А теперь иди.
— А я-то?! Я?! — каким-то истерическим смехом рассмеялась она. — Я была подстилкой предателя… Дура! Ой, дура!..
— Еще о муже вспомни, — посоветовал он. — Об этом «святом человеке, не заслужившим такой жены». Скажи, что ты ошибалась, заблуждалась, что это было временное помутнение рассудка… А еще лучше, что это я тебя обманул, пустив пыль в глаза… Уходи, Наташа. Я очень устал…
— Да, ты прав: я такая же мразь, как и ты, — сказала она. — Невиновных нет… Потому-то мы и поливаем друг друга ушатами грязи, наслаждаясь своей болью… А знаешь ли ты, как холодно быть одной? Как нужно женщине понимание и внимание, пусть даже «искусственное», «суррогатное»? Нельзя быть семьей в одиночку… Господи, какая клоака кругом, какая грязь!..
— Сами создаем эту грязь, — сказал Врублевский. — Чужое только святые расхлебывают, а мы свое кушаем, то, что сами производим… Хватит играть, Наташа. Лично я уже устал от игры. На меня все время пытаются надеть какие-то чужие личины, какие-то странные маски. Меня видяттак, и хотят, чтобы я был таким, а я другой. Я устал от масок и хочу попытаться быть самим собой. Когда-то надо попытаться быть самим собой. Так почему бы не начать сегодня?.. Ты надела на меня чужую маску. Это был не я, Наташа. Ты уж извини…
Она молча одевалась, собирая небрежно разбросанные по комнате вещи. Вышла в коридор, натянула сапожки, надела полушубок и только тогда ответила:
— Не могу. Не могу я тебя извинить, Врублевский. Потому что ты так ничего и не понял… А вот ты меня извини. Это ведь я начала тогда эту игру… Не нужно этого было делать, но что уж теперь… Прощай, Врублевский. Не поминай лихом.
