— Кому еще кофе, господа? — спросил г-н Соломон, вскидывая руку.
Г-жа Соломон даже вздрогнула. Какое облегчение — наконец-то есть предлог покинуть этого бирюка.
— Вы меня отпустите на секундочку? Надо посмотреть, что там с кофе…
Капитан Мануила вспыхнул и закивал головой, как бы говоря: «Боже мой, сударыня, ну разумеется. Кому же, как не вам, хозяйке…» Но ненароком встретил глаза Дорины, прочел в них, как ему показалось, благосклонность и осмелел.
— Я вижу, мы любим поэзию? — вдруг обратился он к ней.
За столом разом наступило молчание. Дорина покраснела и затеребила пальцами жемчужины ожерелья. Предвкушая дискуссию о литературе, Стамате слегка налег на стол, приготовившись слушать.
— Мне просто нравятся некоторые поэты, — ответила Дорина. — Особенно современные.
— Заметил, заметил, — улыбнулся капитан Мануила. — Вы не узнали, чей романс, хотя не такая уж это глубокая древность. Раду Росетти.
Лиза посмотрела на капитана с изумлением. Да он не так уж и прост, выходит… Конечно, это Раду Росетти. У тети Ляны были томики его стихов, она и сейчас, столько лет спустя после тетиной смерти, помнит полочку с книгами в гостиной, в старом доме на бульваре Паке; книги стояли, пока тетя Ляна не умерла — от туберкулеза, как и все ее сестры. Лиза тогда уже ходила в лицей. Она помнит, что смотрела на заветную полочку горящими глазами. Там была и новинка, «Ион»[20], но Лиза втайне предвкушала, как теперь, после тетиной смерти, она возьмет себе те два томика насовсем, никому в голову не придет спохватиться. Однако все мечты пресек мамин голос: «Ничего не трогать, крутом микробы!» Книжки потом сожгли, так ей сказали, сожгли и бельевую корзину с подшивками «Литературного мира»…
— Раду Росетти, Господи Боже ты мой, какой поэт! — воскликнул Стере. — Мне довелось познакомиться с ним в войну…
Лиза опустила глаза. Всего на девять лет старше меня, а кажется таким старым, таким чужим… И кто его просит стариться вот так, в одиночку, будто только в пику ей, чтобы непрерывно напоминать, что он знавал другие времена, что он — другое поколение.
Г-н Соломон, воспользовавшись тем, что завязался общий разговор, под шумок покинул гостиную. Завернул в буфетную и, притворив за собой дверь, окинул хозяйским оком бутылки и сифоны, размещенные в ведрах со льдом. Потом заглянул в спальню. Г-жа Соломон курила перед зеркалом, левой рукой поправляя прическу.
— Ты знаешь, вино все прикончили, — объявил г-н Соломон.
Г-жа Соломон пожала плечами, ленивой походкой отошла от зеркала и села на край кровати.
— Но и обед кончился, слава Богу, — проронила она со скукой в голосе.
— Однако все прошло превосходно, — заметил г-н Соломон. — И стол ломился. Ты говорила, цыплят не хватит, а сколько еще осталось… Кстати, ты велела прислуге положить их на холод? При такой жаре… А они вечером понадобятся.
Он тоже закурил и подсел к жене.
— Так как решено — мы едем в монастырь вместе с гостями?
— Как скажешь, — отвечала г-жа Соломон. — Но имей в виду, я там не сплю. С клопами-то и с комарами…
— Никого, кроме комаров, — улыбнулся г-н Соломон.
— Да когда ты что чувствовал!
Они помолчали, пуская дым в потолок.
— Что ты думаешь о капитане? — спросил г-н Соломон.
— Думаю — где вы такого откопали…
— А между тем он неглуп, — заметил г-н Соломон. — После того как ты вышла, он сам завел весьма серьезный разговор… Малый стеснительный, верно. Но, может быть, это вина Стере, слишком уж круто он взял его в оборот…
— А второй кто? — поинтересовалась г-жа Соломон, поднимаясь.
— Приятель капитана, Стамате, дипломированный агроном, сколько я понял…
Г-н Соломон прислушался, сведя брови, пытаясь определить, что происходит за стеной, потом деловито сказал:
— Кофе, кажется, подают.
За дверью раздались тяжелые шаги, и, под голоса и смех из гостиной, вошла старая г-жа Соломон.
— Вот вы где, — сказала она без выражения.
Медленно, стараясь не шаркать, доковыляла до кровати, со вздохом на нее опустилась, спросила:
— Какого вы о нем мнения?
— Лишь бы решился, — ответил г-н Соломон.
— Вот и я то же говорю.
Г-н Соломон обернулся к жене.
— Аглая, золотко, тебе бы лучше все же вернуться в гостиную. Может, они захотят перейти в сад. Жара уже спала…
Г-жа Соломон мимоходом снова взглянула в зеркало, снова поправила прическу.
— А ты что скажешь? — спросила ей в спину свекровь.
Г-жа Соломон пожала плечами.
— Ах, да кто его разберет…
Когда за ней закрылась дверь, старуха посетовала:
— Он ей не приглянулся…
— Да у нее семь пятниц на неделе, разве ты не знаешь? Когда мы сидим тут одни, она вздыхает по гостям. Наедут гости — они ее утомляют… А мне капитан понравился. К тому же образованный человек…
— И другой тоже очень мил, — добавила старая г-жа Соломон.
Из-за двери донесся шум отодвигаемых стульев, смешки: гости вставали из-за стола, благодаря за угощение. Г-н Соломон заторопился из спальни.
— Будь добра, мама, — бросил он уже с порога, — распорядись насчет ужина нам в дорогу, с этим монастырем знаешь как, надо все продумать.
II
В саду было еще довольно жарко. Стере снял пиджак и повесил его на дерево, оставшись в одной рубашке, из ворота которой выступала полная, гладкая, белая шея. Рири как раз шла мимо с целым подносом запотевших стаканов. Стере остановил ее.
— Мне без варенья. Благодарю, — сказал он, беря в обе руки по стакану.
Прислонясь к стволу вишни, Лиза смотрела, как он запрокинул голову, будто хотел влить воду прямо в глотку, и пьет не переводя дух. Лиза смотрела, и ей было уже все равно. Что ж, жизнь загублена, отвели ей глаза, одурачили, не дав опомниться.
В эту минуту ей хотелось одного: найти родственную душу, излиться перед кем-нибудь, пусть это будет совершенно незнакомый человек, рассказать ему всю свою жизнь, год за годом.
Она оглянулась. Неподалеку, на траве, расположился Владимир, брат Рири, с двумя новыми гостями. Владимира было не узнать: в его манере говорить появилось что-то веское, солидное. Лиза пригляделась и заметила сигарету, которую юноша важно держал между пальцами. Дым дрожал в теплом воздухе — редкой голубоватой струйкой, быстро исчезающей на свету.
— У тебя что, голова болит?
Стере подцепил ее под руку, ублаготворенный.
— Вовсе нет. — Лиза постаралась попасть ему в тон.
— Ну да, будто я не вижу! — Стере повысил голос. — Это все из-за романса. Ты какой была, такой осталась: плакса, капризунья!..
Стамате услышал и покраснел. Стере обласкал его дружеским, благосклонным взглядом.
— Вы не споете нам, сударь, чего-нибудь повеселее? — крикнул он и потянул Лизу за собой, к сидящим на траве.
Стамате хотел встать, но Стере опустил руку ему на плечо.
— Без церемоний, прошу вас. Тут все свои.
— Но, может быть, даме это вовсе… — забормотал Стамате.
— Дама у нас натура сентиментальная, романтическая, — с улыбкой перебил его Стере, — поэтому я и спрашиваю, не споете ли вы нам чего-нибудь повеселее…
Стамате предпринял еще одну попытку встать, чувствуя себя в высшей степени неудобно: он сидел, обхватив руками колени, и смотрел на собеседника снизу вверх, натужной улыбкой и преувеличенной мимикой пытаясь скрыть неловкость и недостаток энтузиазма.
— Сидите, сидите, милейший. — Стере еще раз налег ему на плечо. — Или стоя вам лучше поется?
— Не думаю, что в саду вообще можно петь, — сказала Лиза. — Не то место…
Владимир раздраженно швырнул сигарету через забор. Только дискуссия пошла на лад, только он справился со своей несчастной робостью, сковывавшей его за обедом, — и нате вам, перебивают.
— Кто же поет в такую жару? — с иронией воскликнул он. — Лучше подсаживайтесь к нам, скоротаем время до сумерек. Господин капитан знает массу интересных вещей. Он только что рассказывал нам об одной книге…
— О, не надо! — робко запротестовал капитан.
— Да вы, я вижу, кладезь премудрости! — деланно восхитился Стере.
— …Представь, Лиза, книга о существовании Иисуса Христа! — договорил Владимир.
Лиза изобразила на лице живейший интерес.
— Кто же может знать что-нибудь наверняка об Иисусе Христе? — беспечно обронил Стере.
— Но есть документы, — осмелился заметить капитан Мануила.
— Документы! А документы не те же самые попы намарали? — с сарказмом возразил Стере. — Я всегда утверждал и позволю себе повториться: религия хороша для крестьян, для черни, чтобы не допускать анархии… Конечно, вы скажете, что Христос был идеалом нравственности, самоотречения и так далее. Перед идеалом я немею. Тут, конечно, мы все должны брать его в подражание…
