– Мы бежать собрались, а они решили нам помешать. Вот и произошла заварушка в скверике. Что нам сейчас делать, товарищ командир, мы не сможем дальше жить в этом коллективе?
– Я все прекрасно понимаю. Хорошо, что сознаться-то хоть ума хватило. Вот два чистых листка бумаги. Пишите рапорта с просьбой о переводе в другую часть. Страдаем, мол, клаустрофобией. Не можем находиться под землей, в бункерах там разных. Периодически возникают приступы безудержного и ни чем не объяснимого страха. Я буду ходатайствовать о скорейшем переводе, а пока, наверное, придется на «губе» посидеть. Другого выхода, если честно сказать, не вижу. Тех ребят нужно выпускать. А находиться с ними вместе вам, пожалуй, даже опасно. Не хватало еще напоследок дров наломать.
«Лысый» и «Немец» с присущей им аккуратностью принялись писать рапорта.
– Товарищ командир, а куда нас сошлют-то? За полярный круг, наверное, куда-нибудь?
Комбат рассмеялся. Похоже, что сегодня утром он действительно находился в хорошем настроении.
– Нет, с таким недугом на крайний Север не посылают. Будете служить в городе, там, где есть госпиталь поблизости. И хватит об этом. Дневальный!
В кабинет вошел дежурный по штабу.
– Вызови дежурного по части, и пусть проводит этих двоих друзей на «губу». Вот записка. Иди. Чего рот-то раскрыл? Что-нибудь не ясно?
Солдат в спешке удалился, а командир, задумавшись, не торопясь, закурил сигарету. Он смотрел куда-то в даль, сквозь оконные стекла, и казалось, видел там нечто чрезвычайно интересное. «Немец» не смог преодолеть свое любопытство и тоже выглянул в окно. За стеклом вырисовывался знакомый силуэт солдатской столовой. Вековые сосны, что шумели на заднем дворе, не сдавались под натиском упрямого и неугомонного ветра. И больше, пожалуй, ничего интересного.
Съев кислую похлебку, заменявшую завтрак, и запив стаканом не – сладкого чая, Игорь вновь задремал. Но его тут же привел в себя щелчок отпираемой двери.
– Николаев, на выход.
«Что им нужно? Неужели опять на допрос? Как это все надоело, в конце-то концов. Вечно, что ли, так будет продолжаться?!»
– Давай – давай, пошевеливайся. Не охота из клетки выходить, видно? Понравилось тут? Как рыба в воде себя чувствуешь, – солдаты шутили с ним.
«Так с „губарями“ не должны обращаться», – подумал про себя. В коридоре уже стоял Васька.
– Вот, забирайте свои шмотки и идите. Всё, свободны. Нечего в коридоре толкаться.
Выйдя на улицу и идя по направлению к казарме, они все еще не могли понять, что же все-таки произошло.
– Послушай, а чего это нас отпустили-то?
– Да я и сам в толк не возьму никак. Придем в часть, там все и прояснится.
Поднимаясь по лестнице, ребята услышали знакомый голос дневального. Того самого, что стоял в ту злополучную ночь на тумбочке:
– Подойти поздороваться с дежурным по части не хотите.
– Успеем. Ты то как, дружище, зачастил смотрю. Понравилось, боишься место займут.
– Вашими стараниями. А ты Николаев, дуй быстрей к командиру. Как, ты ещё здесь.
Через минуту, Игорь постучал в массивную дубовую дверь и, отрапортовав, как положено, о своем прибытии, вытянулся по стойке смирно.
– Ну, что, Николаев, ничего не хочешь мне рассказать?
– Да нет, товарищ командир, я, вроде, уже все сказал.
– Ну, нет так нет.
Командир замолчал. В душе у Игоря похолодело. Он считал, что именно в эти секунды и решается его судьба. Но, улыбнувшись, подполковник вдруг добавил:
– Только будь поумней в другой раз.
– Разрешите идти?
– Иди, иди.
И вновь дни тянулись за днями, монотонные и похожие один на другой, нескончаемой и совершенно однообразной вереницей. Порою начинало казаться, что время и вовсе остановило свой ход. Его движение здесь можно было сравнить разве что с ходом судна в океане. Когда не видно берегов, то начинает казаться, что корабль и вовсе никуда не плывет, а просто-напросто стоит на якоре на одном и том же месте. Свирепый старшина в последнее время почему-то совсем перестал баловать своего подопечного тёплым отцовским вниманием. Может, потому, что тот исправно нес службу. Ходил в наряды, заступал на дежурство. А может быть, и оттого, что парень давным-давно на выпадки страшного прапорщика внимания не обращал. И последнему это казалось крайне обидным. Не желая показывать остальным солдатам своей слабости, отец родной решил просто отстать от «неправильного бойца» и переключил свой воспитательный талант на тех солдат, которые более уважительно относились к его педагогическим способностям.
На дворе стояла середина июля. Лето было в самом разгаре. Тайга представлялась восхищенному взору во всей своей красе. Она цвела и благоухала. И хотя при напряженном ритме солдатской жизни сложно наслаждаться всей этой красотой, Игорь все-таки нет-нет, да находил минутку-другую, чтобы просто полежать, ничего не делая, на пестром и таком мягком ковре, сплетенном из пахнущих медом трав и цветов. Возможно, что именно эти короткие минуты отдыха и помогали ему в не – легкой службе, давая тот новый заряд жизненной силы и энергии, при помощи которого можно перенести все трудности и невзгоды, что порою непосильным грузом ложились на еще не окрепшие плечи. Они да еще, пожалуй, та маленькая трубка, что лежала в кармане и постоянно напоминала о доме.
«Мать писала, что дядя Сережа ушел в какую-то экспедицию по Уралу. Люди пропали без вести. С трудом верилось, что в наши дни такое возможно, но тем не менее о дядьке вестей не было. А еще она говорила вроде, что в этот самый поход его снарядила родная супруга, чтобы денег побольше подзаработал. Она, мол, с каким-то там хмырем спуталась, который ей в этом и помог. Сначала его в экспедицию, а потом и ее в „дурку“ запрятал. Так ей и надо. Стерва она, эта Танька. Если с дядькой что-то случится, я ей сроду этого не прощу. А хмырю этому, ей-богу, морду набью, как вернусь». Игорь до боли сжал кулаки. Тяжелые мысли неприятным грузом лежали на душе. В себя его привел истошный крик дневального по роте:
– Эй, Николаев, ты чего там расселся? Я тебя уже полчаса ищу. Давай дуй к Полякову.
Командир роты, капитан Поляков, человек спокойный и рассудительный. Игорь его за это уважал. В отличие от старшины, он вообще никогда не повышал голоса и являлся полной противоположностью прапорщика. Но вместе с тем это был командир строгий и требовательный и повторять по два раза одно и то же не любил. Прекрасно зная это, солдат встал и быстрым шагом направился в сторону казармы. Ротного встретил на крыльце, у входа.
– Николаев, я сейчас сильно тороплюсь, поэтому слушай меня внимательно, второй раз повторять не стану.
Парень про себя улыбнулся: «Мог бы и не говорить одно и то же в сотый раз».
– Ты знаешь, наверное, что Козлов у нас скоро увольняется. Так вот, два раза в неделю вместе с механиком, будешь ходить на вертолетную площадку, знакомиться с оборудованием. Иногда, если вылетим на учебные полеты, попробуешь поработать. Распорядок тебе старшина доведет. Закончив, он пошел в сторону штаба, а солдат, так и остался стоять на крыльце, не в состоянии до конца осознать все то, что только что услышал. Он в буквальном смысле слова сам не верил своим ушам. Его радость не могло омрачить даже то, что только что было упомянуто имя старшины.
Место радиста на вертолете считалось одним из самых «блатных» в части. Работа «непыльная». А кроме того, из иллюминатора в хорошую погоду открывается вид, достойный пера художника. «Отцы-командиры» частенько летали на рыбалку, устраивая там небольшие пикнички. Немного подвыпив, они щедро одаривали солдат, которых в экипаже было всего двое, радист и механик. Если служить без залетов, то всегда можно съездить домой в отпуск. И кроме всего прочего, его больше не станут ставить в наряды. Боевая машина должна быть готова взлететь в любую минуту.
Бойцов всегда отбирали тщательно, надежных, а главное, не болтливых. Возможно, что недавние события сыграли не последнюю роль в том, что сегодняшний разговор состоялся.
«Но кого ещё поставят в экипаж?» Хотелось узнать это немедленно. Почти бегом он поднялся по лестнице на второй этаж.
Страницы прошлых лет листая,
Тебе припомнится вдруг сразу
Прошедших дней рутина злая.
А ветер, что не виден глазу,
Своим дыханием согреет
И теплотой сердец любимых
В ненастье душу обогреет.
Он чередою лиц незримых,
Но близких и родных до боли
Вонзится острою стрелою,
Вмиг, сердце вдребезги разбивши,
Вновь улетит. А став золою,
Вдруг седины оставит метку,
Исчезнув снова за горами.
И лишь слепая неизвестность
Останется кружить над нами.
Из года в год скользить по краю,
Но сердце, биться не устало.
И если ты кому-то нужен,
Поверь, не так уж это мало,
Чтоб дальше жить и вновь сражаться,
Дырявой шкуры не жалея.
И лишь одну мечту большую
В душе хранить, теплом лелея.
Люди казались похожими один на другого, словно две капли воды. Одежда грубого пошива, довольно крепкая на вид. Из какого материала она сделана, Сергей пока определить не мог. Дядя Фёдор заговорил первым:
