На следующий день мы встретились в «Старбакс», и все были в подавленном состоянии. За несколько дней до того — сразу после возвращения в Англию — было очевидно, что нам нет друг от друга никакой пользы; а теперь мы с трудом могли себе представить, что какие-то другие люди могут составить нам компанию. Я окинул взглядом кафе: молодые мамаши с детьми, молодые мужчины и женщины с мобильными телефонами и какими-то документами, студенты-иностранцы… Я попытался представить себе, что заговариваю с кем-то из них, но это было невозможно. Они бы и слушать не захотели о людях, прыгающих с крыши многоэтажки. Никто бы не захотел, кроме людей, которые сидели со мной за одним столиком.
— Черт, я всю ночь не спал, думал о том парне, — сказал Джей-Джей. — Что с ним такое произошло?
— Наверное, он просто слишком близко все принимал к сердцу, — предположила Джесс. — Он был похож на человека, которые слишком резко на все реагирует.
— Ты очень наблюдательна, Джесс, — сказал я. — Я не успел толком его разглядеть, но он, конечно, не был похож на человека с серьезными проблемами. Правда, он потом спрыгнул с крыши. Но если у него и были проблемы, то с твоими им не сравниться.
— Об этом напишут в местной газете, — заметила Морин. — Обычно пишут. Я часто читала о самоубийцах. Особенно когда до Нового года оставалось все меньше времени. Я сравнивала их с собой.
— И? Каково это?
— Ну… — замялась Морин. — Нормально. Но некоторых я не могла понять.
— Например?
— Когда люди кончали с собой из-за денег.
— Я должна целой куче людей, — гордо заявила Джесс.
— Может, тебе стоит задуматься о самоубийстве, — предложил я.
— Там немного, — объяснила Джесс. — Двадцать фунтов там, двадцать фунтов сям.
— Все равно. Долг платежом красен. А если ты не можешь раздать долги… Возможно, стоит выйти из затруднительной ситуации, сохранив хотя бы честь.
— Эй, послушайте, — одернул нас Джей-Джей, — давайте не будем отвлекаться.
— От чего? Не в этом ли вся проблема? Что не от чего отвлекаться?
— Давайте не отвлекаться от того парня.
— Мы о нем ничего не знаем.
— Нет, но… Не знаю. Мне кажется, это важно. Он сделал то, что собирались сделать мы.
— А мы вправду собирались?
— Я собиралась, — сказала Джесс.
— Но не сделала.
— Ты на меня уселся.
— Но когда я тебя отпустил, ты все равно ничего не сделала.
— Ну… Мы поехали на ту вечеринку. А потом поехали отдыхать. Ну, сам знаешь… Одно, другое, третье.
— Это ведь ужасно! Надо тебе выкроить время и сделать запись в ежедневнике. А то ведь так и будешь жить дальше.
— Заткнулся бы.
— Ребята, ребята…
И опять я позволил Джесс втянуть себя в совершенно недостойную перебранку. Я решил вести себя более чинно.
— Подобно Джей-Джею, я всю ночь размышлял о случившемся.
— Козел.
— И пришел к следующему выводу: мы не собираемся всерьез покончить с собой. Мы никогда не собирались этого делать всерьез. Мы приблизились к краю чуть ближе, чем некоторые, но нам ни за что не дойти до той грани, которую переходят другие. И это нас всех в некотором смысле объединяет.
— Согласен. Нам хана, — сказал Джей-Джей.
— Я что-то не совсем поняла, — смутилась Джесс.
— Все, конец, — объяснил я. — Вот наш мир.
— В смысле?
— Это наш мир, — взмахнул я руками. Этим жестом я охватил и нас, и дождь за окном — то есть все, что весьма красноречиво свидетельствовало о нашем тогдашнем состоянии. Потом добавил: — Все, конец. Выхода нет. Даже выход для нас — не выход. Это не для нас.
— Херня какая-то, — разозлилась Джесс. — И я не буду извиняться, Морин.
— Вчера я хотел рассказать вам, о чем прочитал в одном журнале. О самоубийствах. Помните? В общем, там говорилось, что кризисный период длится девяносто дней.
— Кто такое сказал? — спросил Джей-Джей.
— Автор статьи, суицидолог.
— Это профессия такая есть?
— Почему бы и нет?
— Не важно. И что с того? — не поняла моей мысли Джесс.
— У нас прошло сорок шесть дней из девяноста.
— А что случается после этого?
— Ничего особенного не случается, — ответил я. — Просто… Все меняется. Сама организация всего того, что делало жизнь невыносимой, меняется. Она словно смещается. Это такая астрология, только применительно к настоящей жизни.
— Но ведь у тебя ничего не изменится, — возразила Джесс. — Ты все равно останешься телеведущим, которого выгнали с телевидения, который попал в тюрьму за секс с пятнадцатилетней девицей. Этого никто не забудет.
— Да. Ладно. Если тебе будет легче, я готов признать, что в моем случае теория про девяносто дней не работает.
— Да и Морин она тоже не поможет, — не успокаивалась Джесс. — И Джей-Джею. Я, правда, могу измениться. Я вообще изменчивая.
— В общем, я просто предлагаю снова перенести дату нашего расставания. Понимаете… Да, я о вас немного знаю. Но сегодня утром понял, что не готов сейчас остаться в одиночестве. Забавно, конечно, ведь никто из вас мне особенно сильно не нравится. Но, похоже, вы… Похоже, вы — это то, что мне сейчас нужно. Это как если вам нужно есть больше овощей или пить больше воды. Что-то из этой серии.
Все заерзали, и я воспринял это как проявление солидарности, пусть и без особого энтузиазма.
— Спасибо тебе, — сказал Джей-Джей. — Очень трогательно. Когда кончаются эти девяносто дней?
— Тридцать первого марта.
— Вот так совпадение, — удивилась Джесс. — Ровно три месяца.
— И что?
— Ну, как-то это несерьезно. Ненаучно, что ли.
— А если бы речь шла о восьмидесяти восьми днях?
— Ну да. Это было бы более научно.
— Нет, я все понял, — прервал нас Джей-Джей. — Три месяца — это правильный срок. Каждое время года длится три месяца.
— Весьма похоже на правду, — согласился я. — Особенно если учесть, что всего четыре времени года, а в году ровно двенадцать месяцев.
— Так что мы вместе перезимуем. Это круто. Ведь именно зимой накатывают все грустные мысли, — объяснил Джей-Джей.
— Похоже на то, — снова согласился я.
— Но нам нужно что-то делать, — задумался Джей-Джей. — Не можем же мы просто сидеть и ждать, пока закончатся эти три месяца.
— Типичный американец, — сказала Джесс. — А что ты хочешь сделать? Забросать бомбами какую-нибудь несчастную маленькую страну?
— Конечно. Бомбардировки немного меня отвлекут.
— Так чем мы будем заниматься? — спросил я у него.
— Вот уж не знаю. Зато я знаю, что если мы оставшиеся полтора месяца будем только ныть, то мы тем самым не будем себе помогать.
— Джесс права, — признал я. — Типичный американец. «Не будем себе помогать». Помоги себе сам! Все в твоих силах, стоит только захотеть, так? Можешь и президентом стать.
— Да что вы все, с ума посходили? Я не предлагаю всем стать президентами. Можно хотя бы официантом поработать.
— Чудесно! — воскликнула Джесс. — Давайте откажемся от мыслей о самоубийстве потому, что кто-то дал нам пятьдесят пенсов чаевых.
— Нет, в этой гребаной стране ни хрена ты не получишь. Прости, Морин.
— Но ты всегда можешь вернуться туда, откуда приехал, — заметила Джесс. — Это бы многое изменило. К тому же дома у вас есть и повыше, разве нет?
— Ладно, — сказал я. — Осталось сорок шесть дней.
В той статье было еще кое-что. Там было интервью с человеком, выжившим после того, как он попытался покончить с собой, спрыгнув с моста «Золотые ворота» в Сан-Франциско. Он рассказал, что как только он прыгнул, то сразу понял: в его жизни нет ничего такого, с чем он не мог бы справиться — за исключением того, что он уже спрыгнул с моста. Не знаю, почему я не рассказал об этом остальным; вам может показаться, что это была бы весьма уместная история. Но я хотел какое-то время не рассказывать об этом. Мне казалось, что настанет еще более подходящей для нее момент, когда наша история закончится. Если она вообще закончится.
На следующей неделе об этом написали в местной газете. Я вырезала статью, сохранила ее и теперь время от времени перечитываю ее, пытаясь понять того бедного человека. Никак не могу выбросить его из головы. Его звали Дэвид Фоули, он покончил с собой из-за проблем с женой и детьми. Она встретила кого-то другого и переехала к тому мужчине вместе с детьми. Как я узнала из статьи, он жил всего в двух кварталах от меня, и мне это показалось очень странным совпадением, но потом я догадалась, что люди, о которых пишут в местной газете, всегда живут где-то рядом, если только речь не идет о каком-нибудь высоком госте, приехавшем открывать школу или еще что-нибудь. Например, в школу Мэтти однажды приезжала знаменитая актриса Гленда Джексон.
Мартин был прав. Увидев, как спрыгнул Дэвид Фоули, я поняла, что не готова была сделать то же самое в Новый год. Я была готова что-то делать ради этого, поскольку у меня появлялись хотя бы какие-то дела, и я с каким-то странным нетерпением ждала Нового года. Встретив на крыше людей, я с удовольствием разговорилась с ними, вместо того чтобы прыгать. Думаю, они бы не стали мешать мне прыгать, если бы знали, почему я оказалась на крыше. Они бы не держали меня. Но, несмотря на это, я бы все равно спустилась по лестнице и пошла на ту вечеринку. Бедняга Дэвид не захотел с нами разговаривать, и я это запомнила. Он пришел туда, чтобы спрыгнуть, а не потрепаться. Я тоже шла туда прыгать, но закончилось все болтовней.
