Впрочем, хватит косить под придурка, изображая ради остроты полемики игру в психическое помешательство в лицах. Пора честно признаться себе в тех кощунственных подозрениях, что закрадываются в душу, — а способны ли мы в принципе к каким-либо общественным ЗАвоеваниям, и в частности демократическим? Нет, не во имя того, чтобы отстоять свое, оказать соПРОТИВление неприятелю, покусившемуся на ниспосланные нам «сверху» права и свободы, — это-то как раз пожалуйста, это запросто, это сколько угодно. А вот чтобы не «против», а «за», причем не потому «за», что «против» было бы еще хуже, а потому что «за» — это как раз то, что нужно. И, конечно, не ЗА размытое неопределенностью политических формулировок светлое будущее с еще более расплывчатыми способами его воплощения.
Так вот, по трезвому размышлению вынужден признаться: общественные завоевания нам не грозят. Разумеется, отважившись на такой неутешительный вывод, я просто обязан поставить вас в известность, что употребил выражение «по трезвому размышлению» — не для красного словца. Этим малопопулярным в российской глубинке словосочетанием я даю вам ясно понять, что решительным образом отвергаю всякие инсинуации относительно видимого мною в черном цвете прогноза на будущее якобы из-за беспрерывных пьянок на теплоходе и нашего захода в порт Касабланка, где, как и подобает приличному африканскому городу, вокруг всё черным-черно. Как бы не так! Эта чернуха посетила меня в погожий июльский день, длящийся в наших северных деревенских широтах до самых поздних сумерек, в те короткие мгновения полного просветления сознания и душевного катарсиса, которые изредка всё же перепадают человеку, когда он сидит на собственноручно сколоченной лавочке возле баньки под высокой березой и мелким орешником в обмотанном вокруг бедер полотенце, покуривая в перерыве между первым паром и вторым заходом желанную пахитоску. Именно в такие редкостные моменты бытия, когда едва ли кто из местных жителей осмелится потревожить распаренного дачника, дабы не прослыть в глазах односельчан повинным в том, что своим бесцеремонным вторжением в чужие пределы он нарушил очистительный акт благостного соития доброго соседа с природой, ко мне и пришло понимание написанной нам на роду безрадостной доли, обрекающей нас до скончания века плестись в хвосте общеевропейского демократического процесса. Если вам от этого будет легче, тогда некоторым утешением может послужить ссылка на то, что это скорее наша беда, чем вина. И зовется та напасть — русским перекошенным дуализмом, чья ущербная кривобокость не всегда даже заметна, ибо, как всякий физический изъян, который ради приличия люди стараются особо не выпячивать, как-то скрывать от посторонних глаз, прятать в искусном крое одежды, — дуализм успешно маскирует свой тяжелый недуг, напяливая на себя то просторную рясу священника, то широкую блузу добропорядочного славянофила, то большого размера косоворотку записного патриота, а то и вместительную телогрейку тихого агностика, отрицающего возможность познания русской души, российского разгильдяйства, а заодно уж и самой объективной действительности, но всё врожденное уродство дуализма тут же вылезает наружу, как только робкими призывами к материальному благополучию в интерьере демократических свобод мы тщимся уравнять в правах наше скромное бытие с непогрешимым великодержавным сознанием.
…Уверенный, что моему слиянию с природой ничто не может помешать, я был несказанно удивлен, когда из-за бани, со стороны заднего двора, неожиданно появился Толян — мой первейший деревенский дружбан. Нетвердым шагом он преодолел разделявшее нас расстояние, тяжело опустился рядом со мной на лавочку и, переборов крайнюю усталость, пик которой пришелся на вчерашний день — как раз на дату выдачи пенсии, прошелестел непослушными губами:
— Чего-то, Мишка, я так и не понял в твоих рассуждениях. Видать, никудышный ты философ, да и писатель из тебя выходит уж больно путаный.
Не скрою, я был чрезвычайно польщен. Как-никак, Толян оказался первым человеком, кто признал во мне писателя. Понятно, что я не мог его разочаровать, поэтому с жаром принялся растолковывать ему сбивчивые положения настоящей главы.
А чтобы подогреть его интерес, я воспользовался абсолютной шкалой ценностей, благодаря чему легко завладел вниманием Толяна. Я не стал выпытывать у него, что и сколько он пил вчера, а лишь намекнул, что сегодня, возможно, ему предстоит отведать капитанского коктейля с благозвучным названием «Good Mother», в котором бултыхаются 50 г водки и 50 г ликера «Amoretto», благо кое-какой подарочный ликер и в самом деле без всякой пользы пылился у меня на полке. Ну что можно сказать о таком напитке, — вопрошаю я Толяна? — Традиционный, ничем не примечательный двухкомпонентный микст предсказуемого действия и маловразумительной направленности. Что следует ожидать от такого коктейля, если ограничиться одной его порцией? Да ничего. Чтобы по-настоящему романтизировать его вкусовую гамму, а заодно придать ей национальное своеобразие, нам потребуется заменить итальянский ликер на дополнительные 50 г русской водки.
— Точно, Мишка, давай заменим, — отзывается Толян.
— Давай-то давай, но вот только это будет уже не коктейль, а полноценный мерзавчик.
Толян тяжело вздыхает, признавая справедливость моего замечания. Поэтому дальше свою мысль я уже развиваю в следующем направлении: чтобы ты, Толян, в полной мере смог ощутить необходимый коктейлю яркий букет, не оскорбив при этом собственных эстетических чувств его недостаточной крепостью, хочу привлечь твое внимание к напитку, ставшему почти неприметным в силу его каждодневного употребления, которому как-то в порыве мазохистского патриотизма я дал название «Великодержавные страдания». А чтобы украсить это название народным орнаментом, одновременно привнеся в него то же благозвучие, какое исходит от ранее упомянутого коктейля «Good Mother», я бы в конечном счете поименовал его так: «Великодержавные страдания, вашу мать!»
Вот уж коктейль так коктейль. Честно говоря, его даже пить нет необходимости, достаточно вдыхать его слезоточивые миазмы. Если же быть не только честным, но и предельно откровенным, — это уже и не коктейль вовсе, а гремучая смесь тротила с напалмом, которая ежели рванет, то мало не покажется. И уж если быть до конца честным и откровенным, а в придачу к тому же дать еще волю инстинкту самосохранения, то такую убойную смесюгу и вдыхать-то небезопасно, не иначе как в респираторе, потому что — чего в ней только не намешано!
В полном ассортименте представлена вся роза ветров религиозных конфессий: тут тебе и елейно-сладкий аромат христианства, и резкий, агрессивный запах ислама, и упоительное дуновение буддизма, даже слабый запашок сурового иудаизма и тот дает себя знать. Не смешиваясь между собой, эти запахи благоухают в воздухе по отдельности, будоража обоняние верующих и в скромные будни, и в дни религиозных праздников, в чехарде которых под залихватские окрики восседающего на облучке кучера: «Поберегись, не то зашибу!» — проносятся Пейсах, Пасха, Маулид. Весь этот букет замешан на атеизме, лишенном указанного вероисповедного благовония, но сохранившем в себе кое-какую светскую пахучесть, замечаемую, правда, разве что 8 Марта — в день общегосударственного чествования женщины-труженицы.
— Опаньки, а вот и повод нашелся, за баб грех не выпить! — оживленно вставляет Толян. — Тут ты, Мишка, верно подметил.
Цветность и консистенция напитка весьма своеобразны: в целом его цветовая палитра выдержана в ярко-красных тонах; на дне сосуда представлена выпадающая крупными хлопьями в осадок темно-рубиновая гуща; устойчиво держащаяся на плаву розовая взвесь занимает почти всю оставшуюся часть сосуда; и лишь на самом верху иллюминирует бледно-розоватыми бликами тоненькая прозрачная полоска легковесной мелочи.
Надо признать, что поистине оригинальной находкой в этом коктейле служит в изобилии представленный богатый колорит всевозможных специй и пряностей, собранных со всей многоликой российской округи, отчего напиток дышит разнообразием религиозных верований, национальных культур, художественных эпосов, древних поверий, местных традиций, стародавних обрядов, хозяйственных укладов и бытовых особенностей малочисленных народностей.
Стоит только российскому гражданину, тяготеющему к традиционным европейским напиткам, на секунду запамятовать данный мною совет — не затягиваться глубоко испарениями этого сшибающего с ног зелья и уж тем более ни при каких условиях не снимать с лица респираторную маску — и принюхаться всё же к этому коктейлю назло мне и наперекор здравому смыслу, как у него враз пропадают все поползновения быть причастным к общеевропейскому демократическому процессу, — так пьянит его волшебный дух тувинского горлового пения «сыгыт» или магическое благовоние песни «бессермян-крезь».
