Я приехал в столицу, чтобы поступить в университет, но денег у родителей не было, и сначала надо было найти работу.
Комнату я решил себе подыскать где-нибудь на окраине. Все там казалось мне таким знакомым, родным и спокойным. Пыльные улочки, невысокие домики, дворы, где среди цветов порой торчали стебли кукурузы или зеленела полоска картофеля, — все напоминало о провинции. Мое внимание привлек один из новых домов. На дверях висело объявление о том, что хозяева сдают свободную комнату «солидному господину».
Я долго топтался на грязной улице, недоверчиво посматривая на дом, потом наконец набрался храбрости, поднялся на второй этаж и позвонил.
Появилась тщедушная служаночка с тонкими, падающими на плечи косичками и пригласила меня войти. Ободренный ее простодушием, я проследовал за ней в крохотную гостиную, уставленную обитой чем-то зеленым мебелью. Там меня встретила хозяйка.
Это была рослая, еще молодая, но уже располневшая женщина с глуповатым сонным лицом, которое отнюдь не украшала надменная гримаса. Голубой халат, выщипанные брови, густой слой помады на губах напомнили мне проституток. В те годы я еще не привык к накрашенным женщинам. Я, со своей стороны, ей тоже не понравился. Мой черный, измятый и плохо сшитый костюм, широкополая шляпа, грубые башмаки, дешевый галстук и слишком широкий воротник рубашки, куда я свободно мог сунуть четыре пальца, выдавали глубокого провинциала. Хозяйка словно бы даже оскорбилась — такой мальчишка и желает снять у нее комнату.
Спросив, много ли у меня вещей, она недовольно покачала головой.
— Посоветуюсь с мужем. Зайдите завтра, а там посмотрим.
Другими словами, попросту меня выгнала.
На улице я со стыдом и болью вспоминал о своих вещах. Что я могу принести в эту наверняка красивую комнату? Кроме узенькой и короткой пружинной кровати, у меня не было ничего, даже стула. Бельишко мое составляли несколько жалких домотканых сорочек, сунутых в старый чемодан — в нашем бедняцком доме это была единственная годная в дорогу вещь. Остальные пожитки состояли из связки книг да еще одеяла и подушки, зашитых в самый ветхий из имевшихся в доме ковриков.
Гордость моя страдала ужасно, но почему-то я винил во всем не собственную бедность, а попросту разозлился на эту женщину, что, впрочем, не помешало мне явиться к ней на другой день.
Встретила меня служаночка.
— Госпожа велела вам перебираться.
Это меня удивило. Я тут же забыл о вчерашнем приеме и несказанно обрадовался. Комната оказалась хорошей, с видом на Витошу, плата — умеренной. Все это время я жил у дальних родственников, которые явно тяготились моим присутствием и не чаяли дождаться, когда я найду квартиру. В тот же день я перебрался. Хозяйка дала мне стул и маленький кухонный столик.
Вечером я вернулся довольно поздно, надеясь, что хозяева уже спят. Но, разуваясь, я услышал за стеной, отделявшей мою комнату от гостиной, хозяйкин голос. Она говорила, жалобно растягивая слова, будто волочила по полу шлепанцы:
— Сам сказал: пусти его, а теперь недоволен!
— Не делай из меня дурака! За эту комнату шестьсот надо было брать…
Его сердитый голос меня испугал. Они говорили обо мне так, словно я нанялся к ним поденщиком. Муж ругал хозяйку за уступчивость, и оба насмехались над моей бедностью, обещая выгнать меня, как только подыщется «кто-нибудь поприличнее».
— И зачем только они рвутся сюда? Голодать? — возмущался хозяин. — Безработные с аттестатами! Карьеристы! Сидели бы у себя в деревне, в сто раз больше пользы принесли бы государству. Наш-то откуда?
— Забыла, только он не из деревни, из города. Все равно — совсем серый парнишка.
— Хм, пойду-ка взгляну на него, — заявил хозяин.
Он поднялся, но я успел его опередить. Погасил свет, лег и притворился спящим. На стук я не отозвался.
Хозяин вернулся к жене. Я слышал, как он сказал, что я уже храплю.
Супруги заговорили о другом. Сначала они тихо и мирно беседовали, как люди, которые вот-вот лягут спать, но через несколько минут поссорились.
Речь шла о теще, которая не хотела записать на зятя свою часть дома. Хозяин сердился и говорил, что теща собирается снова выйти замуж. Хозяйка ее оправдывала.
Муж сыпал словами, будто из решета. Ответы жены напоминали сварливый гогот гусыни. Изложив все возможные и невозможные неприятности, якобы угрожающие им, если теща не перепишет на них жилье, хозяин принялся пугать жену бесстыдством и жестокостью нынешней жизни. Это подействовало. Хозяйка приумолкла и задумалась. Тогда он вновь вернулся к тому, что если теща выйдет замуж, жизнь в этом доме, и без того поделенном между тремя владельцами, сделается невыносимой, да и сам дом станет для них чужим. Ведь кто его знает, каким окажется «будущий папочка».
Жена молчала.
Неожиданно хозяин закричал:
— Не забывай, что положение у нас вовсе не такое уж розовое! — и что-то зашептал ей в ухо.
Хозяйка взмолилась:
— Не говори так, мне страшно!
За стеной стало тише. Какое-то время до меня доносились лишь отдельные слова. Потом хозяева вновь перешли на крик.
— А кто виноват? Откуда я знаю, как повернется дело? Всякое может случиться!
— Перестань меня пугать! Хочешь, чтоб я и эту ночь не спала?
— Надо быть… надо быть го-товы-ми ко все-му!
Он засмеялся мелким неприятным смешком. Слова вырывались отдельными слогами, похоже, жена зажимала ему рот ладонью.
— Довольно! — кричала она. — Перестань! Замолчи!
Не в силах остановить душащий его смех, муж с удовольствием дразнил ее. Наконец она заплакала.
Хозяину, видно, все это надоело, он стукнул по столу.
— Не будь дурочкой. Просто я хотел проверить, насколько ты меня любишь.
— Оставь меня в покое! — всхлипывала жена.
— Ладно, успокойся. Я знаю, что делаю. Не плачь.
Жена пробормотала сквозь слезы:
— Если б ты знал, как я боюсь…
Желая продемонстрировать ей свою предусмотрительность, успокоить и в то же время наказать ее, хозяин принялся — сначала тихо, потом все громче и громче — объяснять жене, как искусно он все устроил. Голос его дрожал от возбуждения, в котором проскальзывали нотки ярости…
Пожилой господин ненадолго умолк. Молодой человек передернул плечами. Становилось прохладно. Где-то за горами все еще вспыхивали молнии. Толпа на бульваре поредела. Блестели желтые керамические плитки мостовой.
— Все было очень просто. Мой хозяин, эксперт по доставке каких-то стройматериалов, пообещал какому-то предпринимателю, что подряд отдадут именно ему. За эту услугу предприниматель обещал отсчитать хозяину восемнадцать тысяч левов. Даже вексель подписал в качестве залога, правда не на хозяина, а на его ближайшего друга, некоего Качева.
Все это он изложил жене, во всех подробностях, старательно разъясняя детали и условия сделки, чтобы та окончательно убедилась, как ловко он «провернул это дельце».
Время от времени жена, задыхаясь от волнения, прерывала его восхищенным «О!», когда же он умолк, радостно засмеялась:
— А помнишь, что ты мне обещал? И непременно купи мне кольцо… Ах, если б не мать… но мы и без нее справимся.
Хозяин, не перебивая, слушал, как она мечтает. Потом не выдержал и тоже заговорил.
Они мечтали о где-то виденном спальном гарнитуре, о том, чтобы провести лето на море, в Гезекене,[27] о дорогой шубке из бог знает какого меха и прочем в том же роде. Муж одобрял ее проекты и удовлетворенно кряхтел: м-м-м, кха! м-м-м, кха!
Охваченные взаимной нежностью, супруги покинули столовую и отправились спать. Про меня они совсем забыли.
* * *
Этот разговор подействовал на меня оглушающе. Я долго лежал неподвижно, словно боялся шелохнуться, в ушах все еще раздавался хозяйский смех. Нечаянно подслушанная тайна привела меня в страшное смятение. Неужели жестокая картина, так бесстыдно нарисованная этим неизвестным человеком, в самом деле правда? Я припоминал все пережитые мной в столице беды и унижения и вскоре пришел к выводу, что надеяться мне совершенно не на что. Разве я, бедный и слабый юноша, смогу здесь чего-нибудь добиться, если жизнь не более чем свалка, где каждый норовит отпихнуть другого и где побеждает тот, у кого сильнее кулак?
До чего же слабым, беспомощным и ничтожным чувствовал я себя в этом городе! Ведь у меня не было ничего, кроме жалких, с трудом добытых отцом грошей, с которыми ему так нелегко было расстаться!
Чужая голая комната страшила меня, особенно это зияющее, не прикрытое занавеской окно, сквозь которое цедился мутный сумрак ночи и угадывались черные тени домов под низким, хмурым небом. До зари метался я в кровати, прощаясь со всем прекрасным и вызывающим восторг, всем, чего я ждал от жизни*. Хотелось бросить все, бежать отсюда, вернуться в родной городок к ненакрашенным женщинам и бедным, осевшим домикам, которые сейчас казались мне лучшими в мире. Страшная ненависть к хозяевам вспыхнула во мне. Я возненавидел их не потому, что они обидели меня, а потому, что воспринимал их как олицетворение тех человекоподобных существ на городских улицах, которые внушали мне инстинктивный ужас» хотя я ничего не знал об их жизни. Побуждаемый этой ненавистью, я стал каждый вечер подслушивать разговоры хозяев, чтобы узнать все подробности затеянной ими аферы.
