Он встал на колени рядом с ее стулом, изучал ее лицо и тело со страстной нежностью. Во время сна она казалась старше. Морщинки у губ и под глазами. Волосы уже начали терять свой ярко-светлый оттенок, и там и здесь появлялись рыжие и коричневые пряди. Принцесса-то была довольно потасканная, но он любил ее, кажется, даже и за это. И теперь уж он мог бы сказать: «Я знаю, как это с тобой было…» А ведь это сделала она. В ответ на его идиотские выходки произнесла свои замечательные слова в знак понимания и сочувствия. Сам-то он не догадался.
Он принялся ласкать ее. Осторожно гладить волосы, потом лицо, щеки, шею, грудь. Восхищенно, нежно, так осторожно прикасаясь, самыми кончиками пальцев, не мужчина — дыхание влюбленного… Но она все же неожиданно проснулась, пробудилась со словами: «Боже, я, кажется, уснула. Где я?»
— Спи, — успокоил он ее. — Ты можешь остаться здесь столько, сколько хочешь…
И она как будто бы согласилась с ним, просто устроилась получше.
— Да, пожалуй, я посплю, — шепнула она, поджимая под себя ноги.
Стараясь крепко прижать ее к себе, он помог ей перебраться на диван. При этом он проникся к ней каким-то отцовским чувством. Он помог ей устроиться на диване, нашел подушку. Она уже снова спала, подложив руку под щеку. Надо было бы поискать плед, но он был не в силах отойти от нее. Ведь здесь перед ним, на его диване, лежала его мечта! И он вновь стал перебирать события вечера, свои промашки, ее дружелюбие, такое неожиданное со стороны Королевы Гангстеров, и вот она даже пришла к нему в дом! Его переполнял поток чувств, опьянение делало его неукротимым. В этой девочке было для него все! На ней были сосредоточены все его мечты и желания. Сон наяву. Он с ужасом думал о том, что как только она проснется, все исчезнет, она сразу поймет, с каким ничтожеством провела ночь. Как доказать ей свое восхищение, свои надежды и стремления, свои благие намерения, несмотря на то, что он такой неуклюжий, выставлял себя целый вечер таким придурком с этими своими плоскими шуточками, вертел своей тушей во время танца, а под конец его вырвало перед самым входом в отель!
— Ммм… — простонала она и повернулась, чтобы устроиться поудобней. — Так хорошо спать в нормальном доме, под нормальной крышей, палатка так осточертела…
Он ликовал. Даже и в полусне она подавала ему знаки, что помнит его, понимает, что находится у него, и это было самое главное.
Он осмелился поцеловать ее! В его поцелуе было страстное влечение и смиренная робость. Он прижался своей бородатой щекой к ее щеке, дыша ей в ухо пивным перегаром, коснулся изгиба ее сжатого рта, его переполняла такая нежность, что даже ее слюна казалась сладкой.
Но тут она пошевелилась и повернула голову. Это был тревожный сигнал, что она отвергает его поползновения. А это сейчас самое страшное. Этого он не вынесет. Запах пива и перца, который исходил от нее, ее теплое, тяжелое тело еще больше возбудили его. Он хотел ее! Его жажда выразить свою любовь, все ее оттенки, была непреодолимой. Переполнявший его восторг буквально распирал его, ему хотелось наполнить ее им, перелить его в нее в буквальном смысле этого слова.
Диван был узкий, а Алиса так свободно раскинулась на нем, что Отто с большим трудом лег рядом и удерживался с краю, стараясь не упасть. Он покрывал ее лицо, виски, губы, ушки горячими, страстными поцелуями, то более сильными, то едва заметными, такое чередование, по его мнению, должно производить наркотический эффект, парализовать ее сопротивление. Одновременно он дрожащей рукой нащупал молнию ее брюк.
Но тут она проснулась и отвела его руку:
— Это ты, Отто, я… не могу сейчас… я так устала!
И он, пылавший еще секунду назад, как факел, мгновенно сник при звуке ее голоса. Со сна она произносила слова с деревенским говорком, и он неопровержимо свидетельствовал: она только воображала горожанку, искательницу приключений. Будь он из породы Красивых или она из породы Шикарных, или они оба были бы такими, его бы не остановило ее сопротивление. Еще один экспонат в коллекции летних впечатлений. Бессознательным движением она сжала колени поплотнее и слегка толкнула его спиной: он полетел с дивана, отлетел к столу и задел пивную бутылку. Со скорбным журчанием пиво заструилось на пол.
От шума Алиса пробудилась, посмотрела на него, а он, совершенно уничтоженный сидел на полу, и произнесла:
— Пошел бы ты лучше и лег на кровать…
Спальня была точно такой, какой он покинул ее, и это, пожалуй, было самым скверным. Вновь лицезреть все это убожество. Незастеленная кровать, несвежие простыни, грязное белье, сложенное узлом на столе, скомканные рубашки и свитера на стуле, куча газет, несколько грязных стаканов, ботинки от разных пар и пыль, пыль…
Это было не жилье, а берлога, сплошное свинство. Вот так он жил эти месяцы обретенной свободы. Пора кончать с этим. Пусть он и склонен к бесплодной мечтательности, но он не из тех, кто совсем опускается. Порядок — это ведь тоже форма контроля над своей жизнью, своим существованием.
Но, пожалуй, только не сегодня. После того, как он пережил это ужасное опьянение, унизительный путь домой, а теперь еще и падение с дивана, для него не оставалось никакого проблеска надежды. Впереди его ожидала лишь бесконечная череда однообразных действий у себя дома и в конторе.
Он сделал несколько шагов к кровати, бросился на одеяло и тут же наткнулся боком на что-то острое. Он повернулся и достал деревянную лодочку на четырех колесиках.
Пер Хельге.
Осенью он пойдет в школу, в мае ему будет семь. Не рано ли? Ростом он невелик. Да и самостоятельностью особой не отличается. Типичный единственный ребенок, обласканный матерью. Его отец, мучимый укорами совести, в стороне. И вот теперь скоро он пойдет в городскую школу, в Арендале. Может быть, его будут дразнить, что у него нет отца, только мать. Когда-то малыш Пер Хельге верил, что судьба должна была бы приготовить для него какой-нибудь «настоящий сюрприз». А что сделал он, чтобы сын чувствовал себя уверенно в жизни? Что он, собственно, сделал для своего сына?
Он тут же представил себе вечно недовольную мордашку сына, который пронзительным криком постоянно требовал то мороженого, то игрушек, то новой одежды. Эрзац любви, читал он в книгах. Эрзац отцовской любви. Что он сделал для своего мальчика? Ничего. Ничего.
А теперь его сына нет с ним. Теперь она полностью завладела им. У нее всегда был контакт с ребенком, и теперь все, что он получит в жизни, будет благодаря ей. У Отто будет все меньше прав на сына, и тот будет все больше и больше недоволен своим отцом. Как будто что-то другое было возможно. По-другому быть и не может. Разве он может гордиться таким отцом, разве отец что-то сделал для него!
Еще мгновение назад он ненавидел свою жизнь огромной, дьявольски сильной, почти созидательной ненавистью. Теперь он только до изнеможения отчаянно проклинал ее.
Он прижал к губам облезлую деревянную лодочку. Уткнувшись в одеяло, захлюпал носом.
Постепенно всхлипывания стихли, и он погрузился в сон.
29.
Алиса спала очень крепко. Она пробудилась от яркого солнца. Оно светило ей прямо в лицо. Кажется, еще совсем рано. Она сощурилась и прикрыла рукой глаза от солнечных лучей, проникающих сюда сквозь немытые запыленные окна, оглядела почти пустую комнату. Солнечные блики делали беспорядок менее заметным. Давно она не спала так хорошо.
До чего здорово проснуться в нормальной комнате, на обычной кровати, по крайней мере, на обычном диване. Эта приятная мысль повлекла за собой другие, неприятные: палаточный городок, Томми. Вчерашний план, который рассыпался так или иначе. Его план, суть которого была ей совершенно не ясна: «Постарайся быть поласковей со своим почтмейстером. Увидишь, он нам может пригодиться». Отвратительно. И даже страшно. Значит, он намеревается использовать ее в своих целях. А может быть, это он сказал для того, чтобы самому спокойно ухлестывать за девушками. Вспомнить хотя бы ту недавнюю историю с блондинкой, с этой дамочкой из «Вольво».
Про такое лучше не думать.
После того, как она увидела свою фотографию в газете, она решила вообще ни о чем не думать. Тогда ей стало ясно: он начал терять к ней интерес, или, во всяком случае, проявлять интерес к другим девушкам. Нет, она перестала думать о чем бы то ни было после того, как он уговорил ее отправиться в это путешествие, а она поддалась своему внезапному порыву и поехала с ним.
Не думать было легко, и это стало привычкой. Когда не думаешь, многое легче. К тому же, легко не думать, когда ты влюблена. А ведь она была влюблена, это уж точно. Как давно она не имела дела с мужчинами. Чего тут гадать, с того самого момента, как из ее жизни ушел Харальд Хамре, с его складкой на брюках, блестящими ботинками и невозмутимым утверждением, что он исполнит свой долг наилучшим образом: дочка Анна не будет нуждаться ни в чем, никто из них троих не пострадает в результате того, что их неудачный брак распался. Да, уж с ним-то, особенно, как вспомнишь последние месяцы их брака, никаких приятных воспоминаний не связано, это уж точно!
