Маняша не успела или, вернее, не решилась ахнуть от удивления. Взяла стремительно протянутый букет, ощущая его осеннюю прохладу, опустила в листья горячее лицо. Виталий нетерпеливо переминался у двери, пока она ставила банку на стол и любовалась подарком. Ей еще никто не дарил букетов.
— Ты собралась?
— Да…
— Ну, пошли.
Дальше было еще чудеснее. На дороге их ждала красная машина. Маняша поняла, что машина именно красная по высвеченному фарами алому колеру ее передней части. Алый цвет переходил в сочно-пурпурный и темно-багровый к середине. Остальное за задней дверью уходило в темноту.
Красный был втайне любимым цветом Маняши. Все знают, что он нравится дуракам и коммунистам. Хотя на самом деле, думала она, обижаясь за красный, это спелый, наливной цвет радости. Не только парадный, но и плодово-овощной, столовый, им окрашены вечерний закат и солнечная утренняя дорожка на озере. С него начинается радуга…
— Прошу, — Виталий торжественно поцеловал кончики Маняшиных пальцев. — Карета подана!
Приветливый водитель, качнув длинным козырьком внесезонной шоферской фуражки, взмахнул рукой:
— Доброго ве… — и засмеялся: — Доброй ночи!
— Доброй! — откликнулась Маняша весело.
Ресторан был не очень большой, но ослепил Маняшу своим великолепием: золотистыми вензелями на портиках, полированным до зеркального блеска деревом, роскошью шелковых драпировок, янтарным водопадом струящихся к полу с самого потолка. Между столиками сновали с медными подносами прыткие официанты в белых ливреях, все кругом сверкало и волновалось. Людей в сравнительно невеликом помещении было много, все веселые, словно на улице стоял весенний день, а не пасмурная осенняя ночь.
Маняша заробела. Бомж, казалось, чувствовал себя здесь своим и легонько, успокаивающе сжал локоть. Подвел ее к свободному угловому столу. Она украдкой рассматривала шикарные женские наряды. Жалась к углу, стараясь быть как можно незаметней в старомодном и, самой ясно, на редкость неподходящем к здешней обстановке платье.
С крохотной сцены грянула музыка. Маняша не знала, как это называется — джаз, блюз, импровизация, но сразу понравилось. Звучало камерно, нежно, почти интимно и с живым чувством. Виталий заказал что-то старательно-заманчивое, несъедобное на вид. В тарелках красовались витиевато закрученные перламутрово-зеленые спирали с темными «жемчужинами» в глубине. Еще — шампанское, салат с креветками, горячий шоколад и крохотные пирожные-птифуры. Пирожные таяли во рту, но есть Маняше не хотелось, хотя сегодня она почти ничего не ела. От волнения она порозовела и с удовольствием пила шампанское из высокого льдистого бокала.
Лысый мужчина напротив, с увядшей белой хризантемой в петлице, подмигнул ей, а потом пригласил танцевать. Обласканная мужским вниманием, Маняша танцевала легко, словно приходилось делать это каждый день, сама удивлялась своему умению и открыто всем улыбалась. Виталий неожиданно обнаружил, что улыбка у нее, оказывается, чудесная — зубы белые, ровные и ямочки на щеках. Удивился уколу ревности, когда Маняша доверчиво возложила красивые полные руки на плечи лысого, и они поплыли к центру зала в медленном танго.
Он сидел, а она танцевала то с лысым, то с другим, усатым грузином с черными очами, — он церемонно и страстно поцеловал ей руку. Маняше и в голову не приходило, что Виталий тоже мог бы ее пригласить. С кем бы ни кружилась в танце, она смотрела только на него, а он не спускал с нее глаз. Маняша поняла, что он любуется ею, и была абсолютно счастлива.
Знойный грузин приглашал Маняшу несколько раз. Он сильно прижимал ее к себе, так что она чувствовала неловкость и старалась отстраниться. Партнер что-то говорил и говорил ей в ухо мягким свистящим шепотом, щекоча висок щеткой жестких усов. Маняша ничего не слышала и не понимала, только радостно кивала, встречаясь на танцевальных поворотах с глазами Виталия. А они почему-то потемнели до грозового кобальтового оттенка.
«Ему не нравится, что я танцую с этим мужчиной», — сообразила она и, виновато улыбаясь, поспешно сказала партнеру:
— Извините, я устала.
Как раз завершился музыкальный ряд, и Маняша села. Кусая край губы, Виталий непонятно, по-новому посмотрел на нее. Спросил мрачно:
— Пойдем домой?
Она вспыхнула, отметив это «домой», послушно кивнула и с готовностью встала из-за стола.
У выхода черноглазый грузин догнал ступающую за Виталием Маняшу. Придержал за рукав пальто, со значением поигрывая широкими бровями:
— Оставь его, иди ко мне.
— Что? — не поняла она.
Виталий обернулся:
— В чем дело?
— Слушай, дорогой, — грузин повысил голос, красноречивым взглядом окинув небритое лицо Виталия, его не соответствующую осенним обстоятельствам легкую ветровку. — Может, лучше девушка пойдет со мной, э?
Маняша растерялась. Виталий прищурился, глянул на нее и усмехнулся, кривя покусанные губы:
— Ну как, девушка? Пойдешь с ним? Твой выбор.
— Нет, нет, — испугалась она, — я никуда не пойду…
— Девушка остается здесь? — уточнил горец.
— Девушка решила остаться? — голос Виталия затяжелел, тугие желваки заходили на скулах.
— Девушка хочет остаться со мной, — уверенно ответил грузин вместо Маняши, заложил руки за спину и многозначительно закачался с носка на каблук.
— Девушка хочет остаться с тобой, — констатировал Виталий и согласно кивнул, блестя лезвиями суженных, до стального цвета посветлевших глаз.
Мужчины все повторяли и повторяли эту фразу в разных интонациях, с разными ударениями, меняя лишь местоимения. Не давали Маняше слово вставить. Она в безмолвной панике переводила взгляд от одного к другому. Они, кажется, уже не нуждались в ответе. Вообще не обращали на нее внимания. Стояли в позе бойцовских петухов, с веселой яростью устремив глаза друг на друга. Это была какая-то необъяснимая, чудная и страшная мужская игра, берущая начало в беспощадных мальчишеских потасовках. Маняше в ней не было места, хотя она-то вроде и была ее невольной зачинщицей.
— Выйдем, — спокойно сказал Виталий сопернику. Бросил Маняше: — Оставайся, если хочешь.
— Вы меня неправильно поняли! — жалобно закричала Маняша то ли обоим, то ли Виталию снова на «вы», но дверь парадного входа захлопнулась за ними.
На улицу она не вышла, раз велели остаться. Постояла и рванулась к окну фойе. Там, за окном, в желтом фонарном свете, на свободном от машин пятачке у входа, качественно и безжалостно дрались за право обладания Маняшей бродяга и горец. Никакой гордости по этому поводу она не испытывала, а ощущала только ужас и смятение.
В отчаянии Маняша бросилась к здоровенному дядьке в ливрее, монументально слитому со стояком двустворчатой двери:
— Сделайте что-нибудь, пожалуйста! Они же сейчас перебьют друг друга! Позвоните в милиц…
Маняша осеклась. Какая милиция! Виталий только сегодня оттуда. Узнают — ни на что не посмотрят, заберут сразу и больше не отдадут.
Верзила шевельнулся, отлипая от стояка. Опустил вниз, к женщине, задранный подбородок и снизошел до лаконичного ответа:
— Не перебьют.
Маняша помедлила с минуту, крепко сжав пальцы. Кулак тяжелел и пульсировал. Она переживала неистовое, палящее душу желание изо всех сил стукнуть бесчувственного вышибалу по вызолоченной ливрейной груди. А после будь что будет!
Изумленная противоестественным состоянием, Маняша затрепетала всем телом и привычно подумала: «Что бы сказала тетя Кира…» Но далее поминать тетку и разбираться в новых эмоциях было некогда. Мысли и события понеслись с бешеной скоростью. Теряя контроль над собой, Маняша сорвала с головы щегольскую теткину шляпку, с размаху швырнула ее на пол и высоко взметнула пухлый кулачок. Вышибала не отреагировал. Маняша крикнула на все фойе звонко и страстно:
— А пошел ты!..
Вышибала хмыкнул про себя, не дрогнув лицом. Со сдержанным презрением глянул на смешную женщину. Вот дурни, подумал, было б из-за кого молотиться… Но видавшим виды взором измерил сверху вниз пышные женские параметры и нехотя согласился в уме с мужиками: в самом соку бабенка, как груша, вот-вот от спелости лопнет. Правда, психованная и одета не по теме…
Представляя, как Виталий лежит на земле окровавленный, поколоченный до полусмерти, а может, уже убитый, растрепанная Маняша с безумными глазами влетела обратно в зал. Музыкальный галоп отдался в ушах оглушительной дробью. Маняша ворвалась в кучу танцующих и затопталась на месте взъерошенной клушкой. Не зная, к кому из мужчин обратиться, стиснула руки в молитвенном жесте. Глаза перебегали от одного лица к другому, пока все лица не слились перед Маняшей в одно сплошное, равнодушно скачущее колесо.
В прилежных плясовых прыжках к ней приблизился лысый с хризантемой в петлице, поинтересовался мимоходом на выдохе:
