Энтони Берджесс - Мистер Эндерби изнутри

— Пит, — сказала она. — Пит, сделай так еще раз. Ох, Пит, обалдеть, черт возьми. — Акцент грубый, с намеком скорее на Горбалс[118], чем на Эскбэнк; вдобавок спящая Веста начала прибегать к грязным терминам, предполагавшим крайнюю развязность. Эндерби в ужасе слушал, успокоив в конце концов нервы соображением, что спящему все позволено, даже некрофилия. Он не стал предпринимать попыток вытащить сумочку из-под серебряной руки; возможно, в квартиру удастся войти без ключа. Совершить проникновение, как говорится. Теперь ему хочется совершить бегство, причем поскорей.

Пока он нашаривал дверную ручку, скрытую под норковой шубой, висевшей на дверном крючке, возникло впечатление, будто она почти что воспряла от сна; в конце какого-то длинного коридора ствола головного мозга Эндерби резко, предупредительно звякнул какой-то звонок. Он ее успокоил словами и звуком:

— Брарррх. Просто иду в уборную. — Последние адресованные ей слова при тихо взятой под руку норке. Она что-то буркнула, облизнулась, потом, как бы удовлетворенная, начала опускаться к более глубоким уровням сна. Эндерби открыл дверь и вышел. Секунду постоял, успокаивая громкое сердце, испытал осторожное ликование в предчувствии, что скоро, в самолете, испытает полное, ничем не ограниченное ликование.

Когда он взвешивал чемодан, оплачивал груз, покупал на автобус билет, зашевелился стих:

Эндерби с волнением ждал, когда образы попадут в фокус, — Император и Папа, пантомима одной и той же дамы, больше никакого красного мяса после изобилия на рычащей арене, старая сука-волчица с отвисшими сосками, большой задний двор с разбитыми колоннами в ожидании мусорщика; Эндерби с нетерпением ждал рифмованных строчек. Город, голод. Дальше ничего.

В автобусе до Кьямпино Эндерби, хмурясь, призывал Музу сделать что-нибудь с этим хламом. Посаженный в самолете рядом с негром-священником, он ворчал и хмурился так, что стюардесса пришла и спросила, в чем дело. Личность подозрительная: ворчит, хмурится, норковая шуба в багажной сетке над головой. Эндерби смотрел вниз на Рим, уже совсем забыв о Весте. Надеясь, что на прощанье удастся шепотом процитировать хоть станс стиха. Расстроенный, полный неких предчувствий, помня пророчество предателя Роуклиффа, он сумел выдумать только прощание, выходившее за грань слов, которое негр-священнослужитель явно принял за неуважительный комментарий относительно цвета своей кожи:

Фффффрррррерррррпшшшшшш.

— Вам абсолютно не о чем беспокоиться, — заверил доктор Престон Хоукс. — Снимки отрицательные: ни ТБЦ, ни карциномы, ничего. — И поднял парочку мутных портретов Эндерби изнутри. — И все прочее точно так же. — У него был громкий северный голос, кое-какие гласные кустарно приближались к нормативному языку. — Можете идти со спокойной душой. — Молодой, чрезвычайно зубастый, взъерошенный, загорелый, он как бы побочно рекламировал оздоровительные возможности курорта, где практиковал. — Если сода помогает от диспепсии, просто сидите на соде. Но в принципе ваш желудок с кишечником идеально здоровы.

— Вы бы сказали, — уточнил Эндерби, — что в ближайшем будущем я вряд ли умру, да?

— О, дорогой дружище, — сказал доктор Престон Хоукс, — никто из нас этого никогда знать не может. Кроме обычных жизненных случайностей — наезд, удар током, поскользнулся в ванной, — всегда существует определенный неведомый фактор, выявлению не подлежащий. Мы знаем много, — сказал он, — однако не все. Но, насколько я вижу, физически вы здоровы и можете прожить много лет. — И засиял перед Эндерби, словно жарившийся ломтик картошки. — Конечно, — оговорился он, — сердечные тоны не так хороши, как могли бы. Упражняйтесь: теннис, гольф, прогулки. Хорошо бы слегка похудеть. Воздержитесь от жареного; не ешьте слишком много крахмала. Работа у вас сидячая? Писарь какой-нибудь?

— Пожалуй, в устаревшем смысле, — признал Эндерби. — Я, — объяснил он, — поэт.

— Вы хотите сказать, — недоверчиво переспросил доктор Престон Хоукс, — это ваша работа?

— Была, — сказал Эндерби. — Собственно, я поэтому к вам и пришел. Понимаете, больше стихов не пишу.

— О. — Доктор Престон Хоукс заволновался; простучал по столу в разные стороны упражнение для пяти пальцев с застывшей на губах нервной улыбкой. Заговорил теперь путаней, забормотал: — Ну, по-моему, вряд ли… я хочу сказать, это меня не касается, правда? Я хочу сказать, на мой взгляд… То есть, если вы больше стихи писать не собираетесь, что ж, желаю удачи. Максимальной удачи и прочего. Только это целиком и полностью ваше личное дело, правда? В любом случае, я бы так сказал. — И принялся, пусть неумело, выполнять ритуал человека, чье время дорого: синдром нервного копанья в бумагах, косые взгляды на часы, близоруко прищуренные взоры над головой Эндерби, точно в двери над косяком должен был просочиться другой пациент.

— Нет, — сказал Эндерби, — вы неправильно поняли. Я имею в виду, стихи больше писать не могу. Стараюсь, стараюсь, а ничего не выходит, ничего не приходит. Понимаете, что я имею в виду?

— О да, — опасливо улыбнулся доктор. — Вполне. Ну, я бы на вашем месте слишком не беспокоился. Я хочу сказать, в жизни другие вещи есть, правда? Солнце светит, дети играют. — Это была буквальная истина; доктор Престон Хоукс поднял руку, словно сам под присягой свидетельствовал о теплых вечерних лучах за окном, о шумно верещавших по пути на пляж детях. — Я хочу сказать, писание стихов еще не все в жизни, правда? Найдете другое занятие. Жизнь еще вся перед вами. Лучшее впереди.

— А какова, — спросил Эндерби, — цель жизни?

Доктор просветлел при этом вопросе. Он был достаточно молод, чтобы иметь на него ответы, ответы, хорошо проработанные на студенческих диспутах с дымящими трубками.

— Цель жизни, — с готовностью доложил он, — в жизни. Сама жизнь есть цель жизни. Живи здесь и сейчас, получая от жизни все возможное. Жизнь — это жизнь, квадратными дюймами и круглыми минутами. Цель в процессе. Жизнь такова, какой ты ее сделаешь. Поверьте, я знаю, что говорю. Я, в конце концов, доктор. — И улыбнулся каким-то рамочкам на стене, двум своим должным образом удостоверенным дипломам бакалавра.

Эндерби энергично и мрачно затряс головой.

— Не думаю, будто Китс так ответил бы. Или Шелли. Или Байрон. Или Чаттертон. Мужчина, — сказал он, — как дерево. Плоды приносит. Когда перестает приносить, его жизнь кончается. Поэтому я и хотел выяснить, не умираю ли.

— Слушайте, — резко перебил доктор, — это просто куча болезненной ерунды. Все обязаны жить. Для этого и существует Национальная служба здравоохранения. Чтобы помогать людям жить. Вы здоровый мужчина, перед вами годы жизни, надо этому очень радоваться, быть очень благодарным. Иначе, давайте признаем, вы богохульствуете против жизни и Бога, против демократии, да, и против Национальной службы здравоохранения. Это нечестно, правда?

— Но зачем мне жить? — спросил Эндерби.

— Я вам говорил, зачем жить, — еще резче бросил доктор. — Не заметили, да? Живите ради жизни. И разумеется, ради других. Живите ради своей жены и детей. — И позволил себе бросить на две секунды любовный взгляд на стоявшую на столе фотографию: миссис Престон Хоукс играет с мастером Престоном Хоуксом, мастер Престон Хоукс играет с плюшевым мишкой.

— Жена у меня была, — сказал Эндерби, — только очень короткое время. Я оставил ее почти год назад. В Риме. Мы просто не поладили. Вполне уверен, что у меня нет детей. По-моему, могу абсолютно точно сказать.

— Ну, тогда хорошо, — сказал доктор. — Но конечно, есть множество других людей, которым вы нужны. Друзья и так далее. Как я понимаю, — осторожно добавил он, — еще остаются любители читать стихи.

— Уже написанные, — сказал Эндерби. — Пусть читают. А больше не будет. И я, — сказал он, — не из тех, у кого есть друзья. Поэт должен оставаться один. — От этой риторически высказанной против воли банальности взгляд его остекленел, он неловко поднялся со стула.

Смотревший телеспектакли доктор подумал, будто видит в Эндерби признаки замышляемого самоубийства. Он был неплохим врачом. И сказал:

— Вы ведь никаких глупостей не собираетесь натворить, а? Я хочу сказать, подобные вещи никому ничего хорошего не приносят, правда? Я хочу сказать, особенно после того, как вы у меня побывали, и прочее. Жизнь, — сказал он без прежней уверенности, — надо прожить. У всех у нас есть обязательства. Знаете, я про вас в полицию сообщу. Не делайте чего не следует. Слушайте, если хотите, я вам консультацию у психиатра устрою. — И сразу руку протянул к телефону, готовый немедленно бросить на благо Эндерби все силы Национальной службы здравоохранения.