— Это я, наверное, напрасно сделал, — прошептал я.
— Нет. Не напрасно, — сказала Катя.
— Я знаю, какая это тайна. Я знаю, кто убил Екатерину Дмитриевну, — неожиданно сказал Саша.
К нему все разом повернулись.
— Ты выкинь это из головы, не лезь в чужие темные дела! — произнес я почти на крике.
— А почему вы так говорите? — спросил недоверительно и даже злобно Саша. — Боитесь?
Как только он сказал это слово, так во мне снова вспыхнула жажда поиска правды. И злоба тоже всколыхнулась во мне: "Надо же, эти птенчики меня подозревают! Наглость такая!"
— Не смейте никого подозревать! Это мерзко! — сказал я. — А я ничего не боюсь, только детям незачем лезть во взрослые дела.
— А как же Павлик Морозов? — спросил Саша.
— Во-первых, сейчас времена другие, а во-вторых, мне не нравится Морозов. — Я говорил с ними, как со взрослыми. — Не нравится сама идея предательства детьми своих родителей.
Я еще долго говорил им о том, что готов сам идти до конца, чего бы мне это ни стоило: позора, унижений, тюрьмы, готов бороться за ту единственную правду, к какой, наверное, стремилась Катя-маленькая.
— Ребята, там, в тюрьме, — говорил я, — мне вдруг все опостылело и у меня не стало сил бороться за правду. А теперь, когда я встретился с вами, когда я понял, как вы любите Катю и как она нас любила, теперь я твердо решил, что буду всю жизнь бороться против всего недоброго, что есть в нашей жизни. Я не хочу давать клятву. Но если бы довелось это сделать, я бы поклялся именем Кати-маленькой. Она всегда будет с нами. Мы всегда ее будем помнить.
Кое у кого на глазах заблестели слезы, а лица еще больше просветлели. Мы распрощались, и я не оглядываясь ушел. А когда, перед тем как свернуть за угол, повернулся, то увидел ребят, махавших мне руками.
Я шел и думал о том, что у меня в последние дни давно не было такого радостного состояния. Я думал о любви. О разной любви. К природе, к женщине, к творчеству, к родным, к детям. Мера человеческой высоты — любовь. И смысл жизни в любви. Особняком стоит в жизни человека любовь к детям. Здесь все чисто. Здесь не может быть фальши. Мигом распадается все, если закрадется фальшь. Любовь к природе, к женщине, к мужчине, к творчеству — здесь многое может быть прагматичным. Многое может быть подчинено извлечению определенной пользы. Любовь к детям не знает выгод. И все же тот, кто познал эту любовь, способен понять многое. Любовь к детям благодатно питает душу. Происходит, возможно, энергетическая подпитка. Но дети способны и отнять все. Их щедрость способна обернуться жадностью, максималистской агрессивностью. Они посягают на мир взрослого. И это уже крайности. За пределами меры совершенства. Гармонии.
Когда я подошел к своей калитке и обнаружил на ней приколотую записку: "Не забудь встретить Розу Белую", мною вновь овладел страх. Сегодня было 22 августа. Значит, встреча должна состояться завтра. С кем? Кто такая Роза Белая? О чем уведомляло меня неведомое лицо. На кой ляд и кому я нужен?
— Такая настойчивость — это даже интересно, — между тем говорил Костя. — Зачем? Отвлечь, попугать? Зачем вообще вы им сдались? Где бриллиант? — вот главный вопрос. Убей меня бог, они считают, что кулон у вас. И пытаются найти с вами общий язык. Признайтесь хоть мне! — взмолился Костя. — Скажите, что сокровище у вас, — и мне все станет ясно.
— Костя! Не забывайтесь, — проскрипел я: мне надоела его болтовня, хотя он и подал мне любопытную мысль. Она тут же нашла подтверждение. Там, в тюрьме, когда Шамрай сказал, что кулон у него в роще спрятан, я промолчал. Он, видно, решил, что кулон у меня, иначе бы я что-то спросил о бриллиантах.
Петров, как только увидел записку и телеграмму, сильно разволновался. Никогда я не видел таким Петрова. Он тут же убежал куда-то с двумя бумажками.
— Сейчас позвонит на телеграф, будет искать отправителя. Это лишняя трата времени. Ничего не удастся им найти.
— Костя, не каркай. Может, и удастся.
Наконец вернулся Петров. Он улыбнулся мне и Косте.
— У меня есть новости, но пока помолчу. Завтра надо будет подойти к пригородным кассам. Мы тщательно продумали все возможные варианты встречи, поэтому не волнуйтесь. Все будет хорошо.
В одиннадцать ноль-ноль я стоял у пригородных касс и ждал. Я волновался. Старушки и цыгане торговали цветами. Календула, гвоздики и полуувядшие розы на коротких ножках. И еще васильки. Ко мне пристала одна цыганка.
— Возьми васильки — всего за червончик.
Я невольно обратил внимание. Букетов шесть. И синева такая притягательная, так захотелось увидеть на холсте эту васильковую радость, и фон представил себе — охра. Чистая охра. Я сгреб все шесть букетов и отдал цыганке десятку.
— Молодой и красивый, послушай, что скажу, — запричитала она шепотом. — Есть белые розы. Недорого отдам. Всю жизнь будешь помнить.
Я обомлел. Цыганка между тем приподняла тряпку, и я увидел на дне корзины три белые розы.
— Десять рублей. Пять рублей мне, а пять — хозяину…
— Какому хозяину? — возмутился я.
— Что же ты, умный и красивый, считаешь, что я их под юбкой выращиваю или еще где-нибудь? Хозяин хочет заработать, я хочу заработать, ты хочешь заработать. Будешь брать — бери, а если нет денег — не мешай мне…
Я раздумывал. А потом брякнул:
— Отличные розы. Беру. Хочу хозяина повидать. Хочу предложить ему участок под розы.
— Ох, какой молодой и хитрый, — запела цыганка, — а ну дай мне руку — всю правду тебе скажу.
Я протянул ей руку.
— С огнем любишь шутить, молодой и красивый, горячий ты человек. Не гонись за богатством, а гонись за любовью. Будешь гнаться за богатством — погибнешь. Большая беда ждет тебя, молодой и красивый, и две бубновые дамы горюют без тебя. Одна в крови, вижу все, страдает и болеет, а другая плачет, вся в слезах — иди к ним, там твое счастье.
— Какая же женщина сейчас без богатства будет любить?! — рассмеялся я.
— Ох, не то говоришь, позолоти еще ручку, не жалей денег, всю правду тебе скажу…
— Да нет уж ничего.
— А розы берешь или как?
— Мне нужна партия роз. Хозяин нужен.
— Ах, болтаешь ты… Уходи, не мешай мне работать…
Цыганка отошла от меня, и я дал понять "своим", что операция закончена.
Я знал: цыганку решили в этот день не трогать. Проследить за цыганкой вызвался Костя, и Петров это дело ему доверил, дал даже в помощь сержанта. Костя потом рассказывал, что цыганка водила его полдня по разным магазинам и только к вечеру отправилась домой. Костя точно установил местожительство цыганки и доложил об этом Петрову.
— Ну что ж, — сказал Петров. — Они считают, что кулон у вас, иначе для чего вся эта комедь.
— Как же сделать, чтобы они так не считали? — насмешливо спросил я.
— Найти кулон, — просто ответил Петров.
Я помрачнел. Петров не стал меня успокаивать.
Я вернулся домой и застал в своей комнате, чему удивился, Раису, Федора и Соколова. Я понял: шли торги.
Соколов находил в доме изъяны, Раиса и Федор разводили руками.
— Все надо менять. Стены, проводку, обшивку. Чего уж тут говорить…
Хозяева извинились за вторжение и направились к выходу.
Я успел спросить:
— Скоро это состоится? — я имел в виду куплю-продажу.
— Если сговоримся, то к первому сентября, — ответил Соколов вместо Федора и Раисы.
— Что же мне, съезжать?
— Я сразу все буду ломать, пока погода стоит, — сказал Соколов.
Они ушли, и я стал потихоньку укладывать вещи. Первым делом я решил разобраться в красках, разбавителях, лаках. Перебрал все тюбики, сложил их в отдельный ящик, затем упаковал холсты и картонки. Мне не хватило шпагата, и я сходил в хозяйственный магазин. Там мне удалось выпросить немного оберточной бумаги и ящик из-под пылесоса.
Через два часа моя работа уже подходила к концу. Я слышал на первом этаже тяжелые шаги Федора и дробную поступь Раисы на каблучках. Когда стал отодвигать ящики, из моего верхнего кармана выпал и покатился по полу старый серебряный рубль. Рубль тихо катился в сторону печки, и я попытался наступить на него ногой. Но сделать этого не успел, и монета закатилась в щель под самой печкой. Я было махнул рукой, а потом подумал: чего ради, дом-то все равно будут ломать, да и не хотелось собственный рубль оставлять теперь Соколову. Я взял ножик и поддел доску. К моему удивлению, доска быстро отошла в сторону. Сунул руку в образовавшуюся щель и обратил внимание на то, что под доской был не то чтобы ящик, а некий тайник, который не мог образоваться сам по себе. На дне лежал мой рубль. Я коснулся рубля и пальцами ощутил цемент. С чего бы это возле печки цементировать вдруг понадобилось хозяевам. Я сунул руку подальше и наткнулся на коробочку. Это был футляр от старого бритвенного прибора. Открыл коробку и увидел вату. Когда я приподнял вату, в груди моей сильно заколотилось сердце: на дне коробки лежал кулон — пять лепестков, украшенных бриллиантами.
