Лучшая часть нашей жизни, вполне возможно, прошлое.
Джеймс Саллис
Больница «Блэкуэлл»,
Статен-Айленд
29 декабря 2014 года
Двери лифта открылись на седьмом этаже.
Доктор Эстер Хазиель в белоснежном халате вышла из лифта. Маленькая энергичная женщина с коротко подстриженными светлыми волосами. Очки в черепаховой оправе были ей как нельзя более к лицу, выделяя зеленые глаза, искрящиеся умом и любопытством. Прижимая к себе толстую папку, она направилась в конец коридора к палате под номером 712.
По дороге она окликнула медбрата, дежурного по этажу, здоровенного парня, которого за глаза называли Двуликим, из-за лица, сильно пострадавшего от ожогов.
— Откройте мне, пожалуйста, дверь, — попросила она.
— О’кей, доктор, — отозвался Двуликий. — Вообще-то, пациент кроткий как овечка, но вам лучше меня известно, что для таких парней правил не существует. И еще должен вас предупредить: кнопка срочного вызова в палате не работает. Так что при любой проблеме не стесняйтесь, орите во весь голос, хотя без гарантии, что вас услышат, потому как нас здесь вконец загоняли.
Эстер испепелила болтуна взглядом, он осекся и пробормотал:
— Да ладно! Уж и пошутить нельзя, — и достал ключи, пожимая плечами.
Медбрат открыл дверь и запер ее, когда Эстер вошла в палату. Она прошла вперед. Крошечная комнатенка была обставлена по-спартански: железная кровать, пластмассовый стул-хромоножка и привинченный к полу стол.
Артур Костелло полулежал, опираясь на подушку. Ему было хорошо за сорок, но он оставался красивым, привлекательным мужчиной. Высокого роста брюнет с суровыми чертами лица и печальными глазами. Свитер и брюки стали ему явно широки.
Он лежал неподвижно и смотрел вдаль отсутствующим взглядом, блуждая неведомо где.
— Здравствуйте, мистер Костелло, меня зовут Эстер Хазиель. Я заведующая психиатрическим отделением нашей больницы.
Костелло не шевельнулся. Он, казалось, даже не заметил присутствия врача.
— Я подписываю бумаги при вашей выписке. И перед тем, как подписать их, хочу быть уверена, что вы не представляете опасности ни для самого себя, ни для других.
Артур внезапно вышел из ступора:
— Уверяю вас, мэм, у меня нет ни малейшего желания покидать вашу больницу.
Эстер подвинула стул и села напротив кровати.
— Я с вами незнакома, мистер Кастелло. Не знаю ни вас, ни ваших книг, но зато я внимательно прочитала историю вашей болезни, — сказала она и положила картонную папку на стол, который их разделял.
Она помолчала и продолжила:
— Я хотела бы, чтобы вы сами рассказали мне вашу историю.
Артур впервые взглянул на Эстер.
— А у вас есть сигареты?
— Вы прекрасно знаете, что в палатах курить запрещено, — сказала она и показала на детектор дыма.
— Ну так выключите его!
Доктор вздохнула, но возражать не стала. Порылась в кармане халата и протянула Артуру свою зажигалку и пачку тонких ментоловых сигарет, потом повторила свою просьбу:
— Расскажите мне, как все произошло, мистер Кастелло? Что случилось в тот день, когда погибли ваши дети?
Артур заложил сигарету за ухо.
— Я уже рассказывал все это миллион раз вашим коллегам.
— Я знаю, мистер Костелло. Но я хотела бы, чтобы вы все рассказали лично мне.
Костелло долго массировал себе веки, глубоко вздохнул и начал:
— Бенжамин и София погибли 11 июня 2014-го. У меня тогда был очень тяжелый период. На протяжении долгих месяцев я не написал ни единой строчки. Смерть моего дедушки, случившаяся в начале этого года, выбила меня из колеи. Он приохотил меня к чтению, к писательству, он подарил мне первую пишущую машинку, он был моим первым читателем и критиком. Я никогда не ладил с моим отцом. Салливан был единственным человеком, который меня всегда поддерживал. Единственным, который никогда не предавал меня.
— В каких отношениях вы были со своей женой? — спросила Эстер.
— Как у всех семейных пар, у нас были взлеты и падения. Как и большинство писательских жен, Лиза упрекала меня в том, что я не веду светской жизни, мало провожу времени с ней и с детьми. Она считала, что я слишком много работаю, что воображаемая жизнь пожирает настоящую. За это она прозвала меня Пропащий.
— Почему Пропащий?
— Потому что я слишком часто пропадал у себя в кабинете, оставался в обществе придуманных мной героев. Она называла меня дезертиром и говорила, что я бросаю семью. В чем-то она была права, я не ходил в школу на родительские собрания, на футбольные матчи и спектакли в конце учебного года. Честно говоря, все это не казалось мне важным. Мне казалось, что у меня полно времени. Что я все наверстаю. Так всегда кажется. Всем. Но это неправда.
Немного помолчав, Эстер Хазиель задала следующий вопрос:
— Значит, к моменту, когда произошла автокатастрофа, вы отдалились от жены?
— Даже хуже. Я был убежден, что Лиза мне изменяет.
— На каком основании?
Артур отвечал неопределенным взмахом руки. Потом проговорил:
— Стоило мне войти в комнату, как разговор по телефону прерывался. Она изменила пароль своего телефона. Часто отлучалась без видимой надобности.
— И это все?
— Мне показалось, что этого достаточно, и я нанял частного детектива.
— Каким образом вы это сделали?
— Я встретился с Захарией Дунканом, прототипом моего Ла Шика, и попросил его об услуге. Захария в прошлом полицейский, но теперь работал в охране, я с ним всегда советовался, когда писал детективы. Он не снимает куртки общества Красного Креста, ходит всегда в стетсонах и, может быть, звезд с неба не хватает, но зато один из самых эффективных детективов в Нью-Йорке. Захария взял Лизу под свою опеку и через неделю после нашей беседы принес мне сведения, которые произвели на меня самое удручающее впечатление.
— Какие, например?
— В первую очередь фотографии, на которых моя жена в сопровождении некоего мужчины по имени Николас Горовиц входила в отель в центре Бостона. Три свидания на одной неделе. Свидания никогда не длились больше двух часов. Захария попросил меня дождаться конца расследования и только тогда поговорить с женой. Но у меня уже не было сомнений, что этот тип ее любовник.
Артур поднялся с кровати, подошел к окну и уставился на ватные облака, плывущие в сторону Астории.
— Я поговорил с Лизой на следующий же день, — вновь заговорил он. — Это было в субботу. Мы собирались поехать отдохнуть в мое любимое местечко, к маяку, Башне двадцати четырех ветров, что стоит на мысе Кейп-Код. Мы снимали здесь жилье на лето уже не первый год. Для меня это старинное сооружение обладало необычайной притягательностью, распространяло благодатную энергетику. Когда я приезжал туда, на меня снисходило вдохновение, мне хорошо писалось. Но этим утром мне вовсе не хотелось ехать на маяк, чтобы злиться там на жену. Во время завтрака я показал ей фотографии и попросил объяснений.
— И что же она ответила?
— Она была оскорблена тем, что я нанял детектива, и отказалась что-либо объяснять. Я никогда еще не видел ее в такой ярости. Она приказала детям сесть в машину и поехала на Кейп-Код без меня. По дороге случилась автокатастрофа…
Голос Костелло дрогнул, он долго кашлял, вытирая слезы, потом замолчал.
— Что вы делали, когда уехала ваша жена?
— Ничего. Я был измучен, парализован, не мог ничего делать и только вдыхал аромат духов Лизы, запах флердоранжа.
— Ваша жена никогда вас не обманывала, не так ли? — продолжала задавать вопросы Эстер.
— Ну почему же? Напротив. Оказалось, что она была встревожена моим душевным состоянием и надумала сделать мне сюрприз. Под большим секретом снималась в телесериале и на полученные деньги вела переговоры о покупке маяка. Она купила Башню двадцати четырех ветров, потому что я полюбил это место. Но все это я узнал только потом.
— Она задумала подарить вам маяк?
Артур кивнул.
— Лиза знала, что я очень привязался к этому месту. И думала, что после смерти дедушки маяк мне поможет. Вернет силы и желание писать.
— А мужчина по имени Николас Горовиц?
— Он не был ее любовником. Бостонский бизнесмен, владеющий сетью отелей и гостиниц в Новой Англии, получил по наследству от своей семьи этот маяк. Старинное бостонское семейство не горело желанием расставаться с историческим монументом. И вот, убеждая и уговаривая Горовица, Лиза стала чаще встречаться с ним и разговаривать по телефону.
Артур Костелло замолчал и закурил сигарету. Эстер Хазиель тоже молчала. Она зябко поежилась и потерла себе плечи, пытаясь согреться. Стояла середина зимы, и в палате было невероятно холодно. Вода журчала в радиаторе, но прибор не излучал ни капли тепла.
