Два дня положила на подорожники: стряпала пирожки капуственные, рыбники со щукой, да колобки воложные житенные, да шаньги крупяные. Муж любит печеное. Да сига солёного нажарила в ладках. «Осённая соленая рыба мясом крепкая, долго не спортится». Уложила в фибровый чемоданчик, с которым учитель ездил на конференции в район и область. Четвертого октября было велено отправляться из деревни. С утра уже лошадь занаряжена у сельсовета. Уселись призывники на телегу, дождик моркотный нудил и тут же в лужах принакрывался тончайшим салом, улица блестела от измороси, как бы смазанная ворванью. Тронулась лошадь, учитель растянул гармонику, завыли, запричитывали бабы, словно бы знали, что никого больше не увидят. Дальше Тося не могла смотреть, так сердце «сосмутилось», давясь слезами перешла со взвоза на поветь и уже отсюда, прислонясь к волоковому оконцу в стене, стала выглядывать, как проваливаясь колесами в просовах дороги, ковыляет телега на околицу Азаполья; вот остановилась у осека, возница распахнул деревенские ворота.
Хлопнула в избе дверь, подбежала дочурка Рита, спросила серьезно: «Мама, папа в армию поехал служить?». – «Доча-доча, остались мы теперь одни на весь белый свет, – всхлипнула мать. – Долго теперь нам не видать нашего папки.»
И тут протрубило из темного угла повети проклятие сербиянки: «Накукуешься, баба, набедуешься ты век одна».
С этого дня вся мамина жизнь замкнулась на письма. Три года ждала их, потом шестьдесят лет перечитывала.
«Здравствуй, милая Тонюська, привет тебе от Вовки. Не печалься, не горюй! Поцелуй от меня деток и этим самым как будто будешь меня целовать. В Мезени по пути забежал на почту к папе и с ним простился, по дороге встретил брата Валю и маму, и передал им всё лишнее. В Каменке на комиссии осматривали быстро, в минуту, и, несмотря на одышку, сказали, что в армию можешь идти. Теперь что покажет областная комиссия?
Тонюшик, одно только прошу тебя, храни себя и деток, и мы вновь заживем хорошо, даже лучше, чем жили раньше. Не горюй, не проливай зря слез. Ведь слезами горю не поможешь. Я знаю, что тебе очень трудно, так как ты очень сильно привязалась ко мне.
Милая Тонюська, я дорогой очень страдал зубами и 28 октября пошел к зубному военному врачу, который на первый раз вырвал мне семь корней. Обо мне ты нисколько не беспокойся, ты у меня, дорогая, находишься в более трудном положении. Папы твоего на заводе не застал, только что уехали сезонники, но я ему напишу письмо, чтобы помог тебе переехать в Мезень. Живи, моя дорогая, счастливо, думай одно, что и я, – это наша дальнейшая счастливая жизнь.» (28.10.1939 г.)
* * *
2. 11. 1939. письмо от моего дедушки Петра Назаровича:
«Здравствуйте Тоня, Рита, Геня!»
Шлем привет. Мама заболела. Снег весь растаял, видимо дороги долго не будет. Чего тебе там проживать и скучать. Все равно потом на одной лошади не приехать. Забирай с собой детей и необходимое ценное белье в чемодан и корзинку и выезжай к нам жить. Авось попадешь на праздники. Если на почтовых нельзя, то на лошади из-под почты до Дорогорского, а потом на машине. Остальные вещи запакуй и сдай под расписку хозяйке дома. По приезде в Мезень будете вместе с мамой хлопотать о пособии.
С Володей почти не виделись, только мимоходом попрощались и он уехал на пароход. Валя на кошке догнал лошадей и передал сверток с колбасой, сыром и консервами, у мамы было куплено для себя. Все случилось как-то неожиданно быстро. Ну ладно проводить не пришлось, т. к. был лед, погода плохая.
Пока о нем ничего не знаем. От дочери Веры ещё не получили сведений, а ей дано было знать по телефону. Недавно твой папаша был у нас, едет домой и тоже Володи не видал, – разъехались. Он говорил, что хотел попросить в колхозе лошадь и съездить за вещами. Конечно, более ценными, а остальное потом, когда поедут с извозом.
Патефон, гармонь не можешь ли заделать в сундук, если получится, вообще всё более ценное запакуй.
Деньги из роно мама получила. Поторопись, пока не морозит и наверное лед унесло. С папашей переговоришь, как поступить и что увезти более ценное, если поедет. Сундук, постели и т. д.
До свиданья! Ваши Личутины. Мама очень просит приехать. Чем скорее, тем лучше.»
* * *
«30. 10. 1939г. Вот и вокзал. Идет погрузка. Можно многое о чем написать, да пока нельзя. Об одном никак не могу не написать, это приход жен, последнее свидание с мужьями, делается больно на сердце, думаешь, вот-вот покажется Тосюрка, вот крепко её обниму и конечно расцелую. Но сколько ни вглядывайся, Тоськи не увидишь! Тоська далеко, далеко! И знаю, крепко уверен, что у Тоськи сердце болеет не меньше, а ещё больше, чем у тех жен, которые пришли на вокзал. Написал письмо и теперь стало много спокойнее. Я теперь уверен, что за моей жизнью все время следит моя милая родная женушка. Бодрись, будь мужественной комсомолкой, а я тебя буду любить с ещё более несгораемой страстью».
* * *
«12 ноября 1939 г. Красноармейский привет моей милой Тонюське и дорогим деткам. Где-то вы? Как поживаете? Тонюська, ты, наверное, все скучаешь по мне. Тонечка, больше думай о себе и детках, а также о будущем ребенке. (Это обо мне. – Авт.)
В г. Калинин мы прибыли 10 ноября. Два дня нас продержали в карантине, а теперь я нахожусь в роте связи, где буду учиться. Да, пришлось служить в РККА, выполнять почетную обязанность перед родиной. Милочка, здесь никакой комиссии не было, а потому если кого в Каменке признали здоровым, тот уже становился бойцом. Тосенька, трудно служить с молодежью 1918-19 г. рождения.
Сегодня вечером набивали матрасы соломой (о мягкой постельке надо забыть на 2 года) в сарае, который находится на берегу Волги. Набив матрас, я вышел на берег Волги. Было тихо; во мраке горело бесчисленное количество огней, на другом берегу быстро промчался поезд и скрылся во мраке, и моя мысль с быстротой молнии устремилась туда, на север, к тебе, моя дорогая. Теперь мысль одна, лишь бы все спокойно было в международной обстановке, а тогда мы свидимся и заживем во много раз лучше, чем раньше.
Теперь несколько слов о нашей жизни. Встаем в 5 часов утра. Кушаем всего 3 раза в день. С непривычки хочется есть, так что некоторые покупают в буфете сыр, колбасу, селедки и др. Я тоже разорился на 3 руб. Ложимся спать в 10 ч. 30 мин. вечера. С непривычки тоже хочется спать, но всего хуже, – это ремень, ты сама понимаешь, приходится затягивать до отказа. Но, дорогая, ко всему приходится привыкать и привыкнуть быстро... Я к тебе, Тонечка, с просьбой. Пошли мне, дорогая, небольшую посылочку из следующих предметов, как то: маленькие ножницы, бритва, чашечка, помазок и ремешок, носки, этого здесь нигде не возьмешь, т. к. в город отпустят не раньше 6 месяцев, а сейчас мы живем в военном городке, окруженном колючей проволокой».
* * *
«18 ноября 1939 г. Калинин. Здравствуй, моя милая крошка, шлю тебе красноармейский привет. Начал писать 18, а приходится дописывать 20. Опять, моя дорогая, нахожусь в городе, отпущен на консультацию по носу. Сейчас вышел из поликлиники, где был призван здоровым в отношении носа. Значит, кровь больше не потечет. Сейчас пишу в почтамте. Знаешь, крошка, охота мне поделиться своими чувствами и переживаниями, т. к. я думаю, что ты меня любишь так же горячо, как и раньше любила. Тосенька, мне так тяжело, что никаким образом не опишешь. Ты скажешь, что зря плачешь! Мол, мне много тяжелее, чем тебе, а ты находишься на военной службе и тебе не о чем заботиться. Так и не так! Милая, я знаю, как тебе тяжело в твои цветущие годы жить в разлуке, вдобавок ещё носить ребенка. Я тебя неимоверно жалею и люблю тебя за эти муки крепко, крепко. У меня одна мысль, как бы ты только благополучно попала в Мезень с моими милыми детками, теперь и вещи второстепенные нечего жалеть, а также и мои книги.
А все-таки мне тяжело. Тонёк, милый Тонёк, прожил 10 дней, а показалось 10 месяцев. Теперь я узнал в действительности, какова лямка красноармейца.
Встаем в 5 часов утра, выходим на улицу в одних рубашках, несмотря на мороз, ветер и дождь проводим гимнастику. После того идем на завтрак, который состоит из ложки пшенной каши и чаю с черным хлебом (сахару 17 гр.). (Где тут внакладку.) И так каждое утро, все черный хлеб (где твои мягкие вкусные пирожки. Да, долго мне их ждать, да и дождешься ли). За десять дней я не только укрепился, но совсем упал духом, и чтобы меня поднять до радостного человека не сможет никакая военная дисциплина, кроме тебя, моя Тоська. Тося, люблю тебя и прошу твоей любви, пиши, дорогая, чаще. Ох, если бы ты знала, с каким нетерпением жду от тебя весточки. Подними во мне дух к жизни, моя милая крошка Тосенька, как я жалею, что мало тебя целовал, но с другой стороны это для тебя было бы еще большей болью во время разлуки! Потерпим во имя любви, моя дорогая!
Обед состоит из борща и каши гречневой и опять мало! Ты знаешь, Тосенька, я любую кашу ем с наслаждением и жадностью. Есть хочу, одна мысль от завтрака до обеда, а перерыв между ними 7 часов, а потом через семь часов ужин, состоящий из одного блюда и чаю. Блюдо это бывает борщем или кашею с большую ложу. Если я дома съедал эмалированную чашку каши, то здесь эту порцию съедают шесть человек.
