Трудовой путь Жоба Жобович Шнурский начинал при социализме, рабочим колбасного цеха Злокиряйского мясокомбината. Социализм ему не нравился, а колбаса наоборот. Уже тогда юный Жоба жил по законам рынка.
Работникам колбасного цеха не возбранялось есть колбасу во время смены. Бригада с невиданным энтузиазмом начинала жрать с утра. Основательно, вдумчиво жрали, само собой, в обеденный перерыв. Перекусывали в каждый перекур. Но особенно много и старательно жрали перед уходом домой, в каптерке, чтобы сэкономить на ужине. Люди садились в круг. Вид их был серьезен и даже мрачен. Они молча и тщательно пережевывали розовую плоть докторской колбасы, не испытывая удовольствия, а лишь выполняя суровый долг. Чавкая и сопя, они старались как можно больше впихать в себя дармовой жратвы.
Это был великий каждодневный подвиг жадности.
За долгие годы совместной работы, матерые мужики так растянули халявной колбасой желудки, что могли вместить в себя неимоверное количество мяса. Того, что каждый из них уничтожал за рабочий день, нормальному человеку хватило бы на месяц сытой жизни.
Жоба был молод, неопытен, и к его отчаянью желудок отказывался принимать больше трех палок колбасы. Но он не сдавался.
«Опять Жоба рыгать в туалет побежал, — говорили ветераны, кто с одобрением, кто с презрением. — Упорный, однако».
Жоба возвращался, тяжело дыша. Глаза его слезились. Его мутило от одного вида колбасы и ее пожирателей, но, подавив тошноту, он садился в круг мясистых толстозадых мужиков и вновь с отвращением жевал докторскую.
Он вообще не мог смотреть без отвращения на продукцию мясокомбината с того дня, как увидел двух крыс, попавших в огромную электромясорубку. Предсмертный визг отвратительных существ Жоба слышал всякий раз, нарезая колбасу, а в нежной плоти ее ему мерещились фрагменты крысиных хвостиков. Когда юный Жоба, сотрясаемый конвульсиями и прикрывая ладонью рот, рассказал об ужасной смерти грызунов мастеру, тот лишь хмыкнул и сказал с философским сарказмом: «Крысы, говоришь? Забраковать фарш, говоришь? А зачем? Мясо оно и есть мясо. Если из-за каждой крысы выбраковывать фарш, хрен бы ты колбасу в магазинах увидел».
Жоба Шнурский жрал крысиную колбасу, смотрел на жрущих ее коллег, которые сами были похожи на туго набитые сырокопченые колбасы, и ненавидел все человечество. Однажды разрезал «докторскую», а на него глянул глаз. Карий. С ресницами. И подмигнул. А что делать? Надо есть.
Нажравшись, бригада, икая и попердывая, приступала к «упаковке», обвешиваясь палками колбасы, как противотанковыми гранатами перед последним боем. В полости просторных одежд для этих целей были вшиты хитроумные тайники. И без того похожие на борцов сумо, ветераны производства делались безобразно толсты. Впрочем, на проходной к ним не особенно придирались. Вахтеры тоже любили колбасу и получали свою долю от пира гиен. Хотя риск, конечно, был.
Жоба Шнурский выгодно отличался от старших товарищей хилостью и тщедушностью, что позволяло ему упрятать под одежды вдвое больше колбасы, чем могли вынести на себе заслуженные ветераны. Это вызывало у последних справедливые упреки и нарекания. Ему намекали: делиться надо. Но намеки он не понимал и всю, дефицитную по тем временам, колбасу реализовывал, ни с кем не делясь, соседям исключительно к своей выгоде. Пусть инфузории делятся.
Это и был его путь в рынок. Маленькая тропинка через проходную со временем вывела его в уважаемые люди, знакомством с которыми гордился сам президент суверенного государства, уверенно ведущий свою страну в цивилизованное сообщество.
В пасмурный тихий день от капель обложного дождя на серой, ровной воде образуются пузыри, по которым старые люди предсказывают долгое ненастье.
Однако большой пузырь над Новостаровкой вздулся в солнечное, безмятежное утро.
От жука, торчащего поплавком на середине еще не проснувшегося от ночных тайн Глубокого, пошло легкое, прохладное сотрясение и круги по воде. А через три секунды весь новостаровский мир оказался под тонкостенным пузырем, вроде мыльного. Это было похоже на прозрачный термоядерный взрыв, который никто из новостаровцев не заметил.
Несмотря на космические размеры — под ним укрылась не только Новостаровка, но и озеро Глубокое, Бабаев бор с лесхозом и неждановские болота — пузырь был невидим и проницаем для ветра, дождя, всякой природной напасти и дикой твари. То есть вообще никаких неудобств. Так — блеснет порой на небосклоне солнечная паутинка — и все.
Проникнуть через эту нематериальность мог и всякий человек. При этом человек хороший не испытывал ничего, кроме легкой приятности и особой душевной блаженности, какая растекается по размякшим членам после бани и стакана душистого чая. Человек же подлый, пересекая незримую границу, внезапно и страшно темнел лицом, как если бы изнутри через поры просачивалась никотиновая смола. При этом белки глаз и оскаленные в улыбке зубы сверкали совершенно по-волчьи.
Если, испугавшись внезапной перемены, мерзавец тут же разворачивался и покидал пределы пузыря, едкая сажа исчезала с румяного лица без следа. Вся подлость оседала внутри души, и он дальше жил себе неразоблаченным, уважаемым человеком, время от времени делая мелкие гадости исподтишка.
Но если темные замыслы толкали его дальше в неосязаемый пузырь, по мере приближения к центру Новостаровки душевная сажа, постепенно густея, собиралась над его головой в темный круг.
Нет человека, который не знал бы о светлых, сияющих добродетелью нимбах святых, но никто не слышал о нимбах темных.
Однако если подумать, черные нимбы, изобретенные новостаровцами, гораздо правильнее. Ибо справедливее и безопаснее для окружающих, когда не добро, а именно зло заранее обнаруживает себя и предупреждает о своем приближении.
Насколько облегчился бы для народа, скажем, выбор президента. Допустим, кандидат выступает со своей программно-рекламной речью. Морда у него румяная, глаза выпученные, честные, жесты решительные, слова проникают в самую душу. А над телевизором, эдак, набекрень висит круг из копоти.
Эта защита от негодяев была построена сразу же после неудачного посягательства тещинских братков на новостаровского жука, и действовала она безотказно. Охранить Новостаровку от разной сволочи собственными силами, без пузыря, не было никакой возможности. Если выставить по границам этой маленькой страны часовых, скажем, одного на сто метров, то для пограничной службы пришлось бы мобилизовать всех новостаровцев, игнорируя возраст и пол. Да и то бы не хватило. А тут еще леса да болота. То ли дело пузырь. Его и не видно, а фиг кто незамеченным проскочит.
Когда в деревню входил закопченный мерзавец со смрадным, воняющим жженной резиной колесом над головой, новостаровские собаки, задрав к небесам честные, неподкупные морды, начинали истошно выть.
— Э, брат, — говорили сочувственно новостаровцы незваному гостю, — да тебя в баню нужно сводить.
Конечно, несмотря на новостаровское радушие, в свою баню такую нечисть никто не приглашал. Брезговали. Боялись закоптить дом. Для отмывки черных душ нездешних мерзавцев предназначалась секретная баня в Бабаевом лесу.
Обчественная.
На отшибе.
Первым делом копченого угощали горькой настойкой из осиновой и тальниковой коры и надолго погружали в густое, горячее облако, пахнущее богородской травой. Затем с остервенением хлестали в три веника. Один — полынный, другой — из реликтовой новостаровской сосны, ну и третий, разумеется, крапивный.
Хлестали безжалостно, не обращая внимания на мольбы о помиловании, до полного растворения черного нимба.
Зато через час-другой румяный, как попка младенца, бывший подлец выбегал на чистый воздух под ровный лесной гул и, сверкнув бледными, истерзанными ягодицами, нырял, смотря по сезону, либо в темные воды омута, либо в пушистый снег.
— Ах, благодать! — восклицал он. — Я, господа, будто в раю побывал.
На что сдержаные на проявление чувств новостаровцы отвечали:
— Рая, мил человек, нет. Рай он у каждого в душе должен быть.
Так и повелось: приезжает в Новостаровку последний расподлец, а уезжает совсем наоборот — человек светлый, с душей, крещеной веничком, спокойной и распаренной, благоухающей, как сирень после дождя.
Надо отметить, что колеса над головами пришельцев соответственно подлости были разными. Над одним — так себе, колечко обручальное. Над другим — ободок с колесо детского велосипеда.
А у иного этого сраму — с камазовский баллон.
Идет — аж ноги подгибаются.
Как-то, прослышав с удивлением об уголке в своей стране, где люди живут как люди, не воруя и не занимаясь проституцией, и при этом не помирают с голода, заехал посмотреть на это чудо сам Хозяин.
Точнее, с неба спустился. На вертолете.
