Видно, как декабристская любовь хочет уместиться на Кузнецком Мосту, словно предвидя будущее, по суду, сословное неравенство супругов.
Анненков и Полина Гебль. Или, напротив, будущее равенство, как в случае Ивана Анненкова и Полины Гебль.
Снесенный в сталинское время прекрасный дом матери Анненкова помещался на углу Петровки и Кузнецкого (№ 8/5). Уже его угловая ротонда обещала историю любовного неравенства по аналогии с себе подобными (см. начало публикации в № 10 за 2001 год).
Анненков нашел Полину Гебль в одном из магазинов Кузнецкого Моста, именно в модном магазине Демонси, где та служила. Свадьба состоялась в руднике, уравнявшем сословные права влюбленных.
История европейски известна благодаря роману Дюма «Записки учителя фехтования». Запрещенный при Николае I, этот роман — кажется, второй, после писем Стендаля, вклад западной литературы в московский любовный миф.
Боткин и Арманс. С Кузнецкого Моста происходила и некая Арманс — возлюбленная литератора Василия Петровича Боткина. Эта история принадлежит любовному мифу настолько, насколько смог увековечить ее Герцен в «Былом и думах». А сделал он это замечательно, так что хочется цитировать страницами: «Сначала я думал, что это один из тех романов в одну главу, в которых победа на первой странице, а на последней, вместо оглавления, счет; но убедился, что это не так…» Портрет Арманс, писанный Герценом, сошел бы за портрет Полины Гебль и всего типа «благородного плебейства великого города» Парижа в Москве. Боткин решен у Герцена гораздо индивидуальнее, хотя и в нем намечен тип. Тип любомудра — любовника философии, одной ее.
Боткин жил в Петроверигском переулке (№ 4) на Маросейке — адрес, дополняющий скудную карту любви на ближней Покровке с той оговоркой, что в доме царил отец героя, старозаветный купец Петр Кононович, не совместимый ни с какой Арманс. Так Анненкова-мать была несовместима с Полиной Гебль. На этих примерах видно, что тема сословного неравенства любовников отягощена на Кузнецком Мосту темой национального и конфессионального несходства, как это и должно быть в переизданной Немецкой слободе.
Кетчер и Серафима. Аристократ Герцен изменяет своему приобретенному демократизму, когда несходство кричаще:
«Между Кетчером и [его] Серафимой, между Серафимой и нашим кругом лежал огромный, страшный обрыв, во всей резкости своей крутизны, без мостов, без брода. Мы и она принадлежали к разным возрастам человечества, к разным формациям его, к разным томам всемирной истории. Мы — дети новой России, вышедшие из университета и академии, мы, увлеченные тогда политическим блеском Запада, мы, религиозно хранившие свое неверие, открыто отрицавшие церковь, — и она, воспитавшаяся в раскольническом ските…»
Николай Кетчер нашел нищенку Серафиму на какой-то улице между Сокольниками, где он тогда жил, и Новой Басманной, где служил; так что начало этого романа принадлежит Москве Яузской. Середина — видимо, Арбату, где на непременном Сивцевом Вражке у Кетчера был дом (на месте № 20). В то время аристократической брезгливостью его друзей был испытан на прочность и, кажется, не выдержал испытания весь круг московских западников.
Семейную старость Кетчеры проводили на Самотеке, в 1-м Волконском переулке (№ 11), и затем на 2-й Мещанской, в доме, купленном для них Грановским, Щепкиным и Иваном Тургеневым (№ 44). Оба адреса принадлежат Неглинному Верху.
Надеждин и Евгения Тур. Без Кетчера вообще немыслим любовный миф тех лет. Похититель Захарьиной и свидетель ее брака с Герценом, Николай Христофорович мог стать также свидетелем тайного венчания Боткина и Арманс, если бы дело не отложилось до Петербурга. Он вообще любил устраивать подобные дела:
«Когда Надеждин, теоретически влюбленный, хотел тайно обвенчаться с одной барышней, которой родители запретили думать о нем, Кетчер взялся ему помогать, устроил романтический побег, и сам, завернутый в знаменитом плаще черного цвета с красной подкладкой, остался ждать заветного знака, сидя с Надеждиным на лавочке Рождественского бульвара».
Вероятней, что Страстного; но ошибка Герцена лежит в пределах допустимой погрешности: оба бульвара принадлежат Неглинному Верху. Будущий издатель «Телескопа» Николай Иванович Надеждин учительствовал в доме Сухово-Кобылиных и жил у них. Замечательно, что Кобылины снимали в то время дом Корсаковых — «дом Фамусова». Предметом «теоретической любви» Надеждина была его ученица Елизавета Васильевна Сухово-Кобылина, сестра будущего драматурга и сама будущая писательница под псевдонимом Евгения Тур (она выйдет за графа с характерным для Кузнецкого Моста именем Анри Салиас де Турнемир). Пожалуй, Надеждин выглядит Молчалиным — правда, в отсутствие Чацкого.
Тема неравенства в этой истории наглядна: Надеждин был поповичем, Кобылины имели общего предка с Романовыми (древнего боярина Кошкина-Кобылина с Большой Дмитровки). Юный брат героини Александр Васильевич сказал по поводу Надеждина: «Если бы у меня дочь вздумала выйти за неравного себе человека, я бы ее убил или заставил умереть взаперти».
Сухово-Кобылин. Убил ли Сухово-Кобылин Луизу Симон-Деманш, мы не узнаем никогда.
Этот роман завязался в Париже в 1841 году. На следующий год Луиза приехала в Москву и поступила модисткой в магазин мадам Мене на Кузнецком Мосту. Там же, точнее, на Рождественке Кобылин снял для нее квартиру (в доме № 8).
Через три года Луиза — уже владелица винного магазина, фактически принадлежащего Кобылину. Она записывается в московское купечество и жительствует на Никольской, во владении № 8, помнящем Наталью Долгорукую и Николая Шереметева.
Сам Александр Васильевич жил тогда в Арбате (у графов Сухтеленов в Большом Кисловском переулке, № 4), а в 1847 году он снимает две квартиры — для Луизы и себя — у графа Гудовича на Тверской (современный адрес — Брюсовский переулок, № 21). То есть перемещается сам и перемещает Луизу на границу Неглинного Верха.
Еще через два года Кобылин пересек эту границу, приобретя роковой дом на Страстном бульваре (№ 9, только что снесен), в нескольких шагах от памятного ему с юности «дома Фамусова». Между предыдущим адресом и этим лежала пропасть: Кобылин охладел к Луизе и воспылал чувством к Надежде Ивановне Нарышкиной. У которой, согласно ответам на допросные пункты, провел вечер 7 ноября 1850 года — вечер убийства.
По версии полиции, убийство совершилось в доме на Страстном. Говорили, что оно стало итогом темпераментного объяснения во флигеле между Деманш, Кобылиным и Нарышкиной.
Найденное на Ходынке тело отпели в костеле Святого Людовика и погребли на Немецком кладбище.
За время следствия и суда — семь лет, — дважды арестованный и дважды освобожденный, Кобылин стал драматургом.
Но не здесь конец этой совершенно верхне-неглименской истории.
В 1859 году Кобылин привез из Парижа в дом на Страстном новую жену — Марию де Буглон. Через год Мария умерла на возвратном пути.
В 1867 году писатель появился в том же доме с третьей женой — привезенной из Англии Эмилией Смит. В следующем году ее похоронили на Немецком кладбище.
Только тогда Кобылин продал дом.
Он не удерживал любовь живой. Что это — метафизическое доказательство былого преступления или изначально тяготеющий над домом или над его хозяином рок, частью действия которого была и смерть Луизы?
Бове и Трубецкая. Случай перемены мужского и женского в неглименской коллизии сословного неравенства и национального различия адресуется в Петровский (бывший Богословский) переулок, в дома № 6 и 8. Дом № 6 в начале XIX века принадлежал княгине Авдотье Семеновне Трубецкой, в 1816 году вышедшей вторым браком за архитектора Бове. Осип Иванович переехал во владение жены, где выстроил второй дом. За год до смерти Осипа Ивановича старый дом был продан, и чета осталась в новом, совершенно перестроенном впоследствии.
Руководитель воссоздания Москвы после пожара 1812 года, создатель Театральной площади, соавтор здания Большого театра и автор будущего Малого, проектировщик кварталов вокруг исчезнувшей реки Неглинной — словом, оформитель Неглинного Верха накануне сложения мифа, — Бове сам угодил в его, мира и мифа, новые смыслы.
«Москва помешалась: художник, архитектор, камердинер — все подходят, лишь бы выйти замуж», — судила о княгине Трубецкой княгиня Туркестанова. Кузнецкому Мосту столько же важно европейское происхождение супруга.
Конечно, архитектор со времен Петра не равен камердинеру. Петр перевел его из мужиков в чиновники, а Табель о рангах позволяла выслужить дворянство — достижением 8-го класса. Навстречу двинулись в архитектуру дворяне по рождению, не исключая столбовых аристократов, как князь Ухтомский и Николай Львов.
И все же разница между супругами Бове огромна. Сын неаполитанского художника стал обладателем многих поместий, в их числе нескольких подмосковных, — а Трубецкая лишилась княжеского титула, чтобы писаться чиновницей 7-го класса, то есть женой недавнего дворянина.
