Подобный вариант ему показался поразительным, удивительно неуместным, хотя он и не смог бы объяснить самому себе причину такой самопроизвольной негативной реакции. А Ретна продолжала свои объяснения, не догадываясь о том смятении, которое вызвала в нем.
— Только мне не хотелось быть все время в их распоряжении… быть обязанной тотчас отозваться, если у кого-то из клиентов вдруг появится приступ тоски и он попросит, чтобы кто-нибудь составил ему компанию. Почему вы называете это развалинами? Здесь вполне можно жить, даже не без уюта. Правда, комнаты действительно немного тесноваты…
— В мое время они не были тесными! — вступился он, готовый защищать свое прошлое от намерений обосноваться там вместо него и оценивать все с помощью критериев, отличающихся от его собственных.
— Стены ведь с места не сдвинулись, — сказала она. — Во всяком случае, я предпочла найти жилье в городе.
Этот легкий разлад вызвал в нем нечто вроде раздражения. Ретна в конце концов это осознала.
— В один прекрасный день картины детства нас покидают, — заметила она. — Места тоже. Вещи приобретают иной смысл. А не поговорить ли нам лучше об этом художнике, которого вы знали, о Джузеппе Боласко.
— Попозже, — сказал он.
Они оставались в тех же позах, и их профили были повернуты в разные стороны: он по-прежнему стоял облокотившись, рассматривал заслоненный ночной растительностью фасад, который когда-то был домом Эрмины и из которого дирекция сделала нечто вроде dormitory[59] для молодых стажеров, а она, прислонившись к перилам спиной, смотрела на огромную черную поверхность, где ничего не отражалось и где ее взгляд тоже терялся.
Арам выпрямился. Потом, через минуту, он положил правую ладонь на перила, но так, чтобы удержать Ретну рукой в случае, если бы она попыталась увернуться или убежать. Она не сопротивлялась. Они даже почти не приблизились друг к другу. Их позиция оставалась какой и была: взаимно смещенной, как в какой-нибудь неустойчивой промежуточной фигуре танца, перед сменой ноги, позволяющей образовать новую фигуру. Ничего необратимого еще не произошло. Через два-три дня Ретна отправится с этим парнем на Родос, а когда она вернется в Монтрё, его здесь уже не будет. Нечто вроде балетного па, когда партнеры попеременно проходят друг перед другом.
Однако он чувствовал желание приблизить к себе это лицо, ощутить это почти сливающееся с ночью дыхание. И мгновение все длилось, как в тех картинах воспоминаний, когда крошечная частичка времени останавливается и вопреки течению навсегда остается на месте.
— Ну а Шинкер?
Не то чтобы он стремился иметь полную ясность в этом вопросе. Она могла отказаться отвечать, могла ответить, что ей будет угодно. Приятель! Одним больше!.. В отношениях, которые завязываются теперь между молодыми людьми, они отбрасывают все, что им мешает: и табу, и все остальное вместе со словами, лишенными значимости, лишенными контуров. Причем все это для того, чтобы не чувствовать себя невольниками слов — только поступки, не имеющие значения, ни к чему не обязывающие, не несущие на себе печати определенности, поступки, ставшие как раз самым малым из того, что они требуют от свободы, за которую она даже не дают себе больше труда ратовать.
— А как Шинкер? — повторил он.
— Ничего, — ответила она.
Ответ, которого он ждал, нечто вроде надписи на облаке. Однако за этим сразу же последовало уточнение, произнесенное таким обезоруживающим тоном, что вполне могло соответствовать истине.
— Он не интересуется девушками. К нам должен присоединиться его друг.
Эта фраза открывала ход в зыбкой почве, углубляться в которую ему не захотелось.
— Я очень люблю Эрика, мы прекрасно ладим друг с другом. Он вовсе не такой, каким вы, должно быть, его представляете, он серьезный и надежный. И абсолютно не манерный. А что касается его друга, так это один из тех музыкантов, что я встретила в Шенноне. У них все хорошо.
Давая все эти дополнительные сведения об Эрике, она стремилась отодвинуть в сторону перфокарту, соответствующую «юноше, который не интересуется девушками», в маленьком персональном computer[60] Арама, выдающем на каждое слово соответствующую прописную истину. Каким виделся ей он, Арам, что она так старается прояснить для него эту проблему и ввести его в курс новых реалий? Степенным буржуа, приехавшим провести несколько часов своей жизни в этом спокойном уголке? Сорокалетним мужчиной, не совсем смирившимся с переходом в новую возрастную категорию?
Ему вспомнилось высказывание Боласко о гомосексуалистах: «Они осуждены на молодость. Молодость — это их гетто!» Эти молодые люди, вероятно, тоже осуждены на молодость. Ничего нового в том, что касается их, нет.
Однако эта столь прямая манера высказываться, эта несколько авторитетная манера Ретны избавлять от предрассудков, которых у него и так уже давно не было, являлась также и средством не касаться основного, не растрачивать на бесполезные маневры сближений то, что и для того и для другого уже существовало. А что касается остального, что касается деталей, то у них впереди была вся жизнь.
Они в молчании продолжили свою прогулку до первых лодок, вытащенных на берег и стоящих в чинном порядке. Миновав их, они прошли еще немного вперед, а потом свернули на понтон. Скамейка, такая же незатейливая, как табурет для дойки коров, стояла по-прежнему, на том же месте. Арам прислонил ее к перилам и, проверив ее устойчивость, сел первым. Ретна сняла куртку и, сев следом, набросила на их сблизившиеся теперь плечи куртку Эрика. Все эти барки, неподвижно лежащие на берегу или пошевеливавшиеся на воде, напоминали животных, расположившихся в парке. От сырости вокруг двух бакенов перед фарватером образовался ореол. Эти огни притягивали к себе их взгляды. Ей не понадобилось напоминать о своей просьбе. Он сам начал рассказывать про Боласко.
Поднявшись к себе, он тут же заснул как убитый, совсем забыв, что ему должна звонить Дория. Голос доходил до него из неведомых далей. Как Дория ни кричала, спрашивая, что с ним происходит, как и с кем он сумел так набраться, упрекая его в том, что сегодня вечером он куда-то совсем пропал и даже не оставил для нее никакой информации на коммутаторе, ему никак не удавалось соотнести себя со всем тем, что она вываливала ему на голову, со всеми теми gossips,[61] ходившими в связи с премьерой фильма.
Но разве события истекшего странного вечера выглядели более вразумительными? Сначала этот фильм, потом прогулка. Час, проведенный на понтоне. Впечатление, когда просыпаешься так внезапно, такое, будто плаваешь среди лодок. Припомнился вкус губ Ретны… Расстались они, как и было задумано, по-приятельски. И он ничего не предпринял, чтобы что-то в этом изменить. Он так и не понял, сам ли он включился в ее игру, где уже был Эрик, а может быть, и кто-то еще, или, наоборот, это она включилась в его игру, в которой уже участвовала Дория. Весь вечер она была и досягаемой, и недоступной одновременно, а потом разговор перешел на Джу, и, кажется, этот персонаж привел ее в восторг. Впрочем, во время этого дурацкого фильма, когда он наблюдал за ее реакцией, у него уже возникало такое впечатление, и сейчас он опять спрашивал себя, не самое ли для нее главное, чтобы ей рассказывали истории. Безразлично какие. А потом они расстались, чтобы не разрушать чары. Если бы он попросил ее остаться, то сейчас пришлось бы ей объяснять, кто такая Дория. И тут ему бы никак не выкрутиться. Зачем сводить людей, у которых нет ничего общего? В Ретне ему нравилась ее предрасположенность к молчанию, чарующее присутствие невыразимого. Сразу, с самого начала, между ними уже существовало нечто вроде пакта. Он, казалось, столкнулся с чем-то таким, чего в его жизни еще никогда не было. И ему, похоже, хотелось сохранить перед собой возникший мираж, не ускоряя хода событий. Каким образом можно так интенсивно чувствовать присутствие человека, еще даже в нем не разобравшись?
На том конце провода по-прежнему суетилась Дория. То был голос звезды перед микрофоном, который барахлит, голос, подкрепляемый мстительными взглядами в адрес техников, чтобы они «поколдовали» со звуком. И хотя Арам говорил ей, что хорошо ее слышит, она продолжала бушевать.
— Я устроила гадание на картах. Представляешь, здесь есть одна Рая, просто потрясающая.
— Одна Рая?..
— Да, одна ясновидящая! Мне ее представила принцесса.
— Какая принцесса?
— Ну ты проснешься наконец? Принцесса!.. Так вот, я хотела, чтобы эта самая Рая… она живет в Йоркшире… погадала мне о фильме. Но ты ведь знаешь, какие они. Я хочу сказать — карты. Говорят все, что им вздумается. И разговор зашел о тебе! О тебе! Хоть ты не рискуешь сейчас своей жизнью, как я своей, своим будущим, из-за этого фильма. Кстати, ты не находишь, что название плохое?
