— Кого?
— Жену. Ольгу.
Откуда-то она уже все знала. И вдруг оживилась:
— А знаешь что? Переходите в мою комнату. Она от военкомата, а пока я в армии, за мной сохраняется жилплощадь. Кого я в ней поселю — это мое дело. Идет?
Конечно, я согласился. На другой день она помогла нам с тетей Машей перенести вещи. И уехала.
Ко мне пришла Ольга. Тетя тактично куда-то исчезла. Оля спросила:
— У тебя кто-то был до меня? Там, до войны?
— Был.
— Я это чувствовала. Девушка?
— Нет, женщина. Но ее уже нет. Она погибла. В окружении. Могла улететь и не улетела. Осталась с ранеными.
Оля помолчала, затем сказала:
— Прости меня, я не знала…
— Я понимаю, что ты не знала.
— Как звали ее?
— Шурой. Она была замужем. Летчик-истребитель — он тоже погиб.
— Шура, Шура… У тебя есть ее фотография?
— Нет. Вот только письмо.
Оля прочла письмо.
— О ком это она?
— О моем друге — Юрке Земцове. Он тоже погиб.
А через неделю после того, как перебрались на новую квартиру, Оля стала моей женой. Из ЗАГСа я решил зайти с ней к Бурову. До него было недалеко — только спуститься вниз по улице Ленина.
— Он учитель, — пояснил я ей, — преподает литературу. У него много книг. Есть жена и сын…
— Не хочется, — покачала головой Оля.
— Очень не хочется? Тогда не надо.
— Нет, пустяки. Пойдем.
И все-таки она почему-то волновалась, когда мы шли к нему. Теперь я понимал ее лицо, слышал то, о чем она не говорила.
— Ты предупредил его, что мы придем?
— Для чего?
— Если он удивится, я могу возненавидеть его.
— Он не удивится. Он умный.
Мы пришли на Подгорную. Пробрались коридором, заставленным всякой рухлядью. Я нажал кнопку звонка. Дверь открыла незнакомая женщина.
— Вам кого?.. Здесь жил Буров?.. Может быть. До нас были какие-то. Уехали в Красноярск…
— Вот и все, — проговорила Оля.
Мы двинулись домой.
Дома нас ждала тетя. Она поцеловала нас обоих и подарила Оле кольцо: тоненькое, золотое, с зеленым глазком изумруда. Подарила и по-старчески прослезилась.
Оля хотела что-то спросить, но я сделал ей знак помолчать.
Явился Морячок с Зоей, а Трагелев, хотя я и приглашал его, не пришел. Пили чай с хлебом и сухарями. Перед каждым поставили по полной чашке сахарного песку. В вазе посреди стола пылал большой букет огоньков.
…Вспоминая то далекое время, я по-прежнему считаю, что свадьба у нас была замечательная. И Оля такого же мнения…
Когда уже темнело, неожиданно появилась Аграфена Ивановна. Усевшись на наш топчан, прикрытый серым одеялом, заговорила:
— Не обижайтесь на старую да глупую. Пришла посмотреть, как вы устроились.
Вскочила на ноги, суетливо все оглядывая, сообщила:
— Комнатка эта памятная. Даже очень. В старое время тут актерка одна проживала. Потом ее офицер застрелил. Его фамилия была Горизонтов, а ее не упомнила. Потом старик один… Тот повесился. Прямо вот на этом крючке. — Аграфена Ивановна подняла глаза к потолку, посреди которого торчал железный крюк, на котором прежде висела люстра. — Потом две сестры: Аделаида и Прасковья Кузановы. Одинокие. И обе от туберкулеза. В одну весну. Это уже после революции, году этак в двадцать девятом… Но это я так, к случаю. Очень славно вы устроились. И в окно есть на что посмотреть. Только куда-нибудь мусор надо увезти.
Все это было сказано озабоченным тоном, и вдруг Аграфена Ивановна расплылась в своей кокетливой улыбке:
— Посмотрю я на вас, дети мои, как вы друг к другу подходите. Вы и личностями сходствуете. Прямо два ангелочка… У меня ведь несчастье: Георгий Иванович богу душу отдал. Вчерась схоронила. А вы и не знали? Что случилось? Нет, не болел. Пошел в Громовскую баню. Любил покойничек попариться. И парился, как молодой. Должно быть, в голове кружение получилось. Стал с полка слезать, оступился и затылком о цементный пол. Вот такая беда. Видно, судьба. И еще того хуже — сегодня утром Захарыч вернулся. Отпустили. Не просто отпустили — на санитарном автомобиле привезли. А мне куда его варначину? Он мне нужен как собаке пятая нога.
— Шумит? — спросила тетя.
— Нисколько. Степенный и тихий такой стал. Или ко мне подмыливается? Или понял, что притихнуть пора? А я собственно вот по какому вопросу. Не знаю, как взглянете… Я вам предложу — переходите-ка вы ко мне. Захарыча я в инвалидный дом определю. Я уже почти договорилась — там знакомая одна кастеляншей работает. Просит всего лишь литру масла — и дело в шляпе. А его не будет, вам у меня самое житье. Комнату надвое перегородим. Получится зальце и спаленка. А я умру, вам обе достанутся. Все лучше, чем здесь. На мусорный ящик глядеть.
Теперь мне стало понятно, зачем Аграфена Ивановна рассказывала об актерке, о старике и несчастных сестрах. Ничто у таких людей не делается просто, все имеет дальний прицел.
— А чтоб жилплощадь после меня вам законно досталась, нужно взять меня на иждивение. «Усыновить» меня, так сказать. Будем жить одной семьей.
— Нет, — сказал я.
— Как это понять? — обернулась ко мне старуха.
— Отсюда мы не пойдем. А насчет иждивения — у нас тетя есть. С ней и будем жить.
Аграфена Ивановна огорчилась:
— Ну, что ж, я не тороплю. Подумайте. Здесь сколько? Метров двенадцать? А у нас тридцать два. Можно бы выкроить зальце и спаленку. А после моей смерти все вам… Ну, что ж, прощевайте. Гуляйте к нам. Ой, чуть не забыла — вот письмо. Вчера пришло.
Письмо было от матери Юры Земцова. Она писала:
«Уважаемый Алексей! Мы считали, что Юра погиб, так как имели об этом официальное сообщение. Но в марте получили письмо, которое он продиктовал санитарке. Она так и начинает: „По поручению раненого красноармейца…“ В письме всего несколько строчек, но значит, он не погиб на фронте, а был эвакуирован в глубокий тыл. На конверте штемпель „Тайга“. Мы делали запрос — его там нет. Вероятно, его увезли дальше на Восток. С тех пор никаких известий. Дорогой Алексей, узнайте, пожалуйста, может быть, Юра в Томске».
В последующие дни я обошел все госпитали, но Юру нигде не нашел. Да если бы он был жив, неужели не смог бы отправить еще одно письмо? К тому же, если б он оказался в Томске, то обязательно сообщил бы о себе. Но все это рассуждения… Мало ли что бывает в жизни. Всего не предусмотришь.
Помню, из кино мы с Олей вернулись поздно. Соседка, выглянув из раскрытого окна, сообщила:
— Там вас какая-то девушка ждет. Военная. Вы уж извините, я распорядилась — дверь вашу открыла. Может быть, и не нужно было так, но она сильно усталой выглядела.
Пока мы поднимались по лестнице, я старался угадать — кто бы это мог быть? Катя? Но тогда бы соседка знала ее. А вдруг Шурочка?
На нашей постели спала босая девушка в военной гимнастерке и короткой юбке защитного цвета. Рядом на полу стояли ее кирзовые сапоги, а на столе лежал черный берет с красной звездой. Спала она на спине, полуоткрыв детские пухлые губы, разбросав руки в стороны. Оля вопросительно посмотрела на меня.
— Это к тебе?
— Первый раз ее вижу.
Говорили мы тихо, но все же этого было достаточно, чтобы девушка проснулась. Ее ресницы разомкнулись. На нас глянули заспанные серые глаза. Она села, спустив босые ноги на пол, виновато улыбнулась:
— Не ожидали? Здравствуйте. Ты Алексей, а ты Ольга? Так ведь? Видите, я вас знаю.
Потом она на мгновение закрыла глаза и прислонилась спиной к стене.
— Обождите, я сейчас проснусь. Вот и все…
Девушка встала.
— Я — Лена Анисимова. Привет вам от Кати Мурашовой. Помните такую? Посылает вам брикеты гречки. Только немного доварить — и отменная каша.
— А где Катя?
— Жива и здорова. Мы работали на одном поезде, а теперь она перешла на другую работу… Оля, где у вас умыться? А то я опять засыпаю. Обратная дорога была ужасно трудная. Под Тулой нас бомбили. А потом до самого Томска все на ногах. Только примостишься где-нибудь, зовут. В дороге в нашем отделении двое тяжелых умерли. У одного пулевое ранение в голову. Навылет. У другого осколок проник в брюшину. И Тарасова Борю ранило при бомбежке. Тоже умер. Наш электрик, молодой, еще не женатый. Да, умыться надо. Полотенце у меня есть.
Она достала из рюкзака полотенце и мыло. Выложила на стол пакеты яичного порошка.
— Вот вам. У вас еще нет такого? Скоро будет.
Оля увела Лену на кухню. Вернулась девушка одна.
Причесалась у обломка зеркала, которое я укрепил тремя гвоздями на стене.
— Вот что, Алексей. Пока твоей жены нет, поговорим. Так вот, Катя ушла от нас. Хорошая была девчонка. Вернее, ее взяли — учиться на курсах радисток. Куда ее готовят — говорить не положено. Но всем и так понятно. В общем, ее место в поезде освободилось. Это она просила тебе передать. Но ты не думай, сегодня санитаром, а завтра…
