Уже в тот момент, когда Таннер принес ему кофе, Фабио решил сказать ему правду. По крайней мере, часть правды.
– Я там был. Я это знаю.
– От Лукаса Егера?
– Нет, от одной соседки.
– Вам бы следовало сообщить мне об этом.
– Я хотел сначала поговорить с Лукасом.
– И что?
– Не успел.
Огромный вахмистр кивнул огромной головой.
– Как вы относились к Лукасу Егеру?
– Мы были сослуживцами. И друзьями.
– И вы еще были ими двадцать первого июня?
– Я думаю – да, раз я был там с ним.
– Но позже возникли разногласия?
– Только тогда, когда я вышел из больницы и понял, что он живет с моей подругой.
– Вашей бывшей подругой.
– Да.
– А это не могло быть причиной какого-то конфликта в… – он заглянул в дело, – «Гурраме»?
Фабио беспомощно поднял руки:
– Не исключено.
Таннер выбросил пустые стаканчики в мусорную корзину.
– А теперь я просто поделюсь с вами своими соображениями. Вы отправились со своим приятелем и сослуживцем в эту «Гурраму», возможно, для выяснения отношений, возможно, чтобы поработать или просто так. Вы поссорились, может, из-за вашей подруги или из-за чего другого, сцепились, подрались. Вы неудачно упали, или он двинул вас чем-то по черепу. Вы потеряли сознание, он вызвал «скорую». У каждого из вас был при себе мобильник. Вот как я себе это представляю.
– Мобильник там не берет. Нужно пройти довольно большой кусок дороги в направлении кладбища.
– Вот видите, какое ценное указание. Тогда получается, что он доходит до места, где срабатывает мобильник, а вы тем временем приходите в себя и удираете. Он возвращается, а вас и след простыл. Он отсылает «скорую». Вы блуждаете по округе, пока не оказываетесь на конечной остановке Визенхальде. Дальнейшее вам известно.
Оба немного помолчали.
– Так могло быть, – сказал Фабио.
– Не правда ли? Только почему он ничего не сказал? Вы можете это объяснить?
– Может, он упустил момент. А потом выяснилось, что я все забыл. И тогда он промолчал.
Таннер с неодобрением покачал головой:
– Не очень красиво с его стороны.
– Не очень, – подтвердил Фабио.
– Несчастная любовь да еще такое дело на совести. В такую ночь, как вчера, вполне можно было сигануть с моста.
Фабио с ним согласился.
Маленькие группки людей смущенно переминались под зонтами у входа в часовню номер два. Под навесом собрались ближайшие родственники. Отец Лукаса, высокий худой мужчина с волосами, тронутыми сединой, выглядел среди них удивленным, словно попал не на то мероприятие. Мать Лукаса, полноватая, энергичная женщина, держала его за руку, то и дело поднимая на него озабоченный взгляд. Рядом с ними и позади них стояли пожилые женщины и мужчины, видимо, тетки и дядья Лукаса. Еще Фабио узнал старшего брата и младшую сестру покойного. И пожилой человек на костылях тоже показался ему знакомым. Ну конечно, это был тот самый двоюродный дед, которому принадлежал участок «Гуррама».
На нейтральной полосе между родственниками и остальными участниками похорон стояла Норина со своей матерью. В какой-то момент Фабио почудилось, что она его увидела и кивнула.
Редакция пришла в полном составе. Руфер прибыл в сопровождении супруги. Он был в темном костюме и снова с усами. Сара Матей надела шляпу с широкими полями, и Фабио не сразу ее узнал. Рето Берлауэр в ветровке и галстуке, с кожаной сумкой через плечо имел такой вид, словно собрался писать репортаж.
Издательство было представлено кадровиком Коллером. Пришло несколько журналистов из других отделов. И кое-кто из конкурирующих издательств.
В одной довольно большой группе журналистов он обнаружил Марлен. Она была одета во все черное, но на ней это не выглядело как траур. Она бросила на него быстрый взгляд и медленно кивнула. Что это означало, он не понял. Вероятнее всего, горький упрек.
Потом она опять включилась в тихий, серьезный разговор.
«Контакт с журналистами – моя профессия», – заявила она ему когда-то.
Прибывшие медленно продвигались ко входу, стряхивали зонты и вставали в очередь, чтобы выразить соболезнование близким покойного.
Фабио протянул руку матери Лукаса, но женщина обняла его и крепко прижала к груди. Он тоже обнял ее и считал секунды, пока она его не отпустила.
– Это Фабио, – напомнила она своему мужу.
Отец Лукаса его не узнал.
– Лучший друг Лукаса, – пояснила она.
В часовне номер два не было никаких религиозных символов. Композиция из цветов по обеим сторонам амвона и нейтральная свеча без пламени – вот и все, что должно было подчеркнуть торжественность церемонии. Интересно, подумал Фабио, когда администрация кладбища присваивала номера часовням для отправления различных похоронных обрядов, она не опасалась, что может произойти путаница?
В часовне было холодно. Слабый свет дождливого дня с трудом пробивался сквозь конструктивистские витражи. Единственным, что излучало немного тепла, была крохотная лампочка, привинченная к амвону.
В начале церемонии прозвучала пьеса для виолончели соло. Фабио вспомнил, что Лукас как-то назвал себя атеистом. И никогда не проявлял особой любви к современной виолончельной музыке.
После музыкального вступления к амвону вышел брат Лукаса и нервно зачитал биографию покойного. Потом снова зазвучала виолончель.
Сестра Лукаса продекламировала текст, который Фабио только в самом конце опознал как стихотворение Готфрида Бенна. Она попросила присутствующих почтить память Лукаса минутой молчания. Фабио прочел про себя «Отче наш» и «Аве Мария» и вознес благодарность Господу за то, что Он создал его католиком.
О том, что минута молчания истекла, сообщило очередное выступление виолончели, во время которого кто-то громко зарыдал.
Фабио сидел тремя рядами дальше отца Лукаса и все время видел перед собой его высокую фигуру: даже сидя этот человек был выше всех ростом. Поначалу он еще удивленно озирался вокруг. А потом совсем затих.
Теперь его сотрясали безудержные рыдания.
Фабио успел заметить, как на его плечи с двух сторон легли женские руки. Но тут глаза самого Фабио наполнились слезами.
Сначала он пытался сдерживаться. Но вскоре из его груди вырвался первый всхлип, и Фабио расплакался, как отчаявшийся ребенок. Он не знал, что вызвало его слезы: печаль по Лукасу, досада на безвкусицу церемонии или мысль о неизбежности собственной смерти.
Он не заметил, как люди встали и покинули помещение, бросая на него любопытные косые взгляды. Он опомнился только тогда, когда кто-то обнял его и сунул в руку бумажный носовой платок.
Немного придя в себя, он увидел хлопотавшую вокруг него Сару.
Он шмыгнул носом:
– Черт возьми!
Сара кивнула.
– Где все?
– У могилы.
– А ты?
– А я рада, что у меня есть повод увильнуть.
– Не знаю, что на меня нашло.
– Если уж и на похоронах нельзя больше плакать…
– Послушай, Сара, если вопрос встанет обо мне и ты окажешься в курсе, имей в виду: пусть меня хоронят со священником, служкой, ладаном и какой-никакой латынью.
– Давай выйдем отсюда.
В стояке перед входом в часовню оставался один-единственный зонт. Сара его раскрыла. «Дерьмовая погода», – было написано на зонте.
– Не совсем прилично, я знаю. Просто не нашлось другого. Они заказали поминки в «Зонненфельзе». Ты поедешь?
– Поминки? Нет, я, наверное, не потяну. Будет очень глупо, если я там не появлюсь?
Сара улыбнулась:
– Ты так ревел, что никто на тебя не рассердится.
Под зонтом с неподобающей надписью они прошли к машине Сары.
– Хоть это и не совсем уместно, но я все-таки спрошу: вы уже просмотрели его вещи?
– Только поверхностно.
– И не нашли ничего о докторе Барте?
– Крупное дело?
– Именно.
– Как выглядят эти материалы?
– Научные заметки, статистические подсчеты, протоколы.
– Если мы что-то найдем, я дам тебе знать. Но отдать их я не имею права, понимаешь?
– Да.
Она уже села за руль, когда он спросил:
– Я все еще должен держаться подальше?
– Да. Дай ей время.
Ему не пришлось давать Норине много времени.
Он сидел за компьютером и просматривал электронную почту. Новым было только одно сообщение. Его прислала Бьянка Монти. В конце недели он связался с ней и убедил заглянуть в почту доктора Барта, не найдутся ли там электронные адреса сослуживцев. Она ответила сообщением:
Дорогой Фабио,
я заглянула и ничего не нашла. Похоже, он стер все свои данные. Вчера в «Воскресном утре» я прочла некролог твоего коллеги. Ты хорошо его знал?
Отзовись как-нибудь неофициально.
Бьянка.Он собрался написать ей пару строк, но тут позвонили в дверь. Сначала он не разобрал имени, произнесенного женским голосом, – домофон искажал звук.
– Кто там?
– Норина!
Он нажал на кнопку домофона, распахнул окно и оправил постель. Снова раздался звонок. Он открыл дверь. Никого. Он снова надавил на кнопку.
