Ом
Конх.
Ах! прекрасный новый хризалидалмазный мир Лондона в день Чарлоковой свадьбы! О мир радующихся лиц, таинства, великих побед. Дорогие автомобили мягче колыбели, катящие как по маслу; платья как вторая кожа. И среди всего этого белая веточка, «волшебная лоза» слепца — Бенедикта. Это не я говорю, Господи: это моя культура говорит моими устами. Трудно отделить эти первые дни от других — потому что она постоянно то уезжала, то приезжала. В Полхаусе всё устроилось наилучшим образом — были часовни для представителей шести конфессий. Помолиться лишний раз никому не помешает. Она либо появлялась в аэропортах в трауре, или её доставляли в белой санитарной машине, смеющуюся, излеченную, шутящую с шофёром, и, взлетев по крутым ступенькам, она попадала в мои объятия. Как ни пытайся, невозможно объяснить безумие, счастье или смерть. Во-первых, было бы глупо говорить о душах, ослеплённых будоражащими предчувствиями, о диалогах, купавшихся в странном сиянии глаз. Позже, разумеется, в твоём распоряжении всё время мира, чтобы ты мог изучить фатальные метастазы идеи любви.
Во многом я следовал за ней и обнаружил это, анализируя свои чувства с отвратительной безропотностью, граничащей с самоуничижением. Она создала меня, как, наверно, создают указом соседнюю провинцию. Я даже не знал имени её бывшего мужа — кого мог бы я спросить? И потом, где, наконец, мы должны были встретиться, как не под отстающими часами на вокзале «Виктория»? Однако тут же её турецкий образ, яркий, как марка, уступил другому; она теперь была очень худенькой, очень напряжённой. Она вибрировала в моих объятиях, как туго натянутая струна; густо накрашенные глаза подчёркивали её бледность, углубляли впалость щёк. Но какое облегчение, какая страсть после невозможно долгой разлуки! «И всё это время ты не писала, Бенедикта». — «Знаю». (Но потом все оставшиеся недели она писала каждый день своим зеркальным почерком что-нибудь вроде: «Опять идёт снег. Меня привязали к тому же креслу».) Но тогда она лишь издала тихий сладостный стон, едва мы разорвали объятия, чтобы утонуть в глазах друг друга. «Феликс!» Она сумела завладеть самим моим именем и сделать его частью себя; оно звучало совершенно по-новому. Мне оно никогда особо не нравилось — теперь я ждал, чтобы она повторяла его. «Наконец-то всё кончилось!» Наконец-то всё началось.
Я уже почти месяц провёл в Лондоне, живя один в красивом доме на Маунт-стрит в роскошной безликой обстановке. Никаких известий о её приезде. Я с суеверным трепетом созерцал богатейший гардероб, заполнявший стеклянные шкафы в нашей комнате, — мой собственный гардероб. Дьявол! Я вспомнил, как однажды, очень давно, Иокас попросил меня, в виде личного одолжения, позволить его портному снять с меня мерку, я, хоть и был озадачен, согласился. Среди многочисленных странных событий того времени подобный пустяк не вызвал у меня беспокойства. Теперь до меня дошло, для чего это понадобилось. Я стоял, кусая губы, и глядел на себя в зеркале, стыдясь окружающего меня великолепия и наслаждаясь им. Серебряные щётки, чьё прикосновение к голове приятно, в ванной комнате толпа бутылок с дорогой туалетной водой, какое-то невероятное мыло. Понятно, конечно, говорил я себе, что я должен одеваться соответственно моему новому, умопомрачительно новому жалованью, моей, беря широко, новой роли в деле. Ради Бенедикты, а также ради фирмы… но всё же. Хотя это не было преждевременным, поскольку в моём распоряжении уже было несколько отделов в здании Мерлин-хаус в лондонском Сити; я успел встретиться и поговорить со всеми — за исключением, конечно, Иокаса, который был в отъезде. Всё разворачивалось с невероятной быстротой. Да, я даже виделся с нелепым Шэдболтом и подписал идиотский брачный контракт. И вот её звонок с вокзала «Виктория», который связал воедино и объяснил все эти разрозненные события.
— Я наконец здесь. Пожалуйста, приезжай немедленно.
Конечно, это было всё то же создание, даже её духи были те же. Все признаки, по которым происходило узнавание, те же. И всё же различие, возможно, заключалось в том факте, что протекло так много времени и место действия немного изменилось — теперь это был наполненный паровозным паром, сыпящий сажей закопчённый дебаркадер вокзала. Потом её чудовищный багаж, который следовал за нами во втором такси с её горничными и слугами. В голове, как эти грибовидные зимние облака, лениво плыли кёпгеновские строки. Что-то вроде: «Человеческое лицо на протяжении жизненного пути навсегда сохраняет только оттиск определённого отклика; мало какие восторги и мало какие страхи отпечатываются морщинами между приятием смерти со смехом или со слезами, между искренним вздохом или фальшивым». Бенедикта сидела, сжимая мою наманикюренную руку и невидяще глядя в окно машины на грохочущий Лондон, продолжающий влачить своё тягучее существование.
— Ты ведь был у Шэдболта, да?
— Да.
— Он всё тебе объяснил, и ты дал согласие. Теперь действительно я и ты — одно.
Её слова прозвучали странно только из-за ситуации, в которой были произнесены.
— Я поставил свою подпись под документом, хотя в душе у меня остались сомнения. Это слишком великодушно по отношению ко мне, дорогая. Зачем мне такое полное участие во всём?
— О Боже! — страстно вскричала она. — Я боялась, что ты не поймёшь.
— К чему такая щедрость; в конце концов, теперь я сам достаточно зарабатываю. Почему бы тебе не сохранить своё состояние? Мы могли бы заключить договор на séparation des biens[63].
— Нет. Никогда. Кроме того, разве он не говорил тебе, что у меня нет никакого личного состояния, не связанного с фирмой. Фирма — это всё, что у меня есть. Дорогой, я хочу, чтобы ты был моим безраздельно, без всяких оговорок. Во всё другое я не верю.
— Я тоже, я тоже.
— Но я также хочу, чтобы ты чувствовал себя до некоторой степени независимым. Мог свободно дышать.
Она что-то тихо забормотала, словно клялась sotto voce[64], и так сильно сжала мне руку, что костяшки пальцев у неё побелели. Тень странного, даже зловещего предчувствия надвигающегося взаимного непонимания легла на нас. Ещё можно было развеять её, изгнать. Целуя Бенедикту, я подумал о Шэдболте. Он был одним из пяти юристов, которые вели дела фирмы; он представил мне для ознакомления толстый справочник, где перечислялись все холдинги и все дочерние компании фирмы. Одышливый медлительный человек с апоплексическим лицом, у которого очки висели на толстой резинке, прикреплённой к лацкану. Когда он их надевал, вид у него становился почтительно скорбный, словно на похоронах. Звучный голос старого охотничьего рога. Брачный контракт был замысловатым документом, составленным в таких выражениях, что и у подготовленного человека закружится голова. Я был слишком запуган его видом папского нунция, чтобы убедить его не слишком вдаваться в детали. Его скрипучий, скучный голос действовал мне на нервы.
— Похоже, в «Мерлине» каждый озабочен договорными обязательствами, — сказал я с лёгким раздражением.
Шэдболт снял очки и с укоризной посмотрел на меня.
— Разве можно иначе вести бизнес? — с удивлением, почти ласково спросил он.
— Но это не бизнес, — ответил я.
— Если откровенно, — сказал коротышка, бесконечно медленно вставая из-за стола и подходя к окну, — на месте мисс Бенедикты я бы ещё как следует подумал. Не возражаете, если я буду говорить без обиняков? Но она настаивала. Вы, мистер Чарлок, со своей стороны приобретаете всё — и не теряете ничего. Это исключительно благородный жест, означающий, что она верит в вас, доверяет вам и, извините мою нескромность, любит вас. Вы получаете полное право распоряжаться всем её состоянием. Но, если желаете, мы можем порвать документ.
Он вернулся к столу, неуклюже переваливаясь, как пингвин. Я секунду помолчал, раздираемый противоречивыми чувствами.
— Мне подобный подход к нашим отношениям, нашему браку не очень нравится.
Да, по-настоящему именно это вызывало мои сомнения. Адвокат печально улыбнулся.
— Ваша щепетильность делает вам честь. Прекрасно понимаю ваши чувства. С другой стороны, нет ничего особо необычного в том, чтобы составить брачный контракт. Многие так делают. Меня больше заботит её положение, нежели ваше. Всё это, — он хлопнул документами себя по колену, — будет не так просто отменить, если возникнет такая необходимость. Она в каком-то смысле отдаётся на вашу милость, а также на милость фирмы.
— Об этом-то я и беспокоюсь, в этом нет никакой необходимости.
Но, в конце концов, поскольку всё это просто её причуда… Я достал свою новую золотую ручку и подписал документ. Шэдболт медленно вздохнул и промокнул подпись.
— Вы счастливчик, — сказал он. — Вы счастливчик, молодой человек.
