– В курсе, – буркнул Степа.
– И ваш любимый номер. Тридцать четыре. Нидокинг. Это грозный покемон. Он использует свой могучий хвост, чтобы свалить свою жертву, задушить ее, а затем переломать ей кости. Его хвост настолько силен, что он без труда может перебить им позвоночник врага. Это все, что я пока нашла. Нужно что-нибудь уточнить?
– Нет, – ответил Степа, сложил телефон и спрятал его в карман.
Подошедший Лебедкин обнял его за плечи.
– Знаешь что… Езжай-ка домой, выпей, успокойся. Нечего тебе тут делать. Не мешай осмотр проводить.
Степа провел языком по сухим губам.
– Надо было код ввести, – сказал он, глядя на рыже-красную карту денежных островов. – Лебедкин, мы бы десять раз успели до полуночи. Ты можешь себе представить, а? Всего один звонок по телефону… А теперь что мы имеем? От мертвого осла уши. И те к делу пришьют. Типа замкнутый круг. Безвозвратно. Знаешь, как это пятно мозгов на стене называется? Архипелаг Гуд Лак… Или нет, я с доктором Гулаго путаю…
Лебедкин недоверчиво покачал головой. Потом морщина на его лбу разгладилась, будто он что-то понял.
– Говорил ведь тебе, не нюхай эту дрянь, – сказал он тихо. – Ой, Степа… Как брата тебя прошу – остановись, пока можешь. Сам видишь, что с человеком происходит. Сначала становишься пидарасом. Потом холуем. А потом…
Лебедкин кивнул в сторону ковра.
– Да чего я тебе объясняю, все ведь перед глазами.
Он вдруг нахмурился и поглядел Степе на штаны, где бугрилась заметная выпуклость.
– На что это у тебя хуй встал, а? – спросил он с отвращением. – Совсем что ли совесть потерял, изверг?
Над словами «Табуретовка™ (та самая!)» был нарисован табурет. На нем сидел насупленный Зюзя, в ватнике и резиновых сапогах, с мормышкой в руке. Улыбающийся Чубайка, предупредительно изогнувшись, стоял рядом с подносом в руках; на подносе была бутылка, на которой можно было различить две крохотные фигурки в тех же позах: одну на табурете, а другую, изогнувшуюся, – с подносом. Подразумевалась бесконечность.
С другой стороны бутылки была наклейка поменьше, со слоганом «Семь раз фильтруем базарчик™!» и неровным столбиком текста. («Размещенные прямо на бутылке отрывки из диалогов, знакомых по эфиру и газетам, – объяснял Малюта в концепции, – помогут потребителю отождествить продукт с бутилированной телепередачей, вовлекая его в непрерывный цикл потребления, что и является главной задачей 360-градусного маркетинга с использованием главных российских масс-медиа – водки, телевидения и газет».)
Отрывок на наклейке был созвучен Степиному настроению:
З: «Знаете, Чубайка, что такое история России в XX веке? Страна семьдесят лет строила лохотрон, хотя никто толком не знал, что это такое и как он должен работать. Потом кто-то умный сказал: „Давайте его распилим и продадим, а деньги поделим…“
Ч: Может быть, не все в нашей истории так мрачно и бессмысленно, Зюзя? Может быть, вы просто пропустили момент, когда лохотрон заработал?»
«3» и «Ч» стояли на этикетке в правильной последовательности. Только это совсем не радовало. А вилка, которой Степа выковыривал креветок из ледяного салата, совсем не портила настроения, несмотря на четыре зубца. Испортить его было нельзя.
С утра Степа наблюдал интересный и жуткий эффект, похожий на полное солнечное затмение. Он заключался в том, что число «34» больше не содержало в себе ничего, греющего душу. Обращаться к нему было бесполезно – Степа знал, что оно полностью исчерпало свою светлую суть. Точно так же и в числе «43» теперь не было ничего пугающего. Столько же эманаций зла исходило от любого другого сегмента мироздания.
Он понимал, как все произошло. Это было похоже на поединок Пересвета и Челубея, поразивших друг друга насмерть: числа взаимно аннигилировали, исчезнув во вспышке света. Вслед за вспышкой пришла тьма, в которой Степа и находился. Затмение обещало быть не только полным, но и окончательным, потому что свету неоткуда было взяться. Разве что из телевизора.
На его экране беседовали трое: бритый наголо татарин в майке с надписью «KIKA», отечная женщина с красными волосами и юный морячок – тот самый, которого Степа видел в клубе «Перекресток». Москва прощалась со Сракандаевым.
– Что больше всего поражало, – запинаясь, говорил морячок, – это его наблюдательность, его удивительно глубокое понимание искусства. Во время нашей последней встречи мы целый вечер говорили о пьесе Родиона Ахметова, которую перед этим смотрели – это, как вы знаете, спорное и даже скандальное произведение. Мне оно показалось фарсом. Но Жора сказал, что это невероятно глубокая вещь, настоящий шедевр. И, можете себе представить, за несколько минут он меня убедил. Я и не понял, что Царственный на самом деле был доктором Гулаго! Только когда Жора сказал об этом, я вспомнил, что Царственный во время экзекуции восклицал: «Unlucky, eh?» – точно так же, как доктор Гулаго бормотал в первом акте!
– Потрясающе! – сказала красноволосая женщина.
– Но это еще не все. Жора сказал, что разноцветные огни, которые освещают сцену во втором акте, – помните, там все то зеленое, то синее, то красное? – так вот, эти огни указывают, что действие происходит в Бардо, где мертвый Бонд пожинает плоды своих земных дел. Потому что на самом деле он замерз в Беринговом проливе, когда пытался проехать на своих бультерьерах к ледяной избушке доктора Гулаго! А соблазненная помощница доктора Гулаго была самим доктором Гулаго, который направил Бонда по неверному маршруту. Я спросил – а почему доктор Гулаго тоже оказался в Бардо? Да потому, сказал Жора, что Буш получил корм для мартышек. Помните эту секунду, когда гаснет освещение, а потом зажигаются оранжевые лампы? В Бардо оказался не только доктор Гулаго. Там оказался весь зрительный зал. И никто не вспомнил, сказал Жора с какой-то просто разрывающей сердце грустью, что в Бардо надо идти к свету. Никто – ни в зале, ни на сцене… Никто… Эти слова так потрясли, так напугали меня, что мне стало дурно, и Жориным спутникам пришлось везти меня домой…
– Он предчувствовал! – сказал женщина. – Он знал! Теперь это совершенно ясно. Действительно, в последнее время Жора интересовался духовными вопросами – видимо, ощущал приближение конца. Говорил, что заново открыл для себя Библию. Помню, с удивлением повторял: «Со всеми заповедями согласен! Вот только не пойму, почему любовь грех…»
Степа переключил программу и увидел Зюзю с Чубайкой. Анимационная группа успела среагировать на весть о трагедии – на рукавах Зюзи и Чубайки были траурные повязки, причем у Зюзи она была с красной полосой посередине. Одетый в бархатный халат Чубайка лежал на диване, покуривая кальянчик, а Зюзя в мокром ватнике стоял неподалеку и время от времени ударял лбом о стену, производя глухой загадочный звук.
– Знаете, Чубайка, – говорил он в промежутках между ударами, – наше общество напоминает мне организм, в котором функции мозга взяла на себя раковая опухоль!
– Эх, Зюзя, – отвечал Чубайка, выпуская струю дыма, – а как быть, если в этом организме все остальное – жопа?
– Чубайка, да как вы смеете? – От гнева Зюзя ударил головой в стену чуть сильнее.
– Зюзя, ну подумайте сами. Будь там что-то другое, опухоль, наверное, и не справилась бы.
– Так она и не справляется, Чубайка!
– А чего вы ждете, Зюзя, от опухоли на жопе?
На следующем канале был поэтический вечер. Выступал седой титан-шестидесятник Арсений Витухновский. Махая в воздухе кулаком (что делало его слегка похожим на Зюзю), он читал:
Плачьте, бинокли и трубы подзорные!
Скушали ослика волки позорные.
Не доиграв, он уходит со сцены.
В черную щель закатились семь центов…
«А этот откуда про семь центов знает? – подумал Степа, переключая канал. – Хотя да…»
– …невероятно разносторонняя натура, – затараторила красноволосая женщина. – Знаете, офис у Жоры находился на улице Курской битвы. Не знаю, по этой причине или нет, но он уже долго работал над экспериментальным романом о крупнейшем танковом сражении Второй мировой. Его мыслью было увидеть великие дни нашей истории глазами Достоевского…
– Да-да, – перебил морячок. – Роман назывался «Приказание и наступление». Он рассказывал, что ему помогают два текст-билдера, но на какой стадии проект, не уточнял…
– Кроме того, – неприязненно покосившись на морячка, продолжала красноволосая, – он рисовал картины и писал музыку. Короче, обеспечивал работой человек пятнадцать. Помните его любимую поговорку? «Красота спасет мир и доверит его крупному бизнесу!» Если бы все наши банкиры были такими, мы бы жили при втором Возрождении!
