Я: Нет.
Он: Ну, знаете ли, Евгений Алексеевич, вы живете, под собою не чуя страны. – Вы что, не смотрите телевизор?
– Почти не смотрю.
– Да я тоже его почти не смотрю! Интеллигентные люди не смотрят телевизор. Но вы и глянцевые журналы не читаете?
– Не читаю.
– Почему? Из принципиальных соображений или из-за цены?
Я улыбаюсь дурацкой улыбкой и киваю, сам не понимая, что это означает, но Слепецкого мой ответ неожиданно удовлетворяет.
– Да я бы сам с удовольствием их не читал, но приходится…. Ведь я в них печатаюсь… Жить-то надо…. Тут колоночка, там заметочка, а здесь строчечка… Курочка по зернышку клюет… Деньги нынче в глянце… Так он там везде!
– Кто?
– Голохвостов? А началось все с одной его книги «Евангелие от Матвея». Не читали, не видели?
– Видел, но не читал… Но я подумал, что это то…»От Матфея»…
– То от Матфея, а это от Матвея. В том-то и фишка. Знаете, как она начинается? «Во мне нет ничего святого, и это главное мое достоинство». Неплохо, не правда ли? Именно эта фраза зацепила Наума, я надеюсь, вы знаете, кто такой Наум?
– Наум?
– Да, Наум, Александр Иович Наумов…
– Знаю, конечно, знаю…
– Ну слава богу… Так вот… Книжку прочитал Наум, восхитился и дал ему денег на издание журнала. А какую редакцию отгрохал в Доме Свободной Прессы – фантастика, двадцать первый век.
– «Мокба»?
– Она самая…
– Да-а-а – снова тяну я. – А я ничего этого не знал.
– Вы счастливый человек, Евгений. А тут… – Он задумывается и вздыхает. – С волками жить, по-волчьи выть. Знаете, сколько в этой «Мокбе» платят? Тысяча долларов страница.
«Не может быть!» – проносится у меня в голове, и тут же эта мысль вылетает наружу:
– Не может быть!
– Я вам говорю! – Слепецкий подтверждает свои слова кивком. – Нет, вы его еще узнаете! Вы его еще узнаете. Это не человек – чёрт! Самый настоящий! Голохвостов – подумать только! Между прочим, он утверждает, что его родной отец – хвостатый мальчик.
Я: Какой хвостатый мальчик?
Он: Тот самый! Мы с вами примерно ровесники, помните, в каком-то учебнике был нарисован хвостатый мальчик?
Я: Помню…
Он: Как доказательство того, что мы произошли от обезьяны.
Я: Помню, прекрасно помню!
Он: Глупейшее доказательство, но било в самую точку. Детям обезьяны ближе, чем какой-то бог. В сущности, дети те же обезьяны. Веселые, непоседливые и безответственные животные.
Я смотрю на Слепецкого с удивлением. Как же это точно. Вот что значит писатель! А он всё про Голохвостова:
– Мало того, он и на себя намекает!
– Что намекает?
– Что у него тоже…
– Что тоже?
– Хвост!
– Хвост?!
– Хвост! Да мне и не нужно знать про его хвост, мне достаточно слышать его смех. Я вам говорю – это чёрт, самый настоящий чёрт!
Я вспоминаю наш предыдущий разговор, и мне становится весело.
– Выходит, бога нет, а чёрт есть? – спрашиваю я.
Слепецкий опять смеется.
– Имеем то, что заслуживаем. – Но тут же мрачнеет и прибавляет: – Но там очень хорошо платят.
– Где? – не понимаю я.
– В «Мокбе».
– Но почему «Мокба», что за странное название?
– Так там же на первой странице объяснение печатается, не прочли?
– Не прочел.
Дурацкая привычка – читать газеты и журналы с конца. И нередко до начала не дохожу, если что-нибудь такое попадается…
Я: Не прочел.
Он: Не прочли? Один негр летел в Москву учиться. В Москву, to Moscow. Заснул в самолете, проснулся – самолет стоит. Смотрит в иллюминатор: написано – «Мокба». То есть написано Москва, но он-то читает: «Мокба»! И снова заснул! В честь этого случая и назвали журнал!
Я: А негра звали Мустафа?!
Он: Не знаю, как его звали, да и был ли негр… Всё есть, и ничего нет. Ничего настоящего, ничего святого. Законы стеба. Знаете, что такое стеб? Сейчас не пишут – стебаются, и Голохвостов в этом деле первый. И мне предложили нечто подобное написать. А что? Никто еще не стебался из-за тюремных застенков. Вот я и придумал подобную статью. В виде докладной записки некоего Визирова…
И тогда мне стало стыдно, как же мне стало стыдно! Заподозрить порядочного человека, и в чем заподозрить… Скотина и свинья, скотина и свинья! И еще сволочь в придачу…
Он вертит первый лист своей рукописи, с моей корявой цифирью на обратной стороне, сейчас спросит. Сейчас …
Он: А я гляжу, вы что-то свое здесь считали?
Спросил… А что отвечать? Врать? Но сколько можно врать? Тем более писателю…
Он: Долги?
Я киваю и незаметно вытираю со лба пот.
Он (улыбается): Я так сразу и подумал – долги… «Долги построились в полки». Так, кажется?
Я: «Приказа ждут и крови просят», – заканчиваю я строфу из еще одного любимого поэта.
Он: Любите Шпаликова?
Я: Люблю, конечно.
Он: Как мы все похожи.
Я: Мы?
Он: Ну да, мы, интеллигентные люди… А вы, случайно, не пишете?
Я: Нет.
Не случайно и никак.
Он: И никогда не писали?
Опять придется врать… Писал! В детстве… Когда посмотрел впервые фильм «Коммунист» и увидел, как разительно похож на моего отца главный герой в исполнении Евгения Урбанского. Меня это буквально потрясло, и я решил написать киносценарий художественного фильма под названием «Пожар в тайге». Главную роль в нем должен был сыграть, разумеется, Евгений Урбанский. (Его уже не было в живых, но этого я тогда не знал.) Весь во власти художественного замысла, я побежал к маме и поделился с ней своими творческими планами. Мама отнеслась к ним на удивление серьезно, посоветовав, правда, написать не сценарий, а рассказ. «Потом, – сказала она, – когда рассказ напечатают, ты сможешь его экранизировать». Энергия моего заблуждения утроилась, и, засучив рукава, я взялся за дело. В процессе работы, а точнее – в процессе подготовки к работе, выражавшейся в покупке пачки писчей бумаги приличного по тем временам качества и пузырька чернил (почему-то обязательно черных), росли мои творческие амбиции: рассказ превращался в повесть, которая, в свою очередь, раздувалась до романа толстовских размеров. Озирая наши бесчисленные книжные полки, я загодя подыскивал там место для себя… В конце концов пришлось согласиться с алфавитным порядком, в котором всегда пребывали в нашем доме книги, и я нашел свою нишу – где-то между Леонидом Зориным и Сергеем Залыгиным. Однако пришло время творить… Я подходил к письменному столу бесчисленное количество раз – решительно и твердо, как подходит штангист к заведомо неподъемному весу, и тут же отходил. Очень быстро огромный роман сдулся до размера повести, повесть скукожилась до маленького рассказа, который, в свою очередь, свелся к одному коротенькому предложению, с которого, собственно, всё и началось: «В тайге был пожар». Понаблюдав за моими творческими муками, мама одномоментно их прекратила, сделав следующий однозначный вывод: «Это означает, что ты не писатель». Заметив, что я расстроился, она подозвала меня к себе и спросила: «Если бы все были писателями, кто бы тогда их читал?» Эта простая, на первый взгляд, мысль буквально меня потрясла и перевернула мое сознание на годы вперед: мне стало стыдно перед писателями за собственное самозванство, и одновременно я почувствовал собственную же ответственность: если не я, то кто? С тех пор я стал читать даже больше, чем читал раньше. А спустя много лет, рассказывая очередной анекдот про чукчу, Гера подарил формулировку, ставшую для меня, можно сказать, девизом жизни: «Чукча не читатель, чукча – писатель». Правда, пришлось немного переиначить: «Чукча не писатель, чукча – читатель». Хотя где-то я читал, или кто-то мне сказал, или сам придумал, а может, и не придумал даже, просто так показалось – читатель всегда немножко писатель, он домысливает прочитанную книгу, незримо ее дописывая. Показалось так…
Он: Так никогда и не писали?
Я: Никогда.
Он: А то вы так задумались, что я уже решил, что вы тоже…
Я: Нет, что вы, какой писатель? Ну какой я писатель… Это просто смешно…
Нет, полправды хуже целой лжи… Какие-то амбиции у меня остались… Не амбиции даже, а некоторые, если можно так сказать, идеи или (пусть!) – идейки, а вообще-то – мечты, хотя и не совсем мечты, больше, чем мечты – мечты, имеющие под собой основание… Можно даже назвать их планами, но пока я бы не хотел их так называть. Так вот: «Роль домашних животных в межличностных отношениях». Или, я в последнее время к этому больше склоняюсь, потому что это не только ярче, но, если угодно, и художественнее, а самое главное, точнее: «СОБАКИ И КОШКИ КАК ФАКТОР ЛЮБВИ» – безусловно, точнее! Нет, это, конечно, не литература, но и не чистая наука, скорее теоретическое исследование, не научное, правда, что-то вроде эссе, хотя до сих пор не знаю точно, что это слово означает; подобные произведения издавались, например, хорошо известные книги психолога Леви, которыми мы в свое время зачитывались, то же «Искусство быть другим» (а ведь это то, чем я сейчас занимаюсь – я учусь быть другим, – я учусь быть тобой, старик!); или знаменитая публикация в «Октябре» о Тибете известного в свое время махатмы Сидорова, у него тоже было что-то вроде эссе – «Семь дней в Тибете». И хотя я на такой успех не рассчитываю, надеюсь все же, что своего читателя моя книга найдет. У меня на эту тему уже целая толстая тетрадь исписана. Там всё – наблюдения, анализ, выводы. Так вот, по моим наблюдениям выходит, что люди, имеющие в домашнем содержании собак и кошек, от всех остальных людей отличаются, и всё больше и больше отличаются, непонятно, правда, пока, в какую сторону. В лучшую? Не знаю… В худшую? Точно нет! Могу сказать одно – в другую.
