Остаток сдачи я сложил обратно в сумочку на табуретке и оставил ее открытой, чтобы Мари заметила. Потом сел и откупорил пиво.
Хорошо побыть одному. Однако, я был не один. Всякий раз, когда нужно было поссать, я видел этого паука и думал: ну, паук, тебе пора — уже скоро. Ты мне просто не нравишься в этом темном углу: сидишь себе, ловишь мух и жучков, сосешь из них кровь. Видишь, какой ты негодяй, мистер Паук. А вот я — я в норме. По крайней мере, мне нравится так считать. А ты — просто гребаный темный безмозглый прыщ смерти, вот что ты такое. Соси говно. Тебе кранты.
На заднем крыльце я нашел метлу, вернулся в сортир и сокрушил его прямо в паутине, принес ему его же смерть. Все в порядке, это нормально, он доехал до нее быстрее меня почему–то, что я тут могу поделать. Но как же Мари могла пристраивать тут свою обширную задницу на обод стульчака и смотреть на эту тварь? Она ее вообще видела когда–нибудь? Вероятно, нет.
Я вернулся на кухню и выпил еще пива. Потом включил телевизор. Бумажные люди. Стеклянные люди. Я почувствовал, что схожу с ума и выключил эту дрянь. Отхлебнул еще. Потом сварил два яйца и поджарил две ленточки бекона. Удалось поесть. Иногда о еде забываешь. Занавески пробило солнцем. Я пил весь день. Пустые швырял в мусорку. Время шло. Затем открылась дверь. Просто слетела с петель. То была Мари.
— Господи ты боже мой! — завопила она. — Ты знаешь, что произошло?
— Нет, нет, не знаю.
— Ох, черт бы его побрал!
— Чё такое, милая?
— У меня подгорела клубника!
— Вот как?
Она бегала по кухне кругами, обширная задница ее тряслась. Ненормальная. Совсем сбрендила. Бедная старая жирная пизда.
— У меня кастрюлька клубники на огне стояла в кухне, а тут зашла эта туристка, богатая сучка, первая посетительница за сегодня, и ей понравились такие маленькие шляпки, что я делаю, знаешь… Ну, она как бы милашка такая, и на ней все шляпки хорошо сидят, поэтому у нее проблема, и тут мы про Детройт заговорили, у нас там какие–то общие знакомые нашлись, и тут я вдруг принюхиваюсь и СЛЫШУ!!! КЛУБНИКА ГОРИТ! Бегу на кухню, да уже слишком поздно… что я за растяпа! Клубника вся выкипела, везде разбрызгано, воняет, горелым, руки опускаются, ничего уже не исправишь, ничего! Ад кромешный!
— Сожалею. Но ты ей шляпку–то продала?
— Я продала ей две шляпки. Она все никак решиться не могла.
— Жалко клубнику. А я паука убил.
— Какого паука?
— Я так и думал, что ты не знаешь.
— Что знаю? Что такое пауки? Просто жучки.
— Мне говорили, что паук — не жучок. Там как–то по числу ног определяют… Я на самом деле не знаю, да и плевать.
— Паук — не жучок? Что это за говно тогда?
— Не насекомое. Так люди говорят. В любом случае, я эту чертову тварь прикончил.
— Ты лазил в мою сумочку.
— Конечно. Ты ж ее тут оставила. Мне нужно было пива.
— Тебе все время нужно пиво?
— Да.
— С тобой будут проблемы. Ты ел что–нибудь?
— 2 яйца, 2 ломтика бекона.
— Голодный?
— Да. Но ты устала. Расслабься. Выпей.
— Я расслабляюсь, когда готовлю. Но сначала мне нужно в горячую ванну.
— Валяй.
— Ладно. — Она протянула руку и включила телевизор, а потом ушла в ванную. Пришлось слушать телевизор. Выпуск новостей. Изумительно уродливый ублюдок. 3 ноздри. Изумительно омерзительный ублюдок, разряженная бессмысленная куколка, потеет, лыбится на меня, произносит слова, которые я едва понимаю или на которые вообще плевать. Я знал, что Мари готова смотреть телевизор часами, поэтому придется приспосабливаться. Когда она вернулась, я смотрел прямо в стекло, отчего ей стало лучше. Выглядел я безобидным — как человек с шахматной доской и спортивной страницей под мышкой.
Мари вышла, обернутая еще в один наряд. Она бы могла даже выглядеть хорошенькой, если б не была так дьявольски жирна. Ладно, как бы то ни было, я не на скамейке в парке все–таки ночую.
— Хочешь, чтобы я приготовил, Мари?
— Нет, все в порядке. Я уже не так устала.
Она начала готовить еду. Поднявшись за следующим пивом, я поцеловал ее за ухом.
— Ты хорошая баба, Мари.
— Тебе хватит выпивки на остаток ночи? — спросила она.
— Конечно, маленькая. Еще и квинта осталась. Все прекрасно. Мне просто хочется тут посидеть, посмотреть телик, тебя послушать. Ничего?
— Разумеется, Чарли.
Я сел. У нее что–то варилось. Пахло хорошо. Очевидно, что она была хорошей поварихой. По стенам просто ползал теплый запах еды. Не удивительно, что она такая толстая: и готовит хорошо, и пожрать не дура. Мари готовила рагу. То и дело вставала и добавляла что–нибудь в кастрюльку. Луковицу. Кусок капусты. Несколько морковок. Знаток. А я пил и смотрел на эту большую, неопрятную на вид толстую деваху, а она сидела и мастерила самые волшебные на свете шляпки: руки ее пробирались в корзинку, подбирали сначала этот цвет, за ним другой, третий, такую ленту, такую, сплетала их, сшивала, пристраивала к шляпке, а эта двухцветная солома сама по себе казалась еще одним чудом. Мари творила шедевры, которых никогда не обнаружат — они будут гулять по улицам на макушках богатых сучек.
Работая и помешивая рагу, она говорила.
— Сейчас не то что раньше. У людей денег нет. Везде аккредитивы, чековые книжки, кредитные карточки. У людей просто нет денег. Они их с собой не носят. Всё в кредит. Парень зарплату получает, а она уже тю–тю. Закладывают всю свою жизнь, чтобы один дом купить. А потом обязательно надо набить этот дом говном и машину купить. Они у этого дома на крючке, а власти это знают и давят их до смерти налогами на недвижимость. Ни у кого денег нет. Маленьким предприятиям просто не выжить.
Мы уселись за рагу — оно было изумительным. После ужина вытащили виски, она принесла мне две сигары, мы смотрели на телевизор и много не разговаривали. Казалось, я живу тут уже много лет. Она продолжала мастерить шляпки, то и дело заговаривая со мной, а я отвечал: «ага», «правильно» или «вот как?» А шляпки все слетали с ее рук, шедевры.
— Мари, — сказал я, — я устал. Пойду–ка я спать.
Она разрешила мне взять виски с собой, и я так и сделал. Но вместо того, чтобы улечься к себе в постель, я откинул покрывало на кровати Мари и вполз туда. Предварительно раздевшись, естественно. Прекрасный матрац. Прекрасная постель. Такая старомодная, с высокими столбиками и деревянной крышей или как их там называют. Наверное, если уебешься до того, что крышу снесет, — значит, получилось. Мне же эту крышу не снести никогда без помощи богов.
Мари по–прежнему смотрела телевизор и мастерила шляпки. Потом я услышал, как она его выключила, погасила свет на кухне и вошла в спальню, миновала кровать, не заметив меня, и упылила прямиком в нужник. Просидела там некоторое время, а потом я полюбовался, как она скидывает свою одежу и влатывается в здоровенную розовую ночнушку. Она поебошилась немножко со своей физиономией, махнула рукой, нацепила пару бигудей, развернулась, направилась к постели и увидела меня.
— Господи, Чарли, ты не в ту постель попал.
— Не-а.
— Послушай, голубчик, я — не такая женщина.
— О, кончай базар и заваливайся!
Она завалилась. Боже мой, одно мясо. На самом деле, я немного испугался. Что же делать со всем этим хозяйством? Так, я в ловушке. Вся постель со стороны Мари провалилась.
— Послушай, Чарли…
Я схватил ее за голову, развернул к себе, мне показалось, что она плачет, и тут губы мои накрыли ее рот. Мы поцеловались. Черт возьми, хуй у меня затвердел. Боже милостивый. Что это такое?
— Чарли, — сказала она, — тебе вовсе не нужно…
Я взял ее за руку и обхватил ею свой хуй.
— Ох черт, — вымолвила она. — Ох черт!
Тут она уже поцеловала меня, взасос. Язычок у нее оказался небольшой — хоть что–то маленькое, — и он трепетал туда–сюда, довольно–таки слюняво и страстно. Я отстранился.
— Что такое?
— Ща, погоди.
Я дотянулся до бутылки, долго и хорошо приложился, поставил ее на место, а потом подлез и приподнял эту огромную розовую ночнушку. Немного помацал и уж не знаю, что именно нащупал, но мне показалось — то, что надо, хоть и очень маленькое, но в нужном месте. Да, то была ее пизда. Я ткнулся в неё своим краником. Затем дотянулась она и направила меня куда надо. Еще одно чудо. Штука эта оказалась тугой. Чуть шкуру с меня не содрала. Мы заработали. Мне хотелось поскакать подольше, но плевать. Она меня имела. Лучшая ебка в моей жизни. Я стонал и верещал, затем кончил, скатился. Невероятно. Когда она вернулась из ванной, мы немного поговорили, потом Мари заснула. Но она храпела. Поэтому пришлось ретироваться в свою кровать. И проснулся я только на следующее утро, когда она уходила на работу.
— Пора бежать, Чарли, — сказала она.
— Конечно, крошка.
Как только она ушла, я сходил на кухню и выпил стакан воды. Она оставила там сумочку. Десять долларов. Я их не взял. Вернулся в ванную, хорошенько посрал, уже без паука. Потом принял ванну. Попробовал почистить зубы, слегка сблевнул. Оделся и снова вышел на кухню. Раздобыл кусок бумаги и карандаш:
