Первый этаж почти без света и словно спит, запыленные канделябры из горного хрусталя от Henry Dasson не любят шума и света, они дорожат своей благородной пылью. Бессмысленная коллекция фарфора была доставлена из шато Des tuileries. Изящные стекляшки 20-х годов прошлого столетия от Lalique Brandt Gales смотрятся веселей. Надоевшие гобелены на стенах воспроизводят что-то библейское. Да, да, поднадоело это все. Но, что поделаешь... бесценная история, уважение к традициям и заслугам предков... Алекс похож на своего пра-пра-пра. Такие же, как у него, глаза на портрете кисти Jean-Martial Fredou, написанном в Версале в 1760 году, мрачном и огромном, внимательно просматривают пролеты потемневшей, отделанной бронзой винтовой лестницы... Мистика...
«Слышишь? Лошади в нашей конюшне уже подают голос, заждались прекрасную наездницу...» Улыбка. Удовлетворение в таких же глазах, что и на портрете, только живых. «Поедем сегодня, Наташа?»... «Нашей» конюшни? Он не оговорился?..»
Последняя ночь в замке. Алекс едва коснулся прохладной Наташиной руки в поцелуе. «Спокойной ночи, дорогая...»
Наташа долго не могла заснуть. Так же, как в прошлую ночь. Но вчера усталость после длительной прогулки верхом дала о себе знать, и она уснула, а сегодня никак не получалось. Ей слышались звуки – скрипы, шаги, вздохи, тени от вещей и сами вещи принимались показывать перформансы и инсталляции, лепя из тусклого света и подручных материалов знакомые лица и события. Она уже сама не разбирала, этот сумбур в ее голове – ее собственный, или он ей снится, но пошевелиться не могла, лишь лежала, глядя в складки огромного балдахина над кроватью «широко закрытыми» глазами.
Звонок в дверь ей послышался довольно явственно. Он становился все настойчивей. Она бросилась открывать, на ходу задавая себе один и тот же вопрос: «Зачем я так спешу?» «Зачем?» – сейчас был основным вопросом, отличающим цельного человека от интеллектуально непривередливого и потому не страдающего такого рода любопытством. Не находя на него ответа, она бежала на звук звонка. Полы ее распахнувшегося халата развивались по длинному темному коридору, как два шелковых крыла. Сквозь кружевные дыры она чувствовала гладкую кожу своего обнаженного тела. Холодно. Чем ближе к двери, тем больше она ускорялась, не понимая, что же подгоняет ее... Возможно, то же, что всех и всегда? Страх? Коридор бесконечно длинный, но почему-то знакомый. Предчувствие, что тот, кто должен быть за дверью, вот-вот появится сзади и схватит ее за хвост, медленно и холодно сковывало страхом движения. Почему-то мысль о наличие хвоста ее ничуть не удивляла. Предчувствие обретало невидимую, но ощутимую форму, и уже дикий ужас пронизывал тело. Она чувствовала, что потеря халата для нее в данном случае грозит чудовищно постыдным ощущением. Но никто же не видит... Чего она так боится? Неожиданно желанная цель оказалась достигнута. Она уперлась руками в дверь и замерла в ожидании. Она здесь уже была. Этот запах старой кожи, эта шершавость под пальцами, этот тусклый свет... Дежавю... Надо заглянуть в дверной глазок... но что это под ногами? Она чуть не споткнулась! Наклонившись, нащупала привычным жестом какой-то твердый предмет. Что это? В коридоре слишком слабое освещение. Она поднесла к лицу, пытаясь увидеть и определить на ощупь. Напоминает театральную маску. Да, точно. Это она. Такие предлагают прохожим уличные итальянские зазывалы во время Венецианского карнавала. Маска на золотистой ручке, застывшая в широкой добродушной улыбке. Она сжала ее в руке и попыталась приложить к своему, возможно, искаженному ужасом лицу. Все-таки хорошо, что никто не видит. Ее даже сейчас волновало, как она выглядит со стороны. Она физически ощутила – в районе переносицы коротковата, но ясно поняла, что неизбежно должна ее натянуть. Она прислонила лицо в маске к маленькому стеклянному дверному отверстию, приладив маску так, чтобы сквозь нее можно было что-то разглядеть. Вглядевшись в темноту лестничной площадки, она увидела знакомые очертания – женщина в точно таком же шелковом халате, кажется, любуется собой в старинное зеркало. Или смотрит с той стороны сквозь дверной глазок? Знакомый хрупкий силуэт, стройные ноги, но что это? У нее мужская голова. Мужской профиль. Лицо Алекса? Роберта? Джузеппе? Она попыталась стащить с себя ужасную золотую гримасу, чтобы разглядеть в подробностях и понять. Но женщина по ту сторону двери стала делать то же самое. Ее отражение повторяло все ее движения... От ужаса она почувствовала, что падает и тонет в какой-то цветной куче мусора. Миллионы масок, злых, смеющихся, испуганных, жалких, грозных. Постепенно маски начали обретать тела, уже можно было различить какие-то элементы одежды. Они царапали и цеплялись, пытаясь поглотить ее, сломать ее сопротивление и желание вырваться. Она физически ощущала, что им это нравится. Это была тяжелая, изматывающая, липкая борьба с тенями, в процессе которой она постепенно начала улавливать, что они являются частью ее и, как любой другой орган, управляемы, но не рассудком, а исключительно ее страхом! Она прорвалась сквозь это сборище невидимых монстров и оказалась перед своим родительским домом в Хабаровске. Окно ее комнаты было открыто. Сердце забилось часто и беспомощно. Она быстро впрыгнула на карниз. Надо перевести дыхание и бежать, бежать, бежать от нее... Снова страх. Она всегда боялась высоты... Надо передвигаться медленно, стараясь не смотреть вниз... Дойти бы до второго окна, но стена, кажется, длится бесконечно... Она попыталась вернуться, чувствуя на руках следы свежего цемента, и увидела, что ее окно уже заложено кирпичом. Ногти впились в подоконник, но кирпич рассыпался и рушился под пальцами, и она с грохотом снова начала падать. Падать долго, с замиранием сердца погружаясь в какое-то затяжное безвременье, но не вниз, а вверх, словно всплывая с нижней ступени одной реальности на ступеньку повыше... Сердце последний раз зашлось от падения, и она поняла, что проснулась...
Вид знакомых складок балдахина над кроватью вернул реальность... Наташа понимала, что все это ей приснилось, но не понимала, кто она, где и как выглядит на самом деле... Это непонимание было таким привычным за последний год, – бесконечная смена отелей, городов, стран, постелей. И главное – подушек, с ними трудней всего договориться о спокойной ночи, у каждой подушки своя аура и свой характер... Первой ее реакцией на действительность стало безумное желание увидеть свое отражение. Во сне ей этого так и не удалось, и она уже не помнила, как выглядит на самом деле, казалось, липкая чужая маска все еще на ее лице... Она встала с кровати и подошла к ночному окну... Его черная гладь отразила высокую стройную девушку с темными, распущенными по плечам волосами. Сквозь черноту ночи ее волосы казались прозрачными... Она и не догадывалась раньше, что ночами окна играют в зеркала, а во сне – и двери тоже...
Стоя у окна, она подумала, что ночные кошмары последнее время преследуют ее все чаще. Всё это время она боялась прислушаться к голосу своей души и руководствовалась холодным рассудком ... Людские страхи... Они пытаются управлять миром, и вполне успешно. Разгадай, чего боится человек, и получишь ключик к его душе. Она читала об этом в Дневнике, но осознала только теперь. Вика, как и большинство женщин, больше смерти боялась старости. Андрей – предсказуемости, бедности, но мужчина, пытающийся казаться непредсказуемым, так предсказуем... Роберт одержим манией исключительности, тоже распространенный диагноз людей его круга. Джузеппе не выносил одиночества... А впрочем, что может быть банальней, чем страх оказаться одинокой посредственностью? И потратить целую жизнь на его опровержение? Алекс боится показаться глупым и менее аристократичным, чем он есть, а между тем выставлять свой ум на показ еще вульгарнее демонстрации богатства... Впрочем, именно этим она сейчас и занимается. Стоит вспомнить страх показаться вульгарной. И так до бесконечности... И все же есть одно верное лекарство от страха! Сформулировать и признать свой страх, а после принять и полюбить себя такой, какая есть. Научиться жить с ним в союзе, а не в борьбе. Но к этому, казалось бы, простому решению такой тяжелый путь...
Наташа стояла у великолепного сводчатого окна старинного замка посреди сказочной ночной Нормандии, в двух шагах от мечты всей своей жизни, и крутила в голове нелепый вопрос: «Так чего же боюсь я на самом деле»?
Ответ не решался быть облеченным в слова. Здесь не принято нарушать этикет.
Цветные блики ночного московского проспекта размазывал по стеклу еще теплый осенний ливень. Из двух сходящихся линий огней он сооружал то новогоднюю елку, то волнорез, заливаемый штормом, то взлетную полосу в огромном стеклянном сосуде . Наташа стояла у окна, любуясь ливнем, вплетающим ее отражение с распущенными волосами в свои фантазии. Последний раз она так же стояла у окна в доме Алекса, в ночь, когда ей приснился тот ужасный сон, и это было в январе, то есть уже более полугода назад.
