Когда официант принес счет, Клара перегнулась ко мне через столик.
— Извини, пожалуйста. Я не хотела тебя расстраивать, но она… — Она бросила злобный взгляд на Диндину. — Она меня оскорбила.
Диндина, которая все расслышала и явно пожалела, что ей не пришло в голову извиниться первой, насупилась и отвернулась. Отворачиваясь, она опрокинула мой бокал. Тот был полон лишь на треть, да и вино там было со дна бутылки. Я, собственно, не собирался его пить.
— На юге, — проговорила Клара нарочито-ласковым тоном, — у крестьян существует традиция проливать вино на стол. Так поступают… не знаю, как сказать по-английски. По-итальянски будет — pagano[73]: глупые люди, которые не знают Бога.
У Диндины не было возможности достойно ответить. Между ними стоял официант — протягивал мне счет, брал деньги.
— Идемте! — сказал я. — Нам пора. Мне завтра подниматься пешком высоко в горы, я там буду рисовать. Только там живут нужные мне бабочки. Только там и больше нигде во всем мире.
Обычно после таких слов Клара спрашивала меня, как выглядят эти бабочки, где именно они водятся; Диндина интересовалась, почем можно продать такую картинку. Но на сей раз и та и другая промолчали.
Мы вышли из пиццерии — оказалось, что снаружи стоит очередь из туристов, дожидающихся свободного столика. Я осмотрел улицу в оба конца, но его не увидел.
Диндина выдала мне свой обычный «дядюшкин» поцелуй, я выдал ей ее гонорар. Потом обернулся к Кларе — в руке у меня была такая же сумма.
— Нет, grazie. Мне сегодня столько не нужно. С тобой по любви. Я не puttana.
Диндина кинулась на нее с кулаками. Клара уронила мешок и подняла руки, защищая лицо. Я подобрал мешок и отошел в сторону. Сделать тут ничего было нельзя.
После нескольких резких, но не особо метких ударов Диндина остановилась перевести дыхание. Клара воспользовалась этим и стукнула ее по лицу. Так сильно, что голова мотнулась в сторону. Диндина оступилась, чуть не упала, но успела поймать равновесие. Потом налетела на Клару, царапая ее ногтями, — они сцепились вмертвую, разрывая одежду, выдирая волосы, пытаясь попасть стопой по голени.
Ярость их была одновременно и комичной и страшной. Когда дерутся мужчины, они делают это по-деловому. Чувств они в драку не вкладывают: этот процесс, по их мнению, требует хладнокровия. А у дерущихся женщин чувства столь же яростны и очевидны, как и движения: удары являются лишь продолжением чувств.
Очередь из туристов смешалась. Эту сторону итальянской жизни им в программе тура не обещали. Они и не надеялись увидеть местные традиции вживую, поэтому сгрудились вокруг с любопытством зрителей на корриде. Они подбадривали соперниц и обсуждали происходящее. К ним присоединились местные жители, для которых этот спектакль был бесплатным развлечением.
Схватка продолжалась минуты три, не более. В конце концов Диндина отступила. С оголенного плеча свисала разодранная блузка, на коже виднелись две царапины, на которых проступала кровь. Клара просто была взлохмачена — одежда расхристана, но не порвана. Обе едва переводили дух от усилия.
— Megera![74] — процедила Диндина сквозь стиснутые зубы.
— Donnaccia![75] — выкрикнула Клара и потом добавила: — По-английски мы говорим зуука.
Я подавил улыбку. Некоторые из зрителей-мужчин зааплодировали, повсюду звучал мужской смех. Диндина не стерпела такого унижения и зашагала прочь; по пути она с некоторым трудом нагнулась, чтобы подобрать сумочку, упавшую в канаву.
— Не клади сумку на стол, — крикнула ей вслед Клара, — это уличная вещь. — А потом добавила, понизив голос: — И сама тоже уличная.
Толпа, получив свое грубое удовольствие, рассосалась, туристы вновь встали в очередь. Я отдал Кларе пакет, и мы медленно пошли по Виа Ровиано.
— Ты нехорошо поступила, Клара, — упрекнул я ее.
— Она первая начала. Бросила мои туфли на пол.
— Я не про это, а про твою последнюю реплику.
До этого она победоносно улыбалась, но тут краешки губ поползли вниз.
— Прости, — сказала она. — Я тебя огорчила.
— Нет. Меня — нет. Ты огорчила Диндину. Боюсь, больше мы ее не увидим.
— Да… А тебя это расстроит?
— Пожалуй… — ответил я, но это было полным притворством. Я был страшно рад. Число людей, к которым выходец из тени может найти подходы, которые могут привести его ко мне, сократилось.
Мы прошли немного дальше; от улицы ответвлялся узкий проулок — Клара взяла меня за руку и потянула в темноту. На долю секунды меня охватила инстинктивная паника. Вот в такой тени, в такой темной нише в одной из городских стен может таиться мой инкуб, выходец из тени. А что, если она с ним в сговоре, подумал я, и наша связь — всего лишь часть плана, где все просчитано, включая и этот страстный порыв, за которым последует удар ножом Боуи или укол шприца для подкожных инъекций.
Вот только ее ладонь в моей была не цепкой, а мягкой. В ее движениях не было настойчивости, разве что настойчивость любящей женщины, которая жаждет любви, и паника моя прошла так же быстро, как и возникла.
Через несколько шагов она остановилась, опустила пакет на землю и прильнула ко мне, рыдая. Я обнял ее и прижал к груди. Слова здесь были лишними.
Когда рыдания стихли, я дал ей носовой платок; она вытерла глаза и промокнула щеки.
— Я тебя люблю, — сказала она без обиняков. — Очень сильно. Molto[76]…
— Я уже не молод, — напомнил я.
— Это неважно.
— Я не всегда буду здесь жить. Я не итальянец.
Только произнеся эти слова, я осознал, как я хочу остаться в этом городке, в этой долине, рядом с этой девушкой.
— Я тоже не собираюсь жить здесь всю жизнь, — ответила она.
Я еще раз протянул ей пакет.
— Пора домой.
— Пригласи меня к себе.
— Не могу. Когда-нибудь…
Ее огорчил мой ответ, но она не решилась настаивать. Мы вышли из проулка и расстались на Корсо Федерико II.
— Оставайся здесь навсегда, — сказала она и поцеловала меня. Это было и пожелание, и приказ.
Мы распрощались, и я пошел домой, выбрав очень кружной путь. Каждый миг я вглядывался и вслушивался, один раз даже отскочил в тень, заслышав шаги кота, вышедшего помышковать. Чем ближе я подходил к vialetto, тем осторожнее двигался. И все же, хотя мое внимание было полностью поглощено наблюдением, в голове не переставала крутиться мысль: Клара дралась за меня, туфли и оскорбленное самолюбие были тут ни при чем. Она любит меня, я ей нужен, и я вынужден признать, что по-своему я ее тоже люблю.
Но сейчас я должен был сосредоточиться на тенях, на дверных проемах, погруженных во мрак, на переулках и на том, что могут скрывать припаркованные машины. Мысли о Кларе не должны отвлекать, в противном случае она станет причиной моей смерти.
Пуля с ртутным наконечником — это такая простая и такая страшная вещь. Она смертоноснее разрывных пуль, которые так любят чикагские гангстеры, разрушительнее, чем тупоконечные пули коммандос.
Я сижу в мастерской, на заднем фоне тихо играет музыка — Элгар, «Вариации на оригинальную тему»; я делаю патроны. Есть стандартные: свинцовые и в оболочке. А вот другие, разрывные, мне делать самому.
Это довольно кропотливое занятие. Надо разобрать патрон, просверлить дыру в наконечнике пули. Зажимать пулю в тисках нужно крепко, чтобы не вращалась, но не настолько крепко, чтобы повредить оболочку. Просверлив углубление ровно в три миллиметра — в случае с этими патронами, для парабеллума, — нужно до половины заполнить его ртутью. Потом закупорить отверстие каплей расплавленного свинца. Нельзя нагревать пулю слишком сильно, в противном случае она расширится и деформируется.
В качестве исходного материала я взял пули в оболочке. Сверлить оболочку труднее, чем свинцовый сердечник, и чтобы вставить ее обратно в патрон, нужно больше ловкости и мастерства, но в результате получается куда более грозное оружие.
Человек, придумавший это смертоносное приспособление, безусловно был гением, одним из тех, кто видит простые вещи и способен применить их в неожиданном месте. Принцип действия прост до удивления. После выстрела, под действием ускорения, ртуть сжимается в дальнем конце отверстия. Там она и остается, пока пуля не попадает в цель. Тогда ртуть, как любая жидкость, под действием инерции летит вперед и вышибает свинцовую заглушку. Оторвавшись, заглушка разлетается, точно мельчайшая шрапнель из миниатюрной бомбы. Ртуть летит следом. Отрываются фрагменты оболочки. На входе пуля оставляет отверстие с американскую десятицентовую монетку, на выходе — дыру размером с суповую тарелку. Или остается в теле жертвы. Выжить при этом невозможно.
Моя юная красавица хочет воспользоваться этим незамысловатым изобретением.
Один за другим загружая готовые патроны в упаковку, кончиком вверх, я опять начинаю гадать, в кого же они будут выпущены. Вариантов множество. В столичных городах мира живет много людей, которые вполне заслужили такую смерть. Для многих она даже слишком хороша, слишком благородна, слишком быстра.
