Так что же дальше? Ради чего?
Анна нужна.
Однажды — она еще не успела решить, что всё очень, очень серьезно, Топилин заметил: он не чувствует ее запаха.
Это всегда было для него важно. Если женщина нравилась, ждал с волнением во время первой близости, когда парфюм иссякнет, и он впервые вдохнет ее собственный запах. Многие романы заканчивались на первом вдохе. Угадать невозможно: умопомрачительные красотки, случалось, пахли удушающе. С другими, чья внешность притягивала его несильно, Топилин задерживался ради приветливого утреннего запаха, то горько-сладкого, то с прозрачной кислинкой. С Анной и здесь было необычно. Она вообще не пахла. Просыпались рядышком утром, когда духи ее выдохлись, смыты под душем, стерты его ладонями, — и она не пахла.
— Ань, не могу понять. У тебя нет запаха.
— Договаривай, чего уж. Ань — прозрачная жидкость без вкуса и запаха…
— Ну, Ань!
— А, точно! Правильно говорить «Нуань» — это по-древнекитайски. Прозрачная жидкость…
— Да погоди ты! Дело в том, что ты первая женщина, запаха которой я не чувствую. Совсем.
— Да ты что? Ай-яй, некомплект. А нужно, да? Может, меня начать кормить чем-нибудь? Не знаю… чем-нибудь с запахом… ананасами там, малиной или, наоборот, солеными огурцами, воблой — ты пиво любишь? — только от этого жажда, а мне по ночам в туалет далеко. Шоколадом можно. Шоколадом хорошо. Тебе вообще какие запахи нравятся?
— Знаешь, почему так? — прошептал он, уткнувшись в ямку под теплым маленьким ушком. — Все это знают. Тоже мне, технолог.
— Ой-ой, как прокололась!
— Так-то. Двоечница, — он тронул губами ее висок. — Не чувствую твоего запаха, потому что ты совсем своя. Как оказалось. Я же своего запаха не чувствую. Вот и твоего тоже. Где ты? Где я?
Помолчав, поцеловала его коротко в губы, прижалась.
— Да вот же. Вот ты. Вот я.
Сразу после краткосрочной простуды, когда, устроившись на стуле, приставленном спинкой к перилам крыльца — так, что вытянутые ноги удобно улеглись на противоположные перила, Топилин наслаждался исходом болезни, вкусом капучино из кофемашины и первой сигаретой, от которой слегка кружилась голова, во двор сквозь дыру возле ворот прошествовал Боб. Топилин узнал его сразу: в ноутбуке отдельная папка с фотографиями коренастого двортерьера. Чертыхнулся про себя: «Значит, был у него пес. Приперся все-таки». Первую минуту знакомства Боб с крайне удивленным выражением на крупноватой бело-рыжей морде изучал сидящего на крыльце незнакомца в знакомой одежде. «Ты кто?» — гадал он, задумчиво подергивая хвостом.
— Чего надо? — осведомился в свою очередь Топилин, и едва прозвучал его голос, Боб залился истошным лаем.
Гавкая навзрыд, нарезал по двору стремительные круги, задерживаясь иной раз у крыльца:
— Уходи! Уходи вон! Уходи сейчас же, захватчик!
Собачья психоделия какое-то время смешила. Но уж больно громок был Боб.
Он умолк, стоило Топилину вынести из дома шмат колбасы. Пес разделался с колбасой прямо на крыльце, умудряясь при этом с чувством глубочайшей симпатии заглядывать Топилину в глаза: «Другое дело. Так ты здесь новый хозяин? Я тут питаюсь, имей в виду».
Очень выручал Сергеев ноутбук с множеством фотографий, еще на какое-то время занявших внимание Топилина.
Вертолетное поле под разными углами, в разных нарядах: в вечерних — пурпурных и синих, в будничных рыжеватых. Дачи. Кривые заборы. Бочки для полива с одинаковой надписью «Соляра, в/ч 31278». Рассохшаяся кадушка, в щелях которой поселился мох. Кровать с просевшей до земли сеткой, на которую выложены оранжевые тыквы. Фотосессия ворон: вороны на ветках, вороны на снегу, клюют, целятся зрачком в объектив. Много портретов. По большей части люди пролетарского вида. Но радующие глаз. Чаще всего Сергей фотографировал их за работой. Автомастера на фоне гаражей, вымазаны машинным маслом. Портные обоего пола — эти сняты в производственном интерьере, среди швейных машинок и раскроечных столов. Портреты портных особенно удачны. Лица, взгляды. Образцово-показательные портные — любо-дорого.
Дача располагалась на приподнятом крае поселка, немалая его часть как на ладони. Первая же прогулка убедила Топилина в его открытии: «Яблоневые зори» — царство гаражного бизнеса. Ближняя к трассе линия почти сплошь состояла из гаражных мастерских. В двух-трех дворах, судя по обилию коробок и ящиков, выложенных высокими рядами, торговали овощами и фруктами. Где-то в глубине поселка спрятался и тот швейный цех, в котором Сергей фотографировал портных, — наверняка нелегальный.
Мама говорит, Антон звонил несколько раз.
Сначала интересовался как бы между прочим. Потом стал налегать: куда Саша подевался, срочно нужен, где его найти. Разволновал маму. Мама заключила, что у старинных партнеров случился обычный буржуйский разлад. Кое-что о жизни по законам барышей и чистогана мама знала: однажды деньги перестают делиться на два — и друзья превращаются во врагов.
— Ты поэтому и спрятался. Ты ведь не станешь строить козни. В тебе-то я уверена. А он, видимо, затеял с тобой враждовать. Так?
Чувствовалось, что готовилась к разговору.
— Саша, ты в серьезной опасности? Скажи. То есть… в криминальном смысле?
— Нет, мама, — ответил он искренне. — В криминальном — это вряд ли. Не волнуйся.
— Но Антон за тобой охотится? Мне так показалось.
— По-дружески. Просто соскучился.
— Саша, можно я к тебе приеду? Ты далеко?
— Не очень, мам. Но не надо ко мне, ладно?
— Как всегда.
— Ну почему же «всегда»…
— Саша, я не буду взывать к твоим сыновним чувствам, жаловаться на свои переживания. Сам все понимаешь. Раз ты прячешься, значит, тебе так нужно. Значит, я… подожду, пока у тебя все утрясется. Но ты не пропадай, пожалуйста. Присылай мне каждый день эсэмэску. Хорошо?
— Хорошо.
— Саша, вот еще что. Если речь о деньгах, ты просто отдай их. Просто отдай, и всё. Не нужно из-за денег.
— Ладно, мам, как скажешь.
Топилин усмехнулся, повторив про себя: «отдай, и всё». Даже обидно.
Не что иное, как деньги, добытые им в расчетливой дружбе с Антоном, превратили тягостный уход за Зинаидой в предприятие, не лишенное комфорта. Врезаны в крест удобные мягкие поручни, облегчены балки, уменьшена нагрузка на позвоночный столб… появилась возможность поставить свой подвиг на паузу и передохнуть. Периоды обострения можно пережидать в клинике именитого профессора, а не в бесплатной клоаке с общими палатами.
Будто подслушав его мысли, мама продолжила:
— Саш, не сомневайся. Мы с Зиной вполне сможем жить, как когда-то. А ты снова…
— Мам, извини, — не выдержал он, перебил. — Не нужно об этом. Рано пока.
Что задевало его особенно остро — он понимал, что так и будет: она сможет. Сможет без сиделок и отдельных палат, и запросто вернется к сухарям и овсянке, и будет ходить за бедной Зиной до самого конца.
Знать бы, что и сам сможет — начать жизнь заново. И, что немаловажно, начать свою собственную.
Когда подсохла намокшая из-за забитого желоба стена, Топилин сумел хотя бы отчасти ответить себе на вопрос, чем занимался целыми днями Сережа, когда не фотографировал. На фанере, которой была обшита верхняя комнатенка, отчетливо проступили матовые круги размером с кулак. Кругов было много, они сходились в большой круг, постепенно сгущавшийся к центру. Облезлый теннисный мяч с самого начала лежал на полке рядом со спичками и неработающим фонариком. Сунув под голову подушку, Топилин откинулся поперек кровати, запустил мячом в стену, и мячик послушно к нему вернулся, выбив из фанеры крепкий барабанный звук.
— Отлично. Проблема досуга решена.
— Идешь? — спрашивает он Боба. — Я за дровами.
Решил быть строгим хозяином. Но с Бобом это не очень-то проходит. На всю топилинскую строгость у мордастого кобелька один ответ: сам знаю, как лучше. Лежит себе на крылечке, постукивает по доскам хвостом:
— Вот щас все брошу… А кто хозяйство охранять будет? Пока ты со своими деревяшками? Иди, я как-нибудь один справлюсь.
— Знаешь, собака, вряд ли мы уживемся. Я из-за тебя на диету сел, а ты со мной идти отказываешься. Лентяй блохастый.
— Да иди уж, дровосек.
И Топилин уходит один.
На ближнем краю лесопосадки, среди иссыхающих деревьев, — особенное место. Топилин забрел туда в один из первых дровяных походов. Мусор застилал землю под ногами настолько густо, что местами скрывал ее напрочь. Картина для Любореченска обычная. Но Топилин разглядел подробней и, не в силах оторваться, пошел от ствола к стволу. Вперемешку с пивными жестянками, стекляшками, пакетиками из-под чипсов, сигаретными коробками и окурками у него под ногами морщились раздавленными червячками использованные презервативы. Другие были вдавлены в кору, резиновыми капельками болтались на кустах. Невысокое дупло заполнено слипшимся резиновым клубком. Надорванные квадратики упаковок — как опустевшие скорлупки.
