— Какой Сережка?! Из Москвы документы. Из Американского посольства.
Нюма окинул соседа недоверчивым взглядом и полез в конверт. Плотная на ощупь бумага вызывала уважение.
— О чем это? — боязливо спросил Нюма.
— Разверни, прочти, — нетерпеливо поторопил Самвел. — Предлагают заполнить какие-то анкеты… Ну прочти, не бойся.
Текст, напечатанный на нескольких страницах убористым шрифтом, под шапкой с гербом Америки, требовал неторопливого и внимательного чтения.
К чему Нюма, лежа под одеялом, сейчас был не очень готов. И, вообще, он старался избегать чтения пространных канцелярских текстов. Он заранее знал, что ничего не поймет…
— Короче! — Нюма решительно вернул бумаги соседу. — Что они хотят?!
— Сам не знаю, — Самвел взял бумаги. — Написано: просим заполнить петицию для воссоединения семьи.
— Какой семьи? — Нюма откинул одеяло и сел, опустив ноги.
— Этот баламут Сережка что-то замастырил… Хочет меня в Америку взять, — Самвел уложил бумаги в конверт. — Еще просят удостоверить подлинность моего с ним родства.
— Ну… удостоверь.
— Ара, как «удостоверь»? Все бумаги в Баку остались. А кто меня туда пустит? Ты газеты читаешь? Вот-вот там война начнется из-за Карабаха… К тому же я не хочу воссоединяться. Тем более с этим баламутом, сыном своего отца-фармазона.
— Сын за отца не ответчик, как сказал другой фармазон. Воссоединяйся!
— А тебе что?
— Потом меня позовешь. Как соседа.
— Соседа нельзя, — серьезно ответил Самвел. — Тем более тебя.
— Почему нельзя? Бывает, сосед ближе родственника. — Нюму эта серьезность обескуражила. — Интересно, чем я так тебя обидел?
— Ара, не обидел. Просто надоел, — Самвел сунул конверт в карман. — Даже не знаю, когда твоя дочка отберет комнату; выгонит меня из дома.
Нюма с оторопью смотрел на соседа. Шутит тот или говорит серьезно? Если шутит, то шутка не очень удачная…
— Не шучу я, не шучу, — ответил Самвел на его недоуменный взгляд. — Я даже из больницы не очень торопился… Надоел ты мне… Раньше хотя бы собачка была… Потом кассирша эта появилась… Теперь ничего нет.
Самвел вышел из комнаты и силой хлопнул за собой дверью.
Нюма сидел с выпростанными из-под одеяла ногами. Тело налилось свинцом.
«Ничего себе начинается денек», — подумал Нюма и провел пальцем по зубам. Вчера, перед сном, он забыл снять протез, что случалось довольно редко. И очень удачно, что забыл. Иначе бы шепелявил в разговоре с соседом, а это как-то сковывает…
Он просидел еще минуты две. Нащупал комнатные туфли, продел ноги, поднялся. Накинул халат и вышел в коридор.
Нюма давно замечал за собой особую вялость и нерешительность после сна.
То ли умыться и привести себя в порядок, то ли сразу направиться в кухню, заняться завтраком, предварительно заправив себя горстью лекарств. И нужных, и ненужных… Это наполнит его энергией для каких-то дел. К примеру, нужно проверить почтовый ящик. Раньше каждая задержка газеты вызывала у Нюмы гнев, побуждала к действию. Он отправлялся на почту, дожидался почтальона Люсю, выяснял, негодовал. Глядишь, и провел половину дня. А там наступало время телевизора… Теперь же газетные новости стали ему неинтересны. А после пропажи собачки он вообще словно впал в летаргический сон. И день наполнялся апатией…
Да, скучен путь к вечному покою под конец жизни. Неинтересен и уныл. Возможно, и здесь промысел Божий. Господь нарочно складывал судьбу простого человека так, чтобы не очень было обидно покидать этот мир. Какая разница — жить так дальше или помереть?! Мысль эта, как ни странно, успокаивала, даже придавала всему смысл. Но иногда прошлая жизнь экспедитора Торгового порта, вдруг врывалась в память, и Нюма брал себя в руки. Выпрямлял спину, поднимал голову, не шаркал подошвами… Память хранила вчерашний порыв наведаться к Жене Роговицыной без звонка. Купить цветы и наведаться. В прошлый раз они так и не поговорили… о своем. Во время завтрака решительность все более ослабевала. Когда, после гречневой каши, Нюма приступил к чаю, от затеи осталось лишь желание только позвонить. Он сложил в миску чайную кружку, ложку, нож и вилку; собрал хлебные крошки. Поднялся из-за стола и шагнул к раковине.
— Слушай, я оставил у тебя очки, — раздался за спиной голос Самвела.
От неожиданности миска выскользнула из рук Нюмы и брякнулась о дно раковины.
— Черт, чуть не разбил! — воскликнул Нюма. — Подкрался, как шпион.
— Ара, кто подкрался?! Шел, как всегда. Ты совсем глухой стал!
— Хорошо, что надо?
— Очки у тебя оставил.
— Иди и возьми.
— Пошли вместе. Что-нибудь пропадет, на меня скажешь.
— Ты что?! Совсем чокнулся в больнице? — Нюма, исподлобья посмотрел на соседа.
Тот хмурил редкие брови и жевал губы.
— Ара, мне очки нужны, — буркнул Самвел.
— Свою «петицию» будешь писать? — не сдержал ехидство Нюма. — Меня на Америку поменяешь?
Самвел молчал, выжидательно глядя в кухонное окно. Он хотел что-то сказать Нюме, возможно, извиниться за хамство. А вместо этого — как бывает с упрямцами — насупился.
— Хочешь, покушай борщ. Я вчера сварил. Из пакета, — спокойно проговорил Нюма. — Назавтра борщ всегда вкуснее. И каша осталась, гречневая.
Нюма вытер руки о полотенце и, демонстративно обойдя соседа, направился в свою комнату. Очки и очечник лежали на тумбе. Подобрав их, Нюма шагнул было к порогу, как его задержал звонок телефона. В те секунды, когда Нюма снимал с рычагов трубку телефона, он определенно знал, кто ему звонит. И удивлялся совпадению их желаний… Разговор был недолгим и, судя по улыбке, плавающей на широком лице Нюмы, весьма приятным для него. Пообещав, что он и его сосед «Самуил» непременно воспользуются приглашением, Нюма повесил трубку.
Самвел стоял на том же месте, упираясь спиной в простенок и сунув руки в карманы брюк.
— Вот твои очки, — Нюма положил очечник на стол, — хотел тебе в комнату занести, но подумал: не дай бог, что-нибудь пропадет…
— Правильно подумал, — возникшая дрязга несла Самвела, подобно щенке в потоке воды.
Он шагнул к столу, пихнул очечник в карман штанов и пробормотал что-то на своем языке. Тощий, небритый, со всклокоченными волосами. Из растянутого ворота старого свитера тянулась шея, покрытая мелкими пупырышками дряблой кожи, как у ощипанного петушка… Таким Самвел предстал перед семейством Бершадских в январе восемьдесят девятого года. Правда, на нем была шляпа. На улице мороз, градусов под двадцать, а он в шляпе и ратиновом пальто, из-под которого виднелся тот же свитер с растянутым воротом. Его привела Фирка.
— Где твоя шляпа? — Нюма сел за стол и уперся подбородком на сцепленные замком пальцы. — Шляпа, в которой ты появился в этом доме. Где?
— Не знаю, — Самвел развел руками. — Наверное, моль съела.
— Жаль. Хорошая была шляпа. Из настоящего велюра.
— Ара, при чем тут шляпа?
— Ты в ней выглядел, как лорд! Может, валяется на антресолях?
— Отстань! — буркнул Самвел. — Тоже, вспомнил…
— Звонила моя старая знакомая. Пригласила на рождественский обед, — пояснил Нюма. — Вместе с тобой.
— А я при чем? — замешался Самвел.
— У нее живут беженцы с Кавказа… Хочет вас познакомить.
— Армяне?
— Кажется. Женщину зовут Лаура.
— Лаура? Наверно, армянка. Наши любят такие имена. Мою сестру звали Офеля. А ее мужа — Генрих…
— Вот-вот. Поэтому и хотел, чтобы ты выглядел, как лорд. В шляпе.
— Ты когда-нибудь видел лорда?
— Видел. В бане, на Пушкарской. Года четыре назад, еще при Советской власти. Мы спины терли друг другу. Его фамилия было Лордкипанидзе. Спина, как у обезьяны, вся волосатая. Правда, и ты у нас не лысый…
Желтый лист сидел на кончике осиротевшей ветки. Неделю Евгения Фоминична наблюдала за ним сквозь окно гостиной. И удивлялась: вторая половина декабря, снег завалил крышу соседнего дома, зашпаклевал улицу, а лист, точно околдованная бабочка, не слетал с ветки. Последний, из великолепной шевелюры старого тополя. Порой ветер сотрясал оконную раму, а лист все не оставлял своего дежурства.
— Такой же упрямый, как мой Сеид, — сказала Лаура в ответ на удивление хозяйки. — Я ему говорю: Сеид, дорогой, ты живешь в России. Почему со мной говоришь на улице по-азербайджански? Ведь в Ереване ты всегда со всеми говорил по-русски…
— Ну и что? — Евгения Фоминична отошла от окна.
— Как, что?! — Лаура всплеснула руками. — Посмотрите вокруг. Люди ходят голодные, злые. В магазинах пусто, в карманах пусто. Одна спичка — и начнется такой же пожар, как в Баку и в Ереване. Зачем злить людей чужим языком? А он упрямый, как баран. Говорит, если они меня пометили, я и буду таким. Отрастил усы, разговаривает со мной по-азербайджански. А ведь я их язык плохо знаю. Вы бы ему сказали, он вас уважает.
