— Так он еврей или нет? — спрашиваю я.
— Еврей, — говорит Рамзи. — У них своё Пятикнижие с небольшим расхождением по датам праздников, но в основном, это та же религия, что у вас.
— И вы принимаете их как палестинцев?
— Да, да. Они тут живут веками.
— Но они евреи.
— И что? Есть палестинцы-мусульмане, есть палестинцы-христиане, есть еврейские палестинцы.
— Но вы же говорили, что христиане и евреи неверные.
— Ну да, — говорит Рамзи. — Но они палестинские неверные.
Мы расплачиваемся с Абу Навафом и просим разрешения идти, он кивает и пожимает нам руки. Рамзи говорит, что мы можем оставить машину перед рестораном, и Абу Наваф присмотрит за ней, и пройтись до канатной дороги, это всего несколько кварталов. Он снимает свою бело-зелёную куфию и говорит, чтобы я положил её на приборную панель, так, на всякий случай. Я делаю, как он сказал, и мы переходим улицу и идем через большой открытый рынок, где в большинстве лавок продают только апельсины и грейпфруты. Рамзи останавливается купить сигарет, а я зову Кармель.
— Как думаешь, у них правда есть канатная дорога?
— Не знаю. Как думаешь, у них, правда, есть друг-самаритянин?
— Нет, конечно. Должно быть, в кальян что-то подмешали.
Рамзи возвращается с пачкой «Фарида», и мы улыбаемся ему.
— Почти пришли, — говорит он.
Я смотрю на Кармель, она смотрит на меня. Неужели до неё дошло, что нас заманили в ловушку? Мне пора остановить эту нелепость и сказать Рамзи, что мы возвращаемся к машине? Непохоже, чтобы Кармель сделала хоть что-то. Она даже не думает об этом. Может, это мой долг — защищать её. Если мы сейчас не увидим канатную дорогу, то всё, хватит. Канатная дорога! За каких идиотов он нас принимает! В Иерихоне? Где нет тротуаров, канализации, один светофор, никакой еды, кроме хуммуса и апельсинов, и велосипедов в десять раз больше, чем машин?
— Вот она, — говорит Рамзи.
— Кто?
— Канатная дорога.
Я смотрю на неё, потом на Кармель, потом снова на эту штуку. Канатная дорога. Три вагончика. Ярко-красные такие. Идут вверх, в гору. По канату.
— Вы ни разу не ездили в такой штуке?
— Я-то? Ездил, конечно. Я просто удивился, вот и всё.
Рамзи покупает билеты, и когда все три вагончика оказываются внизу, мы садимся в средний к окну. Рамзи закуривает, хотя здесь и нельзя, и мы медленно начинаем подниматься. Я смотрю, как медленно город под нами уменьшается, пытаюсь увидеть свою машину, всё ли с ней в порядке. Да ладно. Очень скоро она нам больше не понадобится, когда Рамзи выпотрошит нас на вершине этой дурацкой горы.
Но когда мы добираемся наверх, оказывается, что здесь все кишмя кишит туристами, большинство из них, если я правильно понимаю, христиане-паломники, я слышу английскую, испанскую, немецкую речь, и кое-где иврит. Монах в коричневой шерстяной рясе встречает нас и других туристов улыбкой.
— Отсюда, — говорит Рамзи, раскидывая руки в воздухе, — можно увидеть всё на свете. Вон там, на той стороне Мёртвого моря, — Иордания. Когда Палестина была под властью Иордании, в Иерихон каждую зиму приезжал Король Хусейн со своей женой, Королевой Hyp, которая была капитаном болельщиков команды «Принстонские тигры».
Кармель и я снова обмениваемся взглядами, но Рамзи вроде не замечает.
— А вон там внизу, — видите все эти колонны и арки? — там был дворец Хишам.
— А где казино? — Спрашиваю я.
— Погодите, — говорит Рамзи, — будет и казино.
— А когда построили этот дворец? — спрашивает Кармель.
— В седьмом веке, в ранний период ислама, когда мусульманская империя простиралась от Аравии до Испании.
— А кто был Хишам?
— Император. Это был его зимний дворец.
— А где был летний? — спрашиваю я.
— В Дамаске.
— Отсюда не видно?
— Нет, Дамаск далеко. Зато отсюда видно синагогу.
— Какую синагогу?
— Старую иерихонскую синагогу. Вон там. Среди тех, кто строил дворец Хишам, были евреи, и когда строительство закончилось, Хишам наградил их, разрешив построить синагогу.
Так, теперь он у нас всезнающий учёный. Поучить нас перед разделкой? Что он пытается доказать? И почему Кармель притворяется, что ей интересно? Почему она задаёт ему все эти вопросы? Не провоцируй его, идиотка.
— А что вон там? — спрашивает она.
— Вон тот холм внизу? Это Тель Султан.
— Что это?
— Какое-то древнее поселение, ему около десяти тысяч лет. Его открыли и раскопали всего пятьдесят лет назад.
— Десять тысяч лет?
— Ну, так говорят археологи.
— И кто там жил?
— Да кто знает. Какие-то люди неолитического периода.
— А где именно были найдены Свитки Мертвого моря?
Она что, серьёзно? Ей и вправду интересно? Может, она просто проверяет его знания. Может, ей интересно, так ли он умен, как думает. Я только надеюсь, что она не начнет просвещать его насчёт Робинзона Крузо и мёртвых астронавтов.
— А, так это вон там, — Рамзи показывает в сторону пустыни, — в Кумране.
— А вон там что? Это ведь пещеры?
— Это пещеры, в которые раньше уходили монахи на сорок дней, подобно Иисусу Христу в его пещере.
— А где его пещера?
— Здесь, наверху, в монастыре. Давайте сходим посмотрим.
— Погодите, — говорю я. — А казино-то где?
— Совсем забыл. Извините. Вон оно, внизу. Называется «Оазис».
Рамзи указывает на белое мраморное здание, не особенно изящное, довольно громоздкое, с зеркальными стенами, с окнами с бежевым стеклом, с большой вывеской, на которой, по всей видимости, написано «Оазис», но отсюда сверху не видно.
— Когда о нём говорят, то говорят, что это гостиница, — говорит Рамзи, — хотя все знают, что это игорное заведение. Оно построено на земле, которая на самом деле принадлежит исламскому сообществу, так что вы понимаете, как палестинским властям неудобно употреблять слово казино, когда они пытаются объяснить это настоящим мусульманам.
— А что за здание рядом с ним?
— А это как раз гостиница, «Иерихон Резорт Виледж». Но у вас будет уйма времени там, внизу. Давайте лучше поднимемся в монастырь.
Рамзи показывает на ступени, вырубленные в скале. Они крутые и узкие.
— Как раз поднимемся, — говорит он и улыбается.
Чего он улыбается? Почему он так мило себя ведет? Он не должен быть столь обходительным. Он не должен так много знать. Христиане, мусульмане, палестинцы, неандертальцы. Чего ему от нас надо?
— Он называется «Карантал», — говорит он.
Кармель кивает.
Вообще не понимаю. С чего она вдруг такая внимательная? Ей правда интересно? Или у них диалог между собой? Он не видит, что мне глубоко плевать на вымышленных самаритян и на американских студенток, которые становятся арабскими королевами? Бьюсь об заклад, сейчас он ей будет объяснять, почему этот дурацкий монастырь называется «Карантал».
— Cuarenta значит сорок, — говорит он, отсюда и название «Карантал».
Кармель снова улыбается ему. Я устал. Я уже хочу отсюда. Я хочу сказать этому арабскому клоуну, что все, спасибо, ваше время истекло. Мы уезжаем.
Мы поднимаемся в монастырь, и Рамзи говорит с одним из монахов на странном диалекте, которого я не понимаю: смесь арабского и греческого, но, может, мне только кажется. Он ведет нас тёмными коридорами через несколько залов с высокими потолками, и я заставляю себя притвориться, что я восхищаюсь фресками, и витражами, и что мне весело, и что мне действительно тут нравится.
И вдруг — мне кажется, что Рамзи чувствует мою напряженность, — наше путешествие заканчивается, и мы спускаемся с горы в этом же дебильном красном вагончике, и Рамзи снова курит, и на нас медленно надвигается город. Темнеет, и точно как в Иерусалиме, все спешат домой. Мы возвращаемся к машине, чуть быстрее, чем раньше, я все ещё нервничаю, Кармель выглядит довольной, Рамзи напевает какую-то арабскую мелодию, которую я раньше никогда не слышал. У Абу Навафа уже закрыто, но «Джасти» стоит здесь же, возле ресторана.
— Мне было очень приятно, — говорит Рамзи. — Спасибо, что были моими гостями.
— Спасибо, что были нашим проводником, — говорит Кармель.
— Погодите, — говорю я. — Мы подбросим вас до дома, хорошо?
— Я отсюда дойду до лагеря.
— Вы уверены?
— Конечно. Мне надо еще зайти в мечеть. А вы езжайте в казино, пока не стемнело.
Я открываю машину и отдаю ему его бело-зеленую куфию. Кармель на секунду крепко обнимает его, хотя, наверное, и догадывается, что это не самый умный поступок посреди улицы в Иерихоне. Я протягиваю руку, и Рамзи берет её своими обеими руками и пожимает мою руку долго, как если бы хотел показать, что между нами возникла некая особая связь.
— Заезжайте в любое время, — говорит он. — Вы знаете, где меня найти.
— Обязательно, — говорю я.
Мы садимся в машину, и, не дожидаясь, пока прогреется мотор, я давлю на газ и уезжаю.
