Помню, когда только вышли «Звёздные войны», они настолько меня поразили, что я ходил на них четыре раза. Сюжет казался таким запутанным, и я всё сидел один в кинозале и пытался понять, кто против кого. Мама страшно злилась, когда обнаружила, что я трачу свои карманные деньги на одно и то же кино. На какую-то научную фантастику, в которой нет реальных людей, одни роботы, космонавты, звездолёты и лазерные лучи. Она сказала, что мне лучше было бы вместо этого прочитать книжку И не какого-то там Станислава Лема, а нормальную книгу про людей и про чувства.
Я стою почти на цыпочках, согнув ноги в коленях, и вхожу в Кармель сверху, я сжимаю её ягодицы, мну пальцами её липкую плоть и продолжаю проникать в неё своим членом. Так, теперь они в мусорной дробилке. Капелька пота стекает с моего лба, повисает на носу на секунду или две и разлетается, упав на спину Кармель, и я смотрю, как она блестит там. Я вытаскиваю член, выдавливаю ещё немного смазки и снова вхожу в её зад.
Она кричит, что сейчас больно. Ещё смазки. Пилоты-повстанцы пытаются найти уязвимое место Звезды Смерти. Когда я был в армии, в Академии Разведки у нас был один предмет, «Военные доктрины». Лекции читал толстый подполковник, у него был мягкий такой голос и не хватало двух пальцев. Ещё до того, как назвать нам своё имя на первом занятии, он вошёл в класс, с полминуты обозревал наши лица, а затем задал вопрос: «Зачем нужна армия?»
«Чтобы защищать родину от опасности в данный момент и в будущем, — ответили мы. — Чтобы защищать независимость государства. Охранять границы, граждан и интересы нашей страны». Он слушал нас, периодически кивая, а потом сказал: «Чушь собачья. Предназначение армии — убить как можно больше людей за максимально короткое время при максимально низких затратах».
Что-то не всё гладко в заднице у Кармель. Вытаскиваю член и опять тянусь за смазкой, ещё несколько капель, и тут до меня доходит, что дело-то вовсе не в смазке. У меня эрекция пропадает. Я пытаюсь хоть так засунуть его обратно, но ничего не получается. Я мастурбирую его левой рукой, а правой тяну Кармель за волосы, заставляя её повернуть голову назад, в надежде на то, что при виде её лица, исказившегося от боли, у меня опять встанет. Она кусает нижнюю губу, крепко зажмурилась, и в уголках её глаз морщинки. Нет. Пенис становится мягче.
Я дотягиваюсь до пульта. Может, у них тут есть порноканал? Я держу палец на кнопке и проверяю всё, что у них тут есть, но, похоже, для меня ничего нет. Кино кончилось, новости тоже, и сейчас на экране мужчина, который пытается упаковывать яйца в кассеты по двенадцать штук. Яйца движутся по конвейеру. Слишком быстро. Он успевает положить в каждую кассету два или три яйца, а остальные доезжают до края конвейера и падают на пол. Бардак страшный. Мужчина зовет своего начальника, чтобы тот пришёл и помог ему, но начальник прячется в задней комнате и хохочет. Мужчина беспомощен. Он отчаянно пытается спасти яйца. Они все разбиваются. Он видит красный выключатель, который, вроде бы, должен остановить конвейер. Он поворачивает его.
Яйца продолжают двигаться. Он снова нажимает на выключатель. Яйца продолжают двигаться. Выключатель ненастоящий. Камера находится за зеркалом. Начальник смеётся.
Я переворачиваю Кармель на спину, она закрывает глаза, я хватаю её колени и поднимаю её ноги и прижимаю её колени к её груди и снова пытаюсь вставить член ей в задницу, но у меня не получается.
Я сдаюсь. Я встаю, вытираю тыльной стороной ладони лоб и иду в ванную. Член у меня весь липкий. От меня несёт потом. Мне сейчас просто хочется собрать мои вещи и уехать. Хочет она остаться — да пожалуйста. Пусть остаётся. Я уезжаю. Я закрываю за собой дверь и залезаю в душ. Давление воды хорошее, расслабляющее, но я голоден, в висках у меня пульсирует кровь. Я закрываю глаза и пытаюсь очистить мозг и долго подставляю лицо под струи воды.
Проходит несколько минут, и, по-моему, мне становится чуть получше. Я два раза мою голову, два раза намыливаю тело и ополаскиваюсь. Потом я просто стою несколько минут под душем и стараюсь вспомнить какие-нибудь слова из последнего альбома Cradle of Filth. «Извлечённая из могилы, душа её свободна, блестящие топазы стягивают её горло». «Cruelty Brought Thee Orchids». He что иное, как простая трансформация глубинной структуры номинативной конструкции, вербальной конструкции, опять номинативного словосочетания и потом предложного: «Cruelty Brought Orchids to Thee» [45].
А вот вам простое повествовательное предложение про Ибрахим Ибрахима, в котором находятся три пары одинаковых слов: «Ibrahim Ibrahim had had a hell of time in hell» [46].
Я вылезаю из ванной и встаю перед зеркалом. Я вытираюсь насухо и так медленно так бреюсь, и мне нравится, какое здесь хорошее зеркало, блестящее, новое, чистое, и в нем все кажется слегка больше. Я знаю, что приверженцы норм хорошей речи, школьные учителя и другие борцы за чистоту языка, скорее всего, скажут: нельзя, дескать, говорить «так медленно так бреюсь», что правильно говорить просто «медленно бреюсь», но мне плевать. Раз союз может выступать как усилитель, так пусть им и будет.
Я заканчиваю бритье, умываю лицо, немножко мажусь увлажняющим лосьоном, который купила Кармель, оборачиваюсь полотенцем вокруг талии, открываю дверь, и густой пар ванной смешивается с порывом более холодного воздуха снаружи, и я иду в комнату.
— Неплохой этот твой арабский лосьон.
Моя одежда разбросана по полу, как я её и оставил.
— Кармель?
Её одежда исчезла.
— Кармель!
Я выглядываю из окна — «Джасти» на стоянке. Где она? Наверное, спустилась в холл. Может, в туалет пошла. Сейчас вернётся.
Я одеваюсь и обуваюсь и ложусь на кровать. Телевизор выключен. Я его выключал? Восемь-тридцать. Сейчас она вернётся. Наверно, она пошла вниз взять бутылку минералки. Я встаю и иду в мини-кухню. Снова выглядываю из окна. Я прикасаюсь к телевизору, к тумбочке возле кровати, я ищу ниточки, знаки, записку, следы борьбы, капли крови. Ничего. Я плюхаюсь на кровать. Может, она пошла в казино. Устала меня из ванной дожидаться и пошла в казино одна. Дам ей ещё десять-пятнадцать минут. Не вернётся — пойду искать.
Я закрываю глаза. Голова болит. Вздремну на чуть-чуть. Постараюсь увидеть хороший сон и проснусь, чувствуя себя получше. Пусть мне снится сон про пластинки. Пойду в магазин, где есть хэви-метал. Вот они все эти редкие пластинки, которые я так отчаянно искал. Вот специальное издание первого альбома Venom, «Welcome to Hell», с ранее не издававшимися вещами и демо-записями. Бутлег из ранних Arch Enemy, с живыми выступлениями и каверами на Пристов и Мэйден. И подарочные издания «Butchered at Birth» и «Eaten Back to Life» группы Cannibal Corpse, которые я вообще раньше не видел. И недорого. Я думал, это будет стоить кучу денег, но нет, я вполне могу это себе позволить. И я беру их все и иду к кассе. Кассир — симпатичная девчоночка-гот, у неё блестящие черные волосы, пирсинг брови и много колец на пальцах. Я кладу пластинки и улыбаюсь, показывая ей, что мне нравится, как она выглядит.
— Извините, — говорит она, — но это не продается.
— Почему?
— Боюсь, мне придётся попросить вас уйти.
— Что такое? Я эти вещи сто лет искал.
— Вы знаете эти группы?
— Вы смеётесь, что ли? Я их каждый день слушаю.
— И слова знаете?
— Конечно. Хотите, чтобы я наизусть почитал?
— Это крайне жёсткая разновидность музыки.
— Да я вырос на этой музыке! Всю жизнь её слушаю!
— И вам известна терминология хэви-метала?
— Да! Пауэр-метал, трэш-метал, дум-метал, блэк-метал, грайнд-кор, спид-кор, некробазз, технодэт. Дальше?
— Мы пьем человеческую кровь.
Она улыбается, и я вижу, что у неё красные зубы, и я понимаю, что это Елизавета Батори [47], но я ничего не говорю. Я вытаскиваю бумажку в двести шекелей и надеюсь, что деньги заставят её передумать.
— Ваши деньги здесь не нужны. Но вы можете получить эти пластинки бесплатно. Нам нужны молодые сотрудники в отдел человеческих ресурсов в нашем ССП.
— ССП?
— Склад свежей плоти. И хороший карьерный рост.
Из-за кассы появляются двое одетых в чёрное, и я знаю, что самое время что-то сделать, но не успеваю даже начать убегать, как просыпаюсь.
Смотрю на часы. Пол-одиннадцатого. Не может быть. Смотрю ещё раз. Десять тридцать. Смотрю на радио-часы на тумбочке. 10:28. Я встаю, умываюсь, проверяю, с собой ли у меня карточка для двери, и выхожу из комнаты.
В казино жарко и шумно, здесь полно расфуфыренных потных людей, и я никак не могу разобраться, где тут столы, где игровые автоматы, где бар и где еда, кто персонал, а кто гости, кто крупье, а кто игрок, кто араб, а кто нет. На стенах отражаются женщины с напитками в руках, большинство из женщин — в руках толстых мужчин. Они все смотрят на меня, и я начинаю чувствовать себя неуместно.
