Другой момент, и немаловажный: в Америке четко сформированы кланы элит — юридических, политических, бизнеса… А в Союзе все пришло в движение, все смешалось. Значит, встает вопрос — где больше шансов пробиться на самый «верх»? Неважно, что значит этот «самый верх» — деньги, власть, публичность или что-то еще. Важно, что в Союзе партийно-советские элиты теряют свое преимущество над «чернью», преимущество по праву рождения, а здесь — наоборот. Такое ощущение, будто в Америке не сегодня, так завтра введут дворянские звания! Да, собственно, сословия уже есть! Выпускник Кембриджа, Йеля, Массачусетского технического университета, Гарварда — это уже звание! Гарантированная работа. Клубы, закрытые для всех, кто не удостоился чести учиться в столь престижном месте. Ему-то, с его дипломом ВЮЗИ к ним не пробиться!
Нет, жить надо дома. Как-нибудь, но дома пробьешься. А здесь, в гостях, может, детям и лучше будет, да и то — не факт, но сам ты останешься человеком второго сорта навсегда.
Понимает ли это Машка? Ведь при ее максимализме, при ее успехах на фоне других ребят из «паблик-скул» легко может развиться ощущение, что именно здесь она — королева!
Правда, один недавний разговор с дочерью Вадима обнадежил.
— Маш, а ты бы хотела на годик поехать учиться в американский университет?
— Мне уже предлагали, — в Машкиных глазах мелькнули задиристые искорки.
— То есть?
— Ну когда я тест по математике выиграла, директор сказала, что если родители получат гражданство или «грин-кард», то школа подаст меморандум в департамент образования о выделении мне «скола-шип» за счет штата.
— Ты можешь говорить по-русски? Что за «скола-шип»?
— Ага, про «грин-кард» ты не спрашиваешь? Значит, по-русски я должна говорить только те слова, которые вы с мамой не понимаете?
Вадим смутился — дочь была права.
— Ладно, па, не заморачивайся. «Скола-шип» — это стипендия за счет штата, которая идет на оплату учебы в колледже. Дается только самым одаренным детям из малообеспеченных семей.
— А как же мы сделаем нашу семью малообеспеченной?
— Ну, не знаю. Может, ты с мамой фиктивно разведешься.
— «Шшас!» — Вадим передразнил интонацию, с которой Маша выражала крайнюю степень несогласия.
— Ладно, пап, не парься. Я все равно не хочу.
— Почему?
— Они примитивные!
— Кто, америкосы?
— Ну, да! Какие-то недочеловеки. С ними даже поговорить не о чем. Бейсбол, их дурацкий футбол, и чьи родители сколько зарабатывают. Да, и еще, кому какую машину на шестнадцатилетие купят.
— То есть ты хочешь в институте учиться в Москве? — Вадим замер в ожидании ответа.
— Исключительно.
— Ну, может на старших курсах на годик на стажировку? — Вадим прекрасно умел манипулировать сознанием дочери. Если он что-то предлагал, она всегда это отрицала. Такова была первая, спонтанная реакция. Так сказать, форма самоутверждения как взрослого человека.
— Нет! Ни за что! К тому же зачем мне их право, если я собираюсь быть адвокатом и работать дома?
— Да, пожалуй, ты права, — с облегчением согласился Вадим, постаравшись при этом изобразить мину посрамленной тупости.
Апокалепсическая перспектива жить на два континента — дочь в Америке, родители в Союзе, казалось, отступила… Хотя, кто знает. «Никогда не говори никогда», — Вадиму вспомнилась одна из мудрейших американских поговорок. Неизвестно, как все может повернуться дома. Там и в глобальном плане, и на уровне жизни простых людей что-то назревало, куда-то все катилось. Но вот что назревало? Куда катилось?!
Война между Горбачевым и Ельциным шла полным ходом, и ни одна из сторон даже не пыталась скрыть своей ненависти. Симпатии самого Вадима, да и большинства из тех, с кем он отсюда мог поговорить, помня, что телефон это средство связи, а не общения, были на стороне Горби.
В Вашингтоне ни Вадим, ни Лена, ни Лера телефона не стеснялись. Но стоило позвонить москвичам, будь то мама, отец, Сашка или Аксельбант, разговор, как только речь заходила о чем-то не лично-семейном, становился «придушенным». Собеседники понижали голос, говорили намеками или незаконченными фразами. Даже если речь шла о пустых прилавках, талонах на водку и сахар или о широкой поступи кооперативов. Пожалуй, только увеличение вдвое цен на продукты обсуждалось в полный голос, с эмоциями и чуть ли не с бранью. Ну, а если Вадим интересовался политическими новостями, на другом конце провода повисало молчание.
В одном из крайне редких разговоров с Марленом по делам фирмы, Вадим, прежде чем попрощаться, вдруг спросил, как тот оценивает перспективы «замирения» Горбачева и Ельцина. Марлен сначала прикинулся, будто ничего не слышит, долго кричал в трубку «Але, але!», а потом и вовсе отключился.
Если в американских газетах события полугодовой давности — подавления бунтов в Вильнюсе и Риге — до сих пор обсуждались, то в Москве про них словно забыли. Ни в телефонных разговорах, ни в советских газетах, которые Вадим периодически брал в посольстве, — ни звука. Не было крови, не было танков.
Но куда-то все катилось не туда. Осипов это понимал как юрист и потому ни на йоту не доверял рассуждениям американских политических аналитиков. Начало сомнениям положил разговор со Стэном.
Пару месяцев назад Джонс прочел Декларацию независимости России. Приняли ее 12 июня 1990 года, но Стэн «доехал» только сейчас.
— Вадим! Объясни мне вот что. В Декларации сказано, что законы Советского Союза применяются на территории России только в той мере, в какой они не противоречат законодательству самой России. Я правильно понимаю?
— Да. И что в этом такого?
— Нет, ничего страшного. Просто в нашей истории было подобное. Со штатом Техас. Если не вдаваться в подробности, — почти то же самое. Правда, кончилось все маленькой гражданской войной…
— Ну, у нас, это-то вряд ли случится.
— Дай бог, дай бог! Но понимаешь, в чем дело, — мы признаем обратную иерархию. Есть законодательство всей страны, мы его называем федеральное. А законы штатов могут быть любые, но только ему, федеральному законодательству, не противоречащие. У вас же получилось наоборот.
Этот чисто юридический аспект, почти теория права, заставил Вадима по-иному взглянуть на ситуацию дома. Следом начались обычные интеллигентские испуги, страхи, рефлексии. Вадим будто видел, как появляется третий лидер, какой-нибудь боевой генерал из Афганистана, где, судя по американским газетам, Союз оказался в полной жопе, и начинает призывать к наведению порядка. Обещает стабильные цены, всем работу, кооператоров — в Сибирь. Народ его на руках вносит в Кремль.
И вот мы имеем нового Гитлера или Сталина. Дальше и гадать не надо. Если Гитлер отправил в концлагеря всех, кто учился в СССР перед войной, то Сталин просто расстрелял инженеров, которых сам же командировал в Германию в тридцатые годы. Тоже, как пить дать, повторится и с теми, кто сейчас обучаются или работают в США.
И все-таки! И все-таки! Надо ехать домой! Здесь, в Америке, они всем чужие. И им все чужое. Ленка вообще не выдержит. Родителей бросить нельзя. Оказаться полностью зависимым от «Брайана» — хуже не придумаешь.
— Надо иметь свою фирму. Уходить от Аксельбанта. Расставаться с Марленом и его семейством. Причем фирму необходимо создавать в рамках коллегии адвокатов. Нельзя существовать полулегально. Кстати, сам же Марлен в этом и поможет! Ему выгодно легализовать фирму Юли-Саши-Кашлинского. А вперед, на разведку, он и пропустит фирму Вадима. Надо только это все правильно Перельману преподнести.
Нет, домой! Только домой!
У Вадима был еще один веский аргумент. Он точно знал, что делать, как все — путь в никуда. Сейчас все стараются вырваться в Америку. Куча артистов, композиторов, писателей уже здесь. Юристы стараются пристроиться тоже здесь. Значит, ему надо обратно. На противоходе как раз и можно чего-то добиться. Не делай, как все!
* * *
Размышления Вадима прервал звонок Стэна. Вадим сразу прикинул, коли Стэн зовет его сам, а не через секретаря, грядет что-то серьезное.
«A-а! Наверное, вспомнил про три тысячи долларов, которыми авансировал в феврале. Ладно, придется вернуть», — Вадим даже не расстроился. Ничего другого, важного, за десять дней до-отьезда ждать не приходилось. А грехов за собой Вадим не чувствовал.
— Привет, Вадим! Собираешь чемоданы? — С приветливой улыбкой Стэн зашел в свой кабинет вместе с Осиповым. Он держал в руках чашку кофе. Единственный из вашингтонских партнеров «Брайана», Стэн не просил секретаря принести кофр, а сам варил его на маленькой кухоньке. Может, поэтому его и прозвали в офисе «либералом». Хотя кто-то, явно из его недоброжелателей, пустил слух, будто Стэн расист, и не хочет, чтобы до его чашки дотрагивалась чернокожая секретарша. Вадим этому не верил. У него имелось даже доказательство: уж если Стэн к нему, еврею, относится хорошо, то негров-то должен воспринимать совсем спокойно. По меркам Союза эга логика была неопровержимой.
