- А ты возьми его с собой, - и безмятежными стеклянными глазами уставилась на отца.
А у Ивана Ильича нарастало, разбухая, чувство брезгливого отчаянья и злости и на себя, беспомощного, и на эту, которая почему-то стала его дочерью. Он прикрыл дверь, давая понять, что на этот раз уступать не намерен.
- Батя, не качай таймер, освободи студию! – выкрикнул хиляк, выдернув один наушник и продолжая шаркать.
Не выдержав, Иван Ильич рванулся к нему, но тот шустро отскочил к лестнице.
- Но, но! – завопил фальцетом. – Несовершеннолетних бить нельзя!
Смерив его презрительным испепеляющим взглядом, совершеннолетний отступил на исходную позицию, а Дарька совсем изошёл, перейдя с лая на истошный вой.
- Ищите другую студию, - почти выкрикнул батя и взялся одной рукой за косяк, загораживая дверь.
- Ты что? – удивилась дочь грубому отказу. – Чокнулся со своим псом? Оборзел? – Она шагнула к двери. – Нам на пару часов.
- Я сказал: исключено! – не на шутку разозлился покладистый отец, и она поняла, что сегодня не добьётся своего. Сообразил и наследник Ротшильдов.
- Аркашка! – завопил на весь этаж. – Мотаем отсюда к Гарику. – Пропрыгал на межэтажную площадку и только оттуда попрощался: - Гуд бай, лапландец!
Маша-Аркаша засмеялась, довольная прозвищем отца и спросила, как ни в чём не бывало:
- Полтинник дашь?
- Я же тебе недавно дал! – возмутился жадина. – И много! Недели не прошло!
- Мать отобрала, - надуло капризные бледные губы великорослое дитя.
Дарька уже хрипел за дверью, беспокоясь за хозяина.
- Больше у меня нет, - с трудом выговорил дрожащими губами отец.
- Во, даёт! – завопил Валерик. – На мороженое дочери жалко!
Иван Ильич рывком открыл дверь, ногой отстранил пса, закрыл и прислонился к ней спиной, чувствуя, как болезненно дёргается вена на виске.
- Чао, папахен! – заорала, смеясь, дочь за дверью. – Чтоб твой пёс сдох! – и они оба противно заржали и по-молодому запрыгали вниз по лестнице.
Отец опустился на корточки, прижался спиной к двери и посадил задыхающегося от возбуждения пса на колени. На глаза навернулись слёзы отчаянья и обиды, и Дарька, урча и повизгивая, слизывал их, успокаивая хозяина: «Ничего», - мол, - «прорвёмся! Вдвоём нам хорошо, и никто больше не нужен». А Ивана Ильича сверлила запоздалая тягостная мыслишка: «Надо было отдать ей полсотни, зря я!» Но что сделано, то сделано. Пришлось обоим отлёживаться на диване. Дарька сразу по-страусиному уткнулся в безопасную подмышку и, учащённо посопев, быстро затих и захрапел. Иван Ильич лежал, не шевелясь, боясь потревожить больного, и гнал поганые мысли о гнусном происшедшем, чтобы они не передались спящему малышу.
На медосмотр выбрались, отлежавшись и не обедая, после полудня. Пошли короткими перебежками и переносками с частыми обновлениями выдохшихся меток на углах домов, урнах и столбах так, что Дарькиных последних натужных капель не хватило, и надо было бы продолжить хозяину. Через каких-то полчаса, а то и час – часы у счастливых остались дома – добрались-таки до лечебницы, где в очереди дожидались спасения сиамское бурое чудовище с инопланетными голубыми глазами и недоразвитая серо-чёрная спаниельша с кривыми ногами, тряпочными ушами и печальным взглядом. Дарька, взбудораженный прогулкой, с ходу начал наводить порядок, забыв о больной лапе и доказывая ожидающим, что ему надо без очереди. Для начала он отругал извечного собачьего врага, заставив его прижаться к выпуклому животу дебелой старухи, угрожающе выгнуть спину и отмахиваться забинтованной лапой. Удостоверившись, что сиамка усекла, чья очередь первая, он на трёх лапах загнал четвероногую ушанку под стул молодой симпатичной хозяйки и успокоился лишь тогда, когда из медкабинета, приоткрыв дверь, высунулся опасный белый человек со страшными усами и сердито рявкнул:
- Кто тут хулиганит? – Увидев Ивана Ильича, кивнул ему седой головой: - Привет! – и строго взглянул на нарушителя благостного медицинского спокойствия. – Это ты шумишь, задира?
Дарька спрятался за ногу хозяина, показывая послушным видом, что он здесь ни при чём. Айболит, наведя порядок, скрылся за дверью, а малыш, отвоевавший очередь, не стал противиться, когда котяра скрылась вслед за доктором. Ему захотелось стать вообще самым наипоследнейшим в эту дверь сегодня и во все остальные дни. Однако его хватило на то, чтобы нервно облаять препаскудно мяукающую в кабинете тварь, не умеющую терпеть боль, а потом ещё глухо рявкнуть в ответ на взвизг там спаниельши. Когда же пришла пора идти самому, то он предпочёл это сделать на руках хозяина.
Поздоровались за руку, но молча, и сообразительный Петушков вмиг сообразил, что щепетильный и правильный Курочкин не может простить пожилому балбесу равнодушного отношения к двум краеугольным камням разумного существования разумного человека – любви к большой Родине и печатному смыслу жизни. У Ивана Ильича не было ни одного камня, как и берега, к которому он мог бы причалить. Пустой человек, одним словом.
- Ставь его сюда, - приказал Айболит персональному носильщику, показав на белый операционный стол, застеленный выцветшей клеёнкой в серые цветочки, - и держи крепче за голову - мне не светит быть укушенным вторично.
Санитар, подчинившись, поставил раненого на три конечности, а Курочкин, с устрашающим чмоком натянув резиновые перчатки, стал копаться в собачьей шерсти. Дарька напрягся, но не шевелился, понимая, что так надо для его выздоровления.
- Как я и предполагал, - сделал заключение опытный лекарь, промазывая раны после просмотра какой-то мазью из тюбика, - они не успели в него сильно вцепиться – ты им помешал.
Иван Ильич облегчённо вздохнул, мысленно похвалив себя. Закончив мазню, Айболит снял перчатки и предложил ассистенту:
- Попробуй посгибать ему больную лапу. – Сам он не решился на эту опасную процедуру, памятуя о скверном характере хромого.
Иван Ильич осторожно взял Дарькину поднятую лапу и осторожно посгибал её в коленном суставе. Пёс не сопротивлялся и не выражал неудовольствия.
- Так я и знал, - подытожил осмотр опытный доктор, - кость и мышца целы. Просто он ещё помнит, что было больно, и теперь, когда маленькая ранка на верхней части лапы подзасохла и перестала болеть, он рефлексивно не опускается на лапу, и так будет притворяться довольно долго.
Обиженный Дарька, не ожидая разрешения, запрыгал к краю стола, намереваясь спрыгнуть на пол.
- Ставь его на пол, - разрешил догадливый ветеринар, - пусть бегает сам и забудет про лапу.
Малыш, намеренно прыгая на трёх, отскакал к двери. Курочкин, не обращая внимания на притвору, подсел к письменному столу, за которым недавно сладко дремал после того, как закончил книгу в стол. Он открыл верхний ящик, достал две картонные коробочки, метнул их внешней стороной ладони по столешнице хозяину пациента:
- Будешь давать регулярно каждый день поливитамины и минеральные добавки. А ещё вот возьми, специально для тебя приготовил, - взял со стола и подал толстенькую книжицу, на обложке которой была изображена голова овчарки с раззявленной пастью и крупно написано: «Справочник собаководов». – Я тебе даже подписал, - он показал первую страницу: - Любителю от профессионала. Изучай, коли взял ответственность за безответное животное, - он улыбнулся, не тая зла. – Кстати, я поднял вчера бучу насчёт бродячих псов, разнёс в пух и прах разгильдяйство коммунального отдела района и с помощью зама главы администрации, лабрадора которой вылечил, добился, что в эти выходные отловят ваших обидчиков. Так что – гуляйте спокойно. – В предбаннике послышался оглушительный густой лай крупной собаки. – Исчезайте, - Курочкин протянул руку Ивану Ильичу и пожаловался-извинился: - Сегодня какой-то не в меру суматошный день.
Когда уходили, Дарька, не удержавшись, облаял здоровенную кавказскую овчарку и всё норовил соскочить с рук хозяина и задать верзиле хорошенькую трёпку, но Иван Ильич уговорил его не связываться со слишком мохнатым зверем, и они ушли, победно оглядываясь, с чувством собственного несгибаемого достоинства.
Остаток дня угробили в полнейшей и заслуженной праздности.
Так же удачно начали и следующий выходной, так бы и кончили, если бы не помешали, как обычно, внешние обстоятельства. Таким оказалось телефонное напоминание о себе любимейшей бывшей жены. Вот всегда так, по закону подлости: только настроишься набраться сил для изнуряющей рабочей недели, как кто-нибудь обязательно испортит благостное настроение.
- Здравствуй, - и без разминки: - Ты зачем даёшь Аркадии деньги?
- А ты зачем не даёшь? – сходу огрызнулся Иван Ильич, по опыту зная, что только беспорядочная защита устоит против её железной логики. И позвонила-то специально после хорошего обеда, когда не то, что огрызаться – разговаривать не хочется. Похоже, вечер смазан насмарку.
